larosh

Когда-нибудь у меня родится сын, и я сделаю все наоборот. Буду ему с трех лет твердить: «Милый! Ты не обязан становиться инженером. Ты не должен быть юристом. Это неважно, кем ты станешь, когда вырастешь. Хочешь быть патологоанатомом? На здоровье! Футбольным комментатором? Пожалуйста! Клоуном в торговом центре? Отличный выбор!» 
И в свое тридцатилетие он придет ко мне, этот потный лысеющий клоун с подтеками грима на лице, и скажет: «Мама! Мне тридцать лет! Я клоун в торговом центре! Ты такую жизнь для меня хотела? Чем ты думала, мама, когда говорила мне, что высшее образование не обязательно? Чего ты хотела, мама, когда разрешала мне вместо математики играть с пацанами?» 
А я скажу: «Милый, но я следовала за тобой во всем, я не хотела давить на тебя! Ты не любил математику, ты любил играть с младшими ребятами». А он скажет: «Я не знал, к чему это приведет, я был ребенком, я не мог ничего решать, а ты, ты, ты сломала мне жизнь» — и разотрет грязным рукавом помаду по лицу. И тогда я встану, посмотрю на него внимательно и скажу: «Значит так. В мире есть два типа людей: одни живут, а вторые ищут виноватых. И, если ты этого не понимаешь, значит, ты идиот». 
Он скажет «ах» и упадет в обморок. На психотерапию потребуется примерно пять лет. 
Или не так. Когда-нибудь у меня родится сын, и я сделаю все наоборот. Буду ему с трех лет твердить: «Не будь идиотом, Владик, думай о будущем. Учи математику, Владик, если не хочешь всю жизнь быть оператором колл-центра». 
И в свое тридцатилетие он придет ко мне, этот потный лысеющий программист с глубокими морщинами на лице, и скажет: «Мама! Мне тридцать лет. Я работаю в «Гугл». Я впахиваю двадцать часов в сутки, мама. У меня нет семьи. Чем ты думала, мама, когда говорила, что хорошая работа сделает меня счастливым? Чего ты добивалась, мама, когда заставляла меня учить математику?» 
А я скажу: «Дорогой, но я хотела, чтобы ты получил хорошее образование! Я хотела, чтобы у тебя были все возможности, дорогой». А он скажет: «А на хрена мне эти возможности, если я несчастен, мама? Я иду мимо клоунов вторговом центре и завидую им, мама. Они счастливы. Я мог бы быть на их месте, но ты, ты, ты сломала мне жизнь» — и потрет пальцами переносицу под очками. И тогда я встану, посмотрю на него внимательно и скажу: «Значит так. В мире есть два типа людей: одни живут, а вторые все время жалуются. И, если ты этого не понимаешь, значит, ты идиот». 
Он скажет «ох» и упадет в обморок. На психотерапию потребуется примерно пять лет. 
Или по-другому. Когда-нибудь у меня родится сын, и я сделаю все наоборот. Буду ему с трех лет твердить: «Я тут не для того, чтобы что-то твердить. Я тут для того, чтобы тебя любить. Иди к папе, дорогой, спроси у него, я не хочу быть снова крайней». 
И в свое тридцатилетие он придет ко мне, этот потный лысеющий режиссер со среднерусской тоской в глазах, и скажет: «Мама! Мне тридцать лет. Я уже тридцать лет пытаюсь добиться твоего внимания, мама. Я посвятил тебе десять фильмов и пять спектаклей. Я написал о тебе книгу, мама. Мне кажется, тебе все равно. Почему ты никогда не высказывала своего мнения? Зачем ты все время отсылала меня к папе?» 
А я скажу: «Дорогой, но я не хотела ничего решать за тебя! Я просто любила тебя, дорогой, а для советов у нас есть папа». А он скажет: «А на хрена мне папины советы, если я спрашивал тебя, мама? Я всю жизнь добиваюсь твоего внимания, мама. Я помешан на тебе, мама. Я готов отдать все, лишь бы хоть раз, хоть раз понять, что ты думаешь обо мне. Своим молчанием, своей отстраненностью ты, ты, ты сломала мне жизнь» — и театрально закинет руку ко лбу. И тогда я встану, посмотрю на него внимательно и скажу: «Значит так. В мире есть два типа людей: одни живут, а вторые все время чего-то ждут. И, если ты этого не понимаешь, значит, ты идиот». 
Он скажет «ах» и упадет в обморок. На психотерапию потребуется примерно пять лет. 
Этот текст — хорошая профилактика нашего материнского перфекционизма — стремления быть идеальной мамой. Расслабьтесь! Как бы мы ни старались быть хорошими мамами, нашим детям все равно будет что рассказать своему психотерапевту». 
Автор: Светлана Хмель

Вопрос, который не даёт покоя всем мужчинам на свете. 
Собираюсь на работу, спрашиваю у жены: 
– Где моя новая синяя рубашка? 
– Там. 
– Там – это где? 
– В комнате. 
– В спальне или гостиной? 
– В спальне. 
Иду в спальню, открываю шкаф. Нет рубашки. 
– Её здесь нет. 
– Есть. 
– Нет. 
– Посмотри в шкафу. 
– Я в шкафу смотрю. Нет её. 
– С открытыми глазами смотри! 
– Нет, говорю, её тут! 
Раздаются шаги супруги – это звук неизбежности. Заходит в спальню, подходит к шкафу, НЕ ГЛЯДЯ засовывает внутрь руку и вытаскивает мою рубашку. Молчаливый взгляд, который говорит о многом. Выходит. 
Остаюсь со шкафом наедине. Шкаф – как же я тебя ненавижу… И холодильник тоже.

Вопрос, который не даёт покоя всем мужчинам на свете. 
Собираюсь на работу, спрашиваю у жены: 
– Где моя новая синяя рубашка? 
– Там. 
– Там – это где? 
– В комнате. 
– В спальне или гостиной? 
– В спальне. 
Иду в спальню, открываю шкаф. Нет рубашки. 
– Её здесь нет. 
– Есть. 
– Нет. 
– Посмотри в шкафу. 
– Я в шкафу смотрю. Нет её. 
– С открытыми глазами смотри! 
– Нет, говорю, её тут! 
Раздаются шаги супруги – это звук неизбежности. Заходит в спальню, подходит к шкафу, НЕ ГЛЯДЯ засовывает внутрь руку и вытаскивает мою рубашку. Молчаливый взгляд, который говорит о многом. Выходит. 
Остаюсь со шкафом наедине. Шкаф – как же я тебя ненавижу… И холодильник тоже.

Вопрос, который не даёт покоя всем мужчинам на свете. 
Собираюсь на работу, спрашиваю у жены: 
– Где моя новая синяя рубашка? 
– Там. 
– Там – это где? 
– В комнате. 
– В спальне или гостиной? 
– В спальне. 
Иду в спальню, открываю шкаф. Нет рубашки. 
– Её здесь нет. 
– Есть. 
– Нет. 
– Посмотри в шкафу. 
– Я в шкафу смотрю. Нет её. 
– С открытыми глазами смотри! 
– Нет, говорю, её тут! 
Раздаются шаги супруги – это звук неизбежности. Заходит в спальню, подходит к шкафу, НЕ ГЛЯДЯ засовывает внутрь руку и вытаскивает мою рубашку. Молчаливый взгляд, который говорит о многом. Выходит. 
Остаюсь со шкафом наедине. Шкаф – как же я тебя ненавижу… И холодильник тоже.

Вопрос, который не даёт покоя всем мужчинам на свете. 
Собираюсь на работу, спрашиваю у жены: 
– Где моя новая синяя рубашка? 
– Там. 
– Там – это где? 
– В комнате. 
– В спальне или гостиной? 
– В спальне. 
Иду в спальню, открываю шкаф. Нет рубашки. 
– Её здесь нет. 
– Есть. 
– Нет. 
– Посмотри в шкафу. 
– Я в шкафу смотрю. Нет её. 
– С открытыми глазами смотри! 
– Нет, говорю, её тут! 
Раздаются шаги супруги – это звук неизбежности. Заходит в спальню, подходит к шкафу, НЕ ГЛЯДЯ засовывает внутрь руку и вытаскивает мою рубашку. Молчаливый взгляд, который говорит о многом. Выходит. 
Остаюсь со шкафом наедине. Шкаф – как же я тебя ненавижу… И холодильник тоже.

Вопрос, который не даёт покоя всем мужчинам на свете. 
Собираюсь на работу, спрашиваю у жены: 
– Где моя новая синяя рубашка? 
– Там. 
– Там – это где? 
– В комнате. 
– В спальне или гостиной? 
– В спальне. 
Иду в спальню, открываю шкаф. Нет рубашки. 
– Её здесь нет. 
– Есть. 
– Нет. 
– Посмотри в шкафу. 
– Я в шкафу смотрю. Нет её. 
– С открытыми глазами смотри! 
– Нет, говорю, её тут! 
Раздаются шаги супруги – это звук неизбежности. Заходит в спальню, подходит к шкафу, НЕ ГЛЯДЯ засовывает внутрь руку и вытаскивает мою рубашку. Молчаливый взгляд, который говорит о многом. Выходит. 
Остаюсь со шкафом наедине. Шкаф – как же я тебя ненавижу… И холодильник тоже.

Вопрос, который не даёт покоя всем мужчинам на свете. 
Собираюсь на работу, спрашиваю у жены: 
– Где моя новая синяя рубашка? 
– Там. 
– Там – это где? 
– В комнате. 
– В спальне или гостиной? 
– В спальне. 
Иду в спальню, открываю шкаф. Нет рубашки. 
– Её здесь нет. 
– Есть. 
– Нет. 
– Посмотри в шкафу. 
– Я в шкафу смотрю. Нет её. 
– С открытыми глазами смотри! 
– Нет, говорю, её тут! 
Раздаются шаги супруги – это звук неизбежности. Заходит в спальню, подходит к шкафу, НЕ ГЛЯДЯ засовывает внутрь руку и вытаскивает мою рубашку. Молчаливый взгляд, который говорит о многом. Выходит. 
Остаюсь со шкафом наедине. Шкаф – как же я тебя ненавижу… И холодильник тоже.

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Boт бывало придy в гости, а там: ой, эту кружку не бepи, это папина (мамина, бабyшкина...). И я думала: ну что за бpeд? Да какая разница, из какой кpyжки пить? Чушь, мapaзм, дурь, уж я-то сpoду к кружке не привяжусь! 

Я думала, я не такaя. 

Или вот в школу xoтелось всегда сбежать, пока мама не видит. Потому что ей же нечем бoльше заняться, как на мне в февpaле все пoдштанники пересчитывать и шaпку на меня в марте(!) нахлобyчивать. Эх, выpaсту - сроду не пристану к детям с шапками и штанами. Ну, как во всем этом в школу вообще xoдить, а? Ну я-то понимаю! 

Я думала, я не такaя. 

Сладкoе. Я помню, как бecилась на фразу: "Сначала cyп!". Не хочу суп. Хочу печенье. Кoнфету. Варенье сначала хочу. Cyxарь! А суп потом. Разве последовательность так важна? 

Я дyмала, я не такая. 

Быть вежливой. Всегда. Здopoвайся с соседями, кивай голoвой, кoгда говоришь "спасибо", "здpaвствуйте", "пожалуйста"... Легкий кивок - знак вeжливости. Не зeвай прилюдно. Прикрывай рот pyкой. Не чихай. Не кашляй. Не ржи, как лошадь! Девoчки красиво и легко смeются! Следи за собой. Девочку украшает скpoмность. 

Ах ,ты господи, я совсем недавно ненавидела эти укaзания и не собиралась их никому paздавать... 

Я дyмала, я не такaя... 

Пpoшла минута. Только прикрыла глаза. Пpoснулась через 30 лет. 

- Сань, налeй чайку? Нет, не в эту кружку... 

- В красную, которую ребенок подapил? 

- Ага, в любимyю. В мoю. 

- Вова, пожалуйста, не зевай так в шкoле. Ощyщение, что ты собрался кого-нибудь пpoглотить. Прикрывай poт. Следи за собoй. 

- Александра! Где теплые штаны?! Штаны где, спрашиваю?! На улице метель, ты пошла в капpoнках?! Шaпкаааа! 

- Дети! Не cyтультесь, дepжите голову, держите спину, держите слово, следите за слpвами, следите за вещами, не coпите, гpoмко не сморкайтесь, день не начинают с конфет!.. 

- Дааа, мaмааа. 

Чeрт! 

И вeдь они думают, чтo они не такие... 

Автор: Евгeния Гopина

ТЕПЕРЬ ОНА ВАША ДОЧЬ 

Девочка сидела в своей маленькой комнатке и плакала. За свои десять лет ей часто приходилось плакать. Она понимала, что сейчас её ждет очередной крутой поворот в судьбе, возможно самый крутой. Ведь завтра суд. Что это такое, она плохо представляла, но ничего хорошего от этого суда не ждала. 
И сейчас вспоминала свою, как ей казалось, долгую и тяжёлую жизнь. 
*** 
Мама у Олеси пила, по крайней мере, с тех пор, когда девочка стала это понимать, папу не помнила, мама говорила, что его совсем не было. Но Олеся понимала, так не должно быть, ведь в садик за её друзьями и подругами приходили, и папы. А за ней иногда не приходил никто. 
Тогда воспитательница звонила бабе Тане. Баба Таня была их соседкой. Та приходила, ругала непутёвую Римму, Олесину маму, и забирала девочку к себе. У тёти Тани даже была кроватка, где девочка спала, когда мама не возвращалась домой ночевать, а на следующее утро соседка отправляла её в садик. 
Тётя Таня постоянно ворчала, говорила, что её надо отдать в детский дом, что она никому не нужна. Что никому не нужна, Олеся понимала, но в детский дом не хотелось, он вызывал у маленькой девочки страх. 
Когда пошла в школу жизнь её мало чем изменилась, даже хуже стала. В садике она ещё была, как все, в школе уже с первого класса чувствовалось, разделение детей на тех, у кого родители были успешными и на тех, у кого родители были менее обеспеченными. По этим показателям Олеся была в самом низу. И с каждым днём это разделение чувствовалось всё резче и резче. 
Мама пила всё сильнее нигде не работала. Тётя Таня, всё чаще говорила о детском доме. Возможно, так бы и случилось, но год назад произошло два события. У них на лестничной площадке появился новый сосед, и мама перестала пить. Правда, тогда Олеся эти два события не связывала между собой. 
Она хорошо помнила первую встречу с дядей Петей и его сыном… 
*** 
Олеся возвращалась из школы, тогда она ещё училась во втором классе. Вместе с ней в подъезд зашли мужчина с мальчиком, который был меньше её ростом и младше. 
- Красавица ты в этом подъезде живёшь? – спросил мужчина. 
- Да, - Олеся с интересом посмотрела на мужчину. – На втором этаже. 
- Так совсем соседи, мы теперь в двадцать первой квартире живём. 
- А мы с мамой в двадцатой, - улыбнулась девочка. 
- Тогда давай знакомится! – он протянул руку. – Дядя Петя. 
- Олеся, - и положила свою ручку в его огромную ладонь. 
- Какое красивое имя! – мужчина легонько толкнул своего сына. 
- Стас, - представился мальчишку и тоже протянул руку. 
*** 
Олеся вернулась в свою квартиру. Почему-то так радостно стало на душе. Не успела она прийти в себя, как раздался стук в дверь. 
- Кто? - Спросила она. 
- Это я, Стас. 
Девочка быстро открыла дверь. 
- Папа сказал, чтобы я тебя в гости пригласил, - скороговоркой проговорил мальчишка. 
Олеся растерялась. За всю жизнь её никогда никто не приглашал в гости. Мальчишка улыбнулся, взял её за руку и по-взрослому произнёс: 
- Пошли! Только дверь закрой. 
Зашли в соседнюю квартиру. Чисто и красиво. На накрытом столе бутерброды, пирожное. 
- Садись, Олеся, не стесняйся! – произнёс мужчина. 
Когда немного закусили, мужчина спросил: 
- Ты в каком классе учишься? 
- Во втором. 
- У меня сын в первом, - и тут же спросил. – А родителей твоих как зовут? А то я здесь пока никого не знаю. 
- Маму – Римма, а папы у меня нет. 
Олеся опустила голову, ей стало стыдно, ведь дядя Петя узнает, что мама пьёт, и больше никогда не пригласит её в гости. 
- Ой, у нас же там конфеты! – воскликнул мужчина и вышел из-за стола. 
- А у меня нет мамы, - грустно произнёс Стас. 
Вернулся дядя Петя, поставил на стол вазу с конфетами: 
- Угощайся! 
Больше он ни о чём не расспрашивал, видно всё понял. 
*** 
Именно после того, как появились новые соседи, мама и перестала пить. А дальше начались чудеса. Мама устроилась на хорошую работу, навела порядок в квартире. 
Прошёл месяц. И однажды она пришла домой вместе с дядей Петей. 
- Здравствуй, Олеся! – произнёс мужчина и что-то необычное было в его голосе. 
- Дочка, - таким же необычным голосом произнесла мама. – Мы с дядей Петей решили, что нам всем лучше жить вместе. 
- Как это? – удивлённо произнесла Олеся. 
- У тебя будет папа и братик, а у дяди Пети – дочка, у Стасика – сестрёнка. 
- Конечно, конечно! – девочка даже не могла скрыть радости. 
*** 
Они сменяли свои квартиры на четырёхкомнатную. Две комнаты были большими, а две комнатки – маленькими, одна стала Стаса, а другая – её! Летом они поехали на море на машине дяди Пети. Когда начались занятия Олеся наравне со всеми одноклассниками рассказывала об этой поездке. Ей купили телефон, правда кнопочный, потому что учительница запретила появляться со смартфонами. Но как девочка была рада, что у неё теперь есть телефон. 
А ещё ей безумно хотелось назвать дядю Петю папой, но понимала, что он папа лишь для Стаса. 
Это был самый счастливый год в её жизни. 
А затем… мама вновь стала пить, и счастливая Олесина жизнь рухнула. Дядя Петя сначала уговаривал маму, затем они стали ругаться, с каждым днём всё сильнее. 
Затем мама попала под машину и умерла. 
Дядя Петя целыми днями ходил хмурым. Стаса на лето отправили в лагерь, а Олеся осталась дома. Она понимала, что решается её судьба и чувствовала себя загнанным в угол маленьким зверьком. Приходили из полиции, из органов опеки. Задавали вопросы, о том, как ей живится, как к ней относится дядя Петя и Стас. Она отвечала: Хорошо! 
«Меня отправят в детский дом. Совсем никому я теперь не нужна. Дядя Петя стал совсем другим. Целыми днями чем-то занят. Даже Стаса в лагерь отправил, чтобы не мешался. Завтра суд». 
Она не знала, что это такое, но однажды встретила бабушку Таню и спросила об этом и та ей с обычной для неё прямотой ответила, что её отправят в детский дом. 
*** 
В суде был папа и ещё какие тётеньки. Одна из них была главной это девочка сразу поняла, потому что она спрашивала, а другие ей отвечали и обращались к ней: «Ваша честь». Олеся не сомневалась, что всё это для того, чтобы отправить её в детский дом. Ведь её даже посадили далеко от дяди Пети рядом с одной из тётей. 
Когда все поговорили судья произнесла: 
- Олеся, подойди ко мне! 
Девочка встала и подошла. 
- Ты знаешь этого дядя? 
- Да, - кивнула головой Олеся. 
- Он хороший дядя? 
- Да, очень хороший. 
- Дядя Петя хочет, что ты стала его дочкой, - судья сделала паузу и спросила. – Ты хочешь, чтобы он был твоим папой? 
Глаза Олеси расширились. Смысл сказанного постепенно доходил до неё. Улыбка озарила лицо девочки. 
- Да. 
Судья посмотрела на мужчину: 
- Пётр Фёдорович, суд рассмотрел ваше заявление и принял решение удовлетворить вашу просьбу об удочерении Олеси Шалимовой. Теперь она ваша дочь, - подтолкнула девочку. – Иди к папе! 
Он встал, девочка сделала шаг в его сторону, другой и вдруг закричала: 
- Папа!!! 
Мужчина бросился к ней, обнял: 
- Доченька!!!

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Все люди любят шансон, но все любят его по-разному. 
Люди простые и искренние, например гастарбайтеры из Калмыкии или Туркмении и полуночные бомбилы любят шансон открыто и громогласно: они, ничуть не смущаясь, включают его на полную громкость в своих газелях и шестёрках и наслаждаются им так же бесстыдно и невинно, как младенец наслаждается сосанием пальца или поеданием гадости, найденной на полу. 

А вот человек усложнённый, у которого в голове всё запутано до такой степени, что по его душу радостно потирает руки дорогостоящий жулик-психоаналитик, тот никогда не признается, что любит шансон. Он будет утверждать, что любит исключительно Шопена и Шопенгауэра, но на просьбу что-нибудь из них напеть, посмотрит на вас как на идиота. Он будет, не моргнув глазом, врать про то, что он ещё любит джаз-рок и арт-хаус, а от простых и каждому понятных песен с ним делается приступ тошноты. 
И ведь сам верит в то, что терпеть не может шансон, вот что самое удивительное! Он будет морщиться, плеваться и даже требовать немедленно это выключить. 

Но никто ему, конечно, ничего не выключит. Посмотрят на него без уважения, сплюнут в окошко и ничего не скажут. А шансон будет играть дальше. 
Потому что шансон – это наша Родина. Даром, что название французское – да что там эти французы понимают в шансоне? Они называют шансоном тоскливое бормотание на непонятном языке. 
А наш шансон – это песни про Жизнь. Про ту настоящую жизнь, в которой каждый нормальный человек или уже сидел в тюрьме, или ещё сядет. Где ветер северный и лежит-лежит на сердце тяжкий груз. Ту жизнь, где век за веком сидит у своего окошка мать-старушка, где прокурор приговаривает к расстрелу своего сына-разбойника, где речь держала баба и где есть Владимирский Централ. 

И если ненавистник шансона этой настоящей жизни не видел – это его личные проблемы. Ну конечно: настоящую жизнь в Мариинском театре не показывают. А вот одеть бы этого ненавистника в телогрейку, ватные штаны и ушанку, да посадить перед костерком и дать в руки кружку чифиря – вспомнил бы он своего Шуберта? Что там этот Шуберт мог спеть о жизни? Знал ли он настоящую ценность пачки чая или сигарет прима? Да он вряд ли даже хоть раз в своей никчемной иностранной жизни пил огуречный лосьон. 

И что совсем уже непостижимо, это то, что тот, кто требует немедленно выключить шансон, он ведь абсолютно уверен в том, что сума и тюрьма – это не про него, что безупречная и беспорочная жизнь его от чего-то там гарантирует. 

Ничего-ничего. Один миллиардер, вон, тоже думал, что личная нефтяная вышка может его от чего-то спасти. Сделался важный, очки себе купил в золотой оправе, решил, что теперь ему всё позволено и шансона по радио не слушал. 
Ну и что? Ну и сидит сейчас возле того самого костерка не так уж далеко от когда-то своей вышки с кружкой чифиря и понимает, наконец-то, самую простую и главную мудрость нашей с вами жизни, которую сформулировал не сраный какой-нибудь Ницше или Хайдегер, а давно уже по ошибке убиенный толстый лабух из Твери: что не очко обычно губит, а к одиннадцати туз.
 
Дмитрий Горчев

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Редьярд Киплинг
"Заповедь"
(перевод М. Лозинского)


Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;

Пусть час не пробил - жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы - не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;

Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том,

Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;

Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Муж ел суп. Сидел за кухонным столом и хлебал суп. Жена кричала. Она даже не замечала, что кричит, - перешла на крик и не заметила. 
Кричала, что деньги дал в долг другу, а тот не отдает. Хочешь для всех быть хорошеньким! А деньги нужны, надо кредит отдавать. Надо платить за университет, дочь платно учится. Надо маме делать ремонт в доме, кто ей поможет? Кричала, что муж не отвез ковер в химчистку. Что давно надо поменять люстру, новая в коробке неделю лежит. Долго перечислять, что кричала жена. Не от злости, просто нервничала, как обычно. А муж ел суп. Привык, что жена кричит. Покричит и перестанет. 
Он приехал пообедать. Дома дешевле. И желудок больной, домашняя еда лучше. А жена взяла отгул, зубы лечила. И успела суп сварить. Обычная жизнь. Обычные тревоги и разговоры... 
Жена вдруг заметила, как муж постарел. Лысина во всю голову. Исчезли золотые кудри... А морщины появились. Даже на шее, - видно, когда над тарелкой наклонился. И спина сгорбленная, как у старичка. Сидит и ест. Терпит. Молчит. Это все - груз забот, тягота и ярмо жизни. И сама жизнь, - она так быстро забирает свои прекрасные дары, молодость и свежесть, золото волос, румянец, белозубую улыбку, сияющие глаза... Силы и веселый нрав. 
Это же ее мальчик! Ее паренек. Он приносил сирень весной, он играл на гитаре и пел, он подхватывал ее на руки и кружил, - они смеялись! Он целовал ее. И называл нежными именами. И они хохотали над комедиями в кинотеатре, гуляли в парке, - рука в руке. 
Это же ее мальчик. Лысый, постаревший, уставший, - ест суп. А она, его девочка, кричит какие-то обидные и тревожные слова... А жизнь проходит так быстро. И радости почти не остается, - сладкое съедено. Надо доедать суп... 
Эти мысли промелькнули так быстро. И жена заплакала от жалости и любви. Подошла сзади и обняла мужа за плечи. А он отложил ложку и взял ее за руки. И руки поцеловал. И можно стало жить дальше. После такого всегда можно жить дальше. Мальчик и девочка снова возьмутся за руки и пойдут, поддерживая друг друга, по дороге жизни. И любовь пойдет с ними. Она тоже была на кухне, любовь. И в сердце. И даже в протертом лечебном супе. А когда любовь есть, можно жить дальше. И поддерживать друг друга, чтобы не унесло любимого ветром времени, который уносит всех - рано или поздно... 
Автор: Анна Кирьянова

Все люди любят шансон, но все любят его по-разному. 
Люди простые и искренние, например гастарбайтеры из Калмыкии или Туркмении и полуночные бомбилы любят шансон открыто и громогласно: они, ничуть не смущаясь, включают его на полную громкость в своих газелях и шестёрках и наслаждаются им так же бесстыдно и невинно, как младенец наслаждается сосанием пальца или поеданием гадости, найденной на полу. 

А вот человек усложнённый, у которого в голове всё запутано до такой степени, что по его душу радостно потирает руки дорогостоящий жулик-психоаналитик, тот никогда не признается, что любит шансон. Он будет утверждать, что любит исключительно Шопена и Шопенгауэра, но на просьбу что-нибудь из них напеть, посмотрит на вас как на идиота. Он будет, не моргнув глазом, врать про то, что он ещё любит джаз-рок и арт-хаус, а от простых и каждому понятных песен с ним делается приступ тошноты. 
И ведь сам верит в то, что терпеть не может шансон, вот что самое удивительное! Он будет морщиться, плеваться и даже требовать немедленно это выключить. 

Но никто ему, конечно, ничего не выключит. Посмотрят на него без уважения, сплюнут в окошко и ничего не скажут. А шансон будет играть дальше. 
Потому что шансон – это наша Родина. Даром, что название французское – да что там эти французы понимают в шансоне? Они называют шансоном тоскливое бормотание на непонятном языке. 
А наш шансон – это песни про Жизнь. Про ту настоящую жизнь, в которой каждый нормальный человек или уже сидел в тюрьме, или ещё сядет. Где ветер северный и лежит-лежит на сердце тяжкий груз. Ту жизнь, где век за веком сидит у своего окошка мать-старушка, где прокурор приговаривает к расстрелу своего сына-разбойника, где речь держала баба и где есть Владимирский Централ. 

И если ненавистник шансона этой настоящей жизни не видел – это его личные проблемы. Ну конечно: настоящую жизнь в Мариинском театре не показывают. А вот одеть бы этого ненавистника в телогрейку, ватные штаны и ушанку, да посадить перед костерком и дать в руки кружку чифиря – вспомнил бы он своего Шуберта? Что там этот Шуберт мог спеть о жизни? Знал ли он настоящую ценность пачки чая или сигарет прима? Да он вряд ли даже хоть раз в своей никчемной иностранной жизни пил огуречный лосьон. 

И что совсем уже непостижимо, это то, что тот, кто требует немедленно выключить шансон, он ведь абсолютно уверен в том, что сума и тюрьма – это не про него, что безупречная и беспорочная жизнь его от чего-то там гарантирует. 

Ничего-ничего. Один миллиардер, вон, тоже думал, что личная нефтяная вышка может его от чего-то спасти. Сделался важный, очки себе купил в золотой оправе, решил, что теперь ему всё позволено и шансона по радио не слушал. 
Ну и что? Ну и сидит сейчас возле того самого костерка не так уж далеко от когда-то своей вышки с кружкой чифиря и понимает, наконец-то, самую простую и главную мудрость нашей с вами жизни, которую сформулировал не сраный какой-нибудь Ницше или Хайдегер, а давно уже по ошибке убиенный толстый лабух из Твери: что не очко обычно губит, а к одиннадцати туз.
 
Дмитрий Горчев

Все люди любят шансон, но все любят его по-разному. 
Люди простые и искренние, например гастарбайтеры из Калмыкии или Туркмении и полуночные бомбилы любят шансон открыто и громогласно: они, ничуть не смущаясь, включают его на полную громкость в своих газелях и шестёрках и наслаждаются им так же бесстыдно и невинно, как младенец наслаждается сосанием пальца или поеданием гадости, найденной на полу. 

А вот человек усложнённый, у которого в голове всё запутано до такой степени, что по его душу радостно потирает руки дорогостоящий жулик-психоаналитик, тот никогда не признается, что любит шансон. Он будет утверждать, что любит исключительно Шопена и Шопенгауэра, но на просьбу что-нибудь из них напеть, посмотрит на вас как на идиота. Он будет, не моргнув глазом, врать про то, что он ещё любит джаз-рок и арт-хаус, а от простых и каждому понятных песен с ним делается приступ тошноты. 
И ведь сам верит в то, что терпеть не может шансон, вот что самое удивительное! Он будет морщиться, плеваться и даже требовать немедленно это выключить. 

Но никто ему, конечно, ничего не выключит. Посмотрят на него без уважения, сплюнут в окошко и ничего не скажут. А шансон будет играть дальше. 
Потому что шансон – это наша Родина. Даром, что название французское – да что там эти французы понимают в шансоне? Они называют шансоном тоскливое бормотание на непонятном языке. 
А наш шансон – это песни про Жизнь. Про ту настоящую жизнь, в которой каждый нормальный человек или уже сидел в тюрьме, или ещё сядет. Где ветер северный и лежит-лежит на сердце тяжкий груз. Ту жизнь, где век за веком сидит у своего окошка мать-старушка, где прокурор приговаривает к расстрелу своего сына-разбойника, где речь держала баба и где есть Владимирский Централ. 

И если ненавистник шансона этой настоящей жизни не видел – это его личные проблемы. Ну конечно: настоящую жизнь в Мариинском театре не показывают. А вот одеть бы этого ненавистника в телогрейку, ватные штаны и ушанку, да посадить перед костерком и дать в руки кружку чифиря – вспомнил бы он своего Шуберта? Что там этот Шуберт мог спеть о жизни? Знал ли он настоящую ценность пачки чая или сигарет прима? Да он вряд ли даже хоть раз в своей никчемной иностранной жизни пил огуречный лосьон. 

И что совсем уже непостижимо, это то, что тот, кто требует немедленно выключить шансон, он ведь абсолютно уверен в том, что сума и тюрьма – это не про него, что безупречная и беспорочная жизнь его от чего-то там гарантирует. 

Ничего-ничего. Один миллиардер, вон, тоже думал, что личная нефтяная вышка может его от чего-то спасти. Сделался важный, очки себе купил в золотой оправе, решил, что теперь ему всё позволено и шансона по радио не слушал. 
Ну и что? Ну и сидит сейчас возле того самого костерка не так уж далеко от когда-то своей вышки с кружкой чифиря и понимает, наконец-то, самую простую и главную мудрость нашей с вами жизни, которую сформулировал не сраный какой-нибудь Ницше или Хайдегер, а давно уже по ошибке убиенный толстый лабух из Твери: что не очко обычно губит, а к одиннадцати туз.
 
Дмитрий Горчев

Все люди любят шансон, но все любят его по-разному. 
Люди простые и искренние, например гастарбайтеры из Калмыкии или Туркмении и полуночные бомбилы любят шансон открыто и громогласно: они, ничуть не смущаясь, включают его на полную громкость в своих газелях и шестёрках и наслаждаются им так же бесстыдно и невинно, как младенец наслаждается сосанием пальца или поеданием гадости, найденной на полу. 

А вот человек усложнённый, у которого в голове всё запутано до такой степени, что по его душу радостно потирает руки дорогостоящий жулик-психоаналитик, тот никогда не признается, что любит шансон. Он будет утверждать, что любит исключительно Шопена и Шопенгауэра, но на просьбу что-нибудь из них напеть, посмотрит на вас как на идиота. Он будет, не моргнув глазом, врать про то, что он ещё любит джаз-рок и арт-хаус, а от простых и каждому понятных песен с ним делается приступ тошноты. 
И ведь сам верит в то, что терпеть не может шансон, вот что самое удивительное! Он будет морщиться, плеваться и даже требовать немедленно это выключить. 

Но никто ему, конечно, ничего не выключит. Посмотрят на него без уважения, сплюнут в окошко и ничего не скажут. А шансон будет играть дальше. 
Потому что шансон – это наша Родина. Даром, что название французское – да что там эти французы понимают в шансоне? Они называют шансоном тоскливое бормотание на непонятном языке. 
А наш шансон – это песни про Жизнь. Про ту настоящую жизнь, в которой каждый нормальный человек или уже сидел в тюрьме, или ещё сядет. Где ветер северный и лежит-лежит на сердце тяжкий груз. Ту жизнь, где век за веком сидит у своего окошка мать-старушка, где прокурор приговаривает к расстрелу своего сына-разбойника, где речь держала баба и где есть Владимирский Централ. 

И если ненавистник шансона этой настоящей жизни не видел – это его личные проблемы. Ну конечно: настоящую жизнь в Мариинском театре не показывают. А вот одеть бы этого ненавистника в телогрейку, ватные штаны и ушанку, да посадить перед костерком и дать в руки кружку чифиря – вспомнил бы он своего Шуберта? Что там этот Шуберт мог спеть о жизни? Знал ли он настоящую ценность пачки чая или сигарет прима? Да он вряд ли даже хоть раз в своей никчемной иностранной жизни пил огуречный лосьон. 

И что совсем уже непостижимо, это то, что тот, кто требует немедленно выключить шансон, он ведь абсолютно уверен в том, что сума и тюрьма – это не про него, что безупречная и беспорочная жизнь его от чего-то там гарантирует. 

Ничего-ничего. Один миллиардер, вон, тоже думал, что личная нефтяная вышка может его от чего-то спасти. Сделался важный, очки себе купил в золотой оправе, решил, что теперь ему всё позволено и шансона по радио не слушал. 
Ну и что? Ну и сидит сейчас возле того самого костерка не так уж далеко от когда-то своей вышки с кружкой чифиря и понимает, наконец-то, самую простую и главную мудрость нашей с вами жизни, которую сформулировал не сраный какой-нибудь Ницше или Хайдегер, а давно уже по ошибке убиенный толстый лабух из Твери: что не очко обычно губит, а к одиннадцати туз.
 
Дмитрий Горчев

Редьярд Киплинг
"Заповедь"
(перевод М. Лозинского)


Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;

Пусть час не пробил - жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы - не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;

Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том,

Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;

Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!