larosh

Наверное все-таки очень много буковок рыбаки нынче осилить не могут. Жаль конечно , что реакция почти нулевая, наверное время такое...

Экспериментировали мы достаточно, но я же не утверждаю , что вообще ни на что, в игноре все , что было в моем бауле. вполне возможно, что при тролинге он хапал воблеры только в путь, но у нас раздельное питание- если джиг -то джиг, если троль - то троль. А в цвет зря не верите, но вера у каждого своя. Вообще , если веришь в приманку, обязательно поимаешь.

Нет. Тот был не риппер а твистер, был потому как его сожрали , больше таких нет, надо в Питере найти, раз в пять лет выстреливает.

Добрая и заботливая бабушка - татуировщица набила на лбу внука слово " лох " чтобы он не забывал одевать шапочку.Моя бабушка любит просматривать мои детские фото... при этом тихо шепча себе под нос : "Где ж мы тебя , подлюка не доглядели-то ?"По русскому языку двойка.. А всё по тому , что ОСЛОБЛЯТЬ - это глагол , а не любовница осла , как бабушка подсказала.-Бабушка ты сама пришла ?Сама , внучек , сама.-А мама сказала , что тебя черти принесли.

Весы и нож раппала. Ну весы ещё ладно, а нож филейный зачем. Я сниму филе любым хорошо отточеным. А филейный он для шеф-повара

Вот накинулись, просто человек идёт от обратного, сначала коптилка, а уже потом рыбалка рыба и отчеты из личного- коптилка должна быть из нержи, прослужит дольше, у меня из двойки , но не магазинная , в киришах помнится сварили по заказу и моим чертежам. Главное требование ( было у меня) поддон обязателен, однорядная ( в два яруса не люблю, одна сухая, другая сырая) емкость под шесть клыкастых рыбок кила в два каждая, сколько могу осилить за раз под пиво. Завтра поеду на дачу рыбку коптить, сфоткаю , если не забуду.

Сегодня в три утра вышел на воду в самой южной точке северного берега. Искали клыкастого, на привычных точках народа море , кто спит , кто чупсами завтракает. Ушли севернее , почти до границы заповедника на однажды случайно найденный пупок. За три часа 14 рыбок достойного размера на двоих. Джиг, китайская резина непонятного наименования, телом белая хвостом красная, вроде как Акара. Все остальное в полном игноре,. Из некоторых особей течен икра, я в шоке. В приливе десяток полосатиков, всю лодку уделали молоками, мы их за это съели. Кажется начинается рыбалка, надо фотик зарядить и кинуть в шмурдяк, хоть что- то на память заснять.

Переписка на форуме Ольга 30 лет: — «Очень хочу секса».Андрей 19 лет: — Крошка, запиши мой телефон. Получишь массу удовольствий и 10 оргазмов.Евгений 60 лет: — Милочка, а Вы пробовали цветы выращивать? Хризантемы например?Ольга 30 лет: — Это зачем еще?Евгений 60 лет: — Знаете, отвлекает.Ольга 30 лет: — Евгений, а может вместо хризантем Вы меня трахнете?Жена Евгения Дарья. 55 лет: — Ольга, ты бешеная сучка! Из-за таких как ты рушатся семьи, мужчины становятся идиотами. Заведи себе мужа, роди ребенка.Ольга 30 лет: — Бабушка, а может Вы присоединитесь к нам с Евгением?Олег 40 лет: — Давайте вместо Дарьи я к вам присоединюсь, а то Евгений долго не протянет…Евгений 60 лет: — Кто это долго не протянет? Я между прочим был чемпионом по гребле!Андрей 19 лет: — Ну так и греби нахрен с форума! Не видишь, телке нужен молодой жерибец!Олег 40 лет: — Эй, жерИбец, вынь руку из под стола, а то ошибок много делаешь. Ольга, приезжайте ко мне — не пожалеете!Светлана 35 лет. Лесбиянка: — Ольга, нет ничего лучше, чем женская любовь. От мужчин одни только разочарования.Ольга 30 лет: — А я мечтала переспать с женщиной!Андрей 19 лет: — Давайте девочки! Вы друг с другом, а я трахну вас обеих!Олег 40 лет: — Трахни лучше дворнягу из моего подъезда. Воет каждую ночь, сука!Евгений 60 лет: — Вы знаете, мы с Дарьей в этой оргии участвовать не будем!Светлана 35 лет: — Правильно, украсьте лучше наше ложе лепестками роз!Евгений 60 лет: — Главное, чтобы матрас был хороший!Андрей 19 лет: — Да, чтобы не скрипел, а то телку как ни приведу, всегда родители просыпаются.Олег 40 лет: — Ну я вам могу предложить хороший вариант. Импортные матрасы по низким ценам.Жена Евгения Дарья. 55 лет: — А качество?Ольга 30 лет: — Подождите, какие матрасы? Я ведь создала тему «Очень хочу трахаться».Олег 40 лет: — Ну так давайте я трахну Вас прямо на матрасе и Вы убедитесь в его качестве.Андрей 19 лет: — А я кого трахать буду?Олег 40 лет: — Ты Светлану!Андрей 19 лет: — Так она же лесбиянка?!Олег 40 лет: — Ну, лесбиянка лучше, чем дворняга!)))Антон 16 лет: — Предлагаю вам реальный заработок в Интернете. 130 баксов в час.Светлана 35 лет: — Видимо мальчик хочет снять про нас порнофильм.Евгений 60 лет: — А я предлагаю лучше на шашлык поехать. Я умею хорошо делать шашлык.Жена Евгения Дарья. 55 лет: — Единственное, что еще умеешь делать хорошо!Олег 40 лет: — Отлично, я выпивки куплю.Андрей 19 лет: — А я можно подружку с собой возьму? А то с Ольгой и Светланой как-то не клеится.Евгений 60 лет: — Тогда предлагаю собраться в субботу!Светлана 35 лет: — Я поддерживаю!Ольга 30 лет: — Я тоже!Олег 40 лет: — А я предлагаю тост: За Ольгу, благодаря которой собралась такая замечательная компания!

Сегодня ехал с работы в битком набитом автобусе. Пришёл домой и обнаружил в кармане куртки записку. На небольшом клочке бумаги аккуратным почерком был написан номер телефона и слова: «Позвони мне, не пожалеешь!».Внутри прям всё затрепетало. Неужели какая-то роковая красотка решила со мной познакомиться? Немного придя в себя, трясущимися рукой набрал номер. Из трубки послышался мягкий женский голос:— Добрый день, клиника по борьбе с лишним весом.Так эффектно меня ещё не разводили… Отсидев долгий срок, вышел из тюрьмы мужчина, типичный такой зэк, здоровенный, высокий, весь в наколках. Поехал он в Москву, где раньше и жил, прогулялся по улицам, вокруг всё новое, такое интересное. Вдруг он увидел небольшое симпатичное кафе и зашёл туда. К нему сразу же подошла молодая красивая девушка-официантка и спросила, чего же он желает. Мужчина сказал ей: — Ой, девушка, давненько я в Москве не бывал. Даже и не знаю, что теперь в кафе подают. Пожалуй, я бы выпил чайку… — Знаете, у нас столько сортов чая! Смотрите, есть зелёный, чёрный, с кусочками фруктов, с ягодами. Какой вам? — испугавшись вида гостя, затараторила девушка. — Даже и не знаю… Принесите на свой вкус. Девушка подошла к бармену и прошептала ему: — Ой, Вась, у нас такой гость жуткий сидит! В наколках весь, сразу видно, что только-только из тюрьмы вышел. Чай заказал на мой вкус. Наверное, если он ему не понравится, то он нам всё кафе разгромит. Ой, Вась, что делать-то? — Да ладно тебе! Знаю я, что за чай они любят. Давай-ка сюда все банки, я сейчас сделаю. Бармен ссыпал в чайник все сорта чая вперемешку, наполнив его заваркой почти до краёв, а потом налил кипяток. Официантка взяла этот чайник и дрожащими руками поставила на стол наводящего ужас гостя. Тот налил себе его в чашку, выпил всё залпом и задумчиво посмотрел на девушку, сказав с душераздирающим вздохом: — Да-а-а-а, девочка. Я гляжу, жизнь тебя неслабо помотала

Вчера, после очередного выезда на озеро, полистал свои многолетние записи и получилось у меня, что рыба начнёт нормально кушать к .... Неизвестной дате. Поскольку по многолетним наблюдениям, температура воды обычно 18 градусов , плюс минус чутка, а сейчас только 13 и то до 6 метров, дальше резко падает. Малька в берегу нет, отнерестилась рыба непойми где и как. Пока печалька на Ладоге. Пока Приходится питаться только окуневыми тушками, на грядах и в камыше вешаются щучки- суицидники до 500 гр. и был изловлен один судачище , на взгляд ... Гр .150 - пошол на копчуху

На севере , да и у нас рыбу подрезают, поимал , ножом под жаберную крышку , гланды резанул кровь вытекла. Летом в жару рыба не становиться осклизлой , рыба действительно вкуснее. Не верите , поэкспериментируйте. Но в лодке лучше иметь нормальный ящик , а не пакетик из магнита, и хбшный мешок, весьма помогает сохранить товарный вид улова первый раз столкнулся с подрезкой в далекие восьмидесятые на Коле, первая заповедь аборигенов , поймал семгу - подреж не порти мясо. С тех пор и пользую, окуню просто рву кадык, эффект тот же.

Андрей Снежногорец ТУМАНКА Пивасик как то не нахлобучивал… А бегать в туалет надоело. Исходя из реальности, не полученной в ощущениях, Андрей решительно потянулся к водке в початой канистре. Палёнка сработала на манер изобретения француза Гильотэ. Изящно и надёжно. В голове зажужжало веселее, зрение начало пульсирующе меркнуть в липкой темноте алкогольного угара… Кайф….. Внезапно до не угасших нейронов утопленного в суррогатном алкоголе мозга начал настойчиво пробиваться внешний раздражитель в виде телефонного звонка. Андрей было попытался лягнуть его ногой, но телефон ловко увернулся. Пришлось привстать с дивана и метнуть в него подушкой. Не ожидавший такой подлости аппарат глухо звякнул под прессом перьев и замолк.. Андрей резко поднял подушку и мгновенно придавил телефон ладонью. Что бы не слинял.. Тщательно прицелившись, Андрей приложил трубу к уху. В трубке что то шипело и потрескивало. Номер не определялся. Захотелось кого то убить.. Дотянуться до шеи звонившего не представлялось возможным, поэтому Андрей прокашлявшись, начал дипломатически тонко и очень издалека: - Слышь ты, аноним хренов! Я ща тебе глаз на жопу натяну… В трубке весело хрюкнуло и голосом Кольки Демидова бодро ответило: - Андрюха, привет! Поехали в Туманку на майские праздники? Ответ вырвался сам собой, прямо из глубин замученной махровым бездельем души: - Гавно вопрос. Когда? Демид на секунду задумался и твёрдо доложил: - Давай ка завтра встретимся в лифтовой, часов в 12. Прикинем маршрут, соберём вещи, заодно и решим что и когда. Где лифтовая знаешь? Андрей утвердительно кивнул головой. – Ну вот и ладненько… всё там не допивай, завтра не встанешь.. - Закончил Демид. Андрей ещё раз кивнул головой и попытался сфокусировать затухающий взгляд на канистре: - Хорошо, что напомнил….. В объятья Морфея Андрей не погрузился – вломился с треском.. С телефонной трубкой в одной руке и намертво зажатой канистрой в другой. Пробуждение пришло в голову кумулятивным снарядом. Ошмётки вчерашних воспоминаний медленно оседали на дно черепной коробки, складываясь в одно единственное слово – ТУМАНКА. Излишне услужливая память начала было перечислять выпитое вчера, но Андрей уже прикидывал, что ему понадобится на рыбалке и вытаскивал снаряжение на середину комнаты. Занозой в голове застряло что то там про лифт… То ли спуститься на лифте, то ли подняться на этаж.. То ли зайти в лифт.. А!!! Зайти в лифтовую! Было ломанувшись с половиной вещей в руках на выход, Андрей тормознулся у зеркала – ну и рожа… Надо же ещё помыться, побриться, перехватить чего ни будь на завтрак, в туалет сходить в конце концов. Стрелка то во сколько? Вроде в 12.. А сейчас? О!!! 6 утра! Отставить алярм.. Есть ещё мальца времени… Ходом Андрей открыл сливаться горячую воду в ванной и включил на шестёрку электроплитку разогреваться. К 10 часам и сам Андрей и квартира были похожи на отполированные пять копеек, вещи уже были уложены в машину, живот лопался от макарон по флотски и крепкого чая вместо опохмелина.. Было сунувшись под капот машины, Андрей с явным разочарованием его закрыл. Под капотом верного 41 Москвича всё было отполировано – отрегулировано по жизни. Оставался только бензин. Спустившись на машине в гараж, Андрей прочесал все сусеки с пролетарской ненавистью следователя ОБХСС. Топлива набралось на полторы заправки. Этого хватало с лихвой… Но случаи бывали разные и Андрей засунул алюминиевую двадцатку с краю в багажник. Время едва дотягивало к 11 часам, но заняться было решительно нечем. Андрей попинал бочку с водой, поперекладывал инструмент на верстаке.. Наконец решившись, проверил на всякий случай давление в колёсах и двинулся на стрелку. Возле лифтовой уже маячил круглопузый силуэт Николай Яковлевича. Николай оживлённо трепался с каким то сухощавым мужиком в зимнем камуфляже, но Андрея заприметил сразу и приветственно замахал лужковского размера и фасона кепкой: - Я знал, что ты раньше приедешь! Андрей протянул руку мужику в камуфляже и представился. Мужик растянул рублёное топором, обветренное лицо в оскале, отдалённо напоминающим улыбку: - Юра. Коля ввернул по теме, как само собой разумеющееся: - С нами поедет. Андрей не препятствовал по сути – от Юры пахло костром, рыбой и настоящим мужиком, рукопожатие его заскорузлой ручищи больше напоминало слесарные тиски. Юра уверенно взял быка за рога: - Заходите, будем экипировку подбирать. Коля Яковлевич обнявшись за плечи с Андреем, ввалились в логово Вьюжнинских лифтёров. Помещение цокольного этажа панельной девятиэтажки было конкретно набито битком всякой всячиной, необходимой для ремонта лифтового хозяйства. Лодки, сети, вёсла, морские удочки, пунды всех размеров и фасонов, краболовки, шнуры и верёвки всех диаметров и цветов.. Всё это стояло в проходах, висело на стенах, лежало на столах и верстаках. Стены украшали фотографии всего коллектива на кучах рыбы, крабов и грибов, с бутылками, бутылями и иностранными фунфыриками всех форм, цветов и размеров в руках. Юра немного отстал и резво шмыгнул в боковую дверь. Пока Андрей с Николаем с изумлением таращились на фотку с Юрой, восседающим на огромной куче камчатских крабов, он уже вынырнул из подсобки с охапкой новеньких камуфлированных костюмов: - Ну что рты то пораззявили, ну взяли мужики мальца карабаса.. Давай лучше амуницию мерять! Юра вывалил костюмы на затёртый судьбой бильярдный стол, инородным телом стоящий посреди помещения. Николай быстро влез в куртку по размеру и кряхтя напяливал штаны, явно скроенные ему на вырост. Андрей не торопясь примерился к одному комплекту, но остался недоволен, выдернул из стопки второй, побольше. Юра одобрительно прокомментировал: - Правильно, бери размером побольше, он и потеплее будет и поудобнее в ходьбе. Андрей было заикнулся: - А что, ХБшного костюмчика то нет? - Юра авторитетно объяснил обоим сразу: - ХБ больше не будет – Узбекистан отделился, хлопка теперь у нас нетути. А за костюмы не волнуйтесь. Лёгкие, удобные, быстро сохнут, не продуваются. Снег к ним не липнет! Носить надо аккуратно, всё потом обратно на склад возвращаться будет. Ты особо не заморачивайся – он повернулся к Николаю – у тебя БУшный. А ты – он перевёл глаза на Андрея – уж постарайся поаккуратнее, у тебя нулёвый. Может опосля и простирнуть придется… Николай, уже облачившись, охлопывая себя по обнове прикололся из своего угла: - Так что погадить - придется из костюма выходить! Андрей добродушно отмахнулся: - Ты сам в штаны не наложи, Туманка – это тебе не фунт изюма. Задует, нахохочемся все до икоты… Ладно, постираю, без проблем. Юра кивнул одобрительно и без околичностей, в лоб задал Николаю вопрос, давно висевший на языке у Андрея: - Коль, а собственно куда пойдём то в самой Туманке? Яковлевичу было только дай поумничать… Он важно сложил неиспользованные вещи аккуратной стопкой и закатил качаловскую паузу чуть не на минуту. – Я тут поговорил с товарищем одним, он мне подсказал одно озерцо недалеко от Туманного. С видом как минимум генераллиссимуса Николай вытащил из дипломата сложенную вчетверо карту – двухкилометровку. Пока Николай разворачивал и разглаживал лист, Юра и Андрей сориентировались по качеству карты. Юра с присущей ему простотой вежливо прокомментировал первым: - У нас таких тьма есть. Тут всё - пол лаптя плюс, пол лаптя минус. Для американских шпионов специально сделано. Коля не смутился ни на йоту и пухлым пальцем программиста, никогда не видевшим совковой лопаты, уверенно ткнул в точку на карте: - Вот тут! Озеро называется Одъявр. Есть хороший сиг. Николай с чувством глубокого удовлетворения обвёл взглядом своих потенциальных сотоварищей.. Андрей брезгливо, двумя пальцами вытащил из вороха журналов ,,Рыболов” подвернувшееся огромное увеличительное стекло, напрочь засиженное мухами и принялся с преувеличенным вниманием рассматривать окрестности озера. Юра прыснув в кулак, толкнул его под рёбра локтем. Оба они через секунду мерзко ржали, притворно рыдая в объятиях друг друга.. Андрей первым сквозь смех сумел выдавить из себя: - Яковлевич, ты хоть примерно знаешь, сколько таких озёр вокруг Вьюжного?! И бензин палить не надо и задницу морозить не придётся чёрте где.. Николай смотрел на Андрея поверх очков, как добрый отец на несмышлёныша сына. Нежно и терпеливо. И ничуть не смутившись, завёл свою песню с начала: - Я поговорил с одним знающим человеком (Николай особо нажал на слово ,,знающим”.. ) и он мне всё подробно объяснил. Тут Николай двумя пальцами, тщательно оттопырив мизинец, без всяких театральных пауз вытащил из того же дипломата козырнейшего из всех козырных тузов… Андрей с Юрой с трепетом и благоговением, без скабрезных приколов смотрели как Николай разворачивает настоящую генштабовскую полукилометровку… Карта была сильно затёрта на сгибах и местами отсвечивала масляными пятнами. Центр листа был богато украшен чайного цвета кругами, по размеру точно соответствующим пятидесятиграммовым стопкам. Все грифы и секретные пометки были тщательно обрезаны или вытравлены хлоркой. Но сами окрестности Туманки карта передавала с микроскопической точностью. Андрей и Юра впились глазами в линии и обозначения, шарили глазами, жадно впитывая новую информацию и оживлённо обсуждая точность обозначения мест, уже известных и пройденных. Руки их, мозолистые и заскорузлые почти ласкали бумагу на столе, разглаживая складки и морщины редкой драгоценности. Натрещавшись вдоволь и обменявшись бурными впечатлениями, Андрей с Юрой уставились на Яковлевича с неприкрытой жаждой подробных объяснений. Довольный произведённым эффектом, Николай степенно продолжил: - Карту дал мне на время знакомый военный. Он в Туманном служил, много рыбачил и знает, где есть рыбка. Когда полк его вывели оттуда, уехал на Большую землю, карту оставил друзьям. Мне он посоветовал именно это место, потому что мужики из Туманного туда почти не ходят. Они большей частью на снегоходах на Восток ездят. В ту сторону рельеф местности для снегохода поудобнее, да и рыба другая. Так что рыба в озере есть и неплохая. Он свои отметки с карты не стирал. Николай потыкал пальцем в поверхность изображенного на карте озера. Андрей сообразил, что цифры у нарисованных карандашом крестиков – это обозначения глубин, даты и количество уловов.. Юра тоже догадался, какой подарок преподнёс неизвестный человечище далёким и совсем незнакомым ему людям и присвистнул. Одно дело - ехать на удачу, совсем другое дело с такими разведданными. Всё складывалось куда как более благоприятно. Бродить на лыжах в окрестностях Туманного в поисках рыбы можно неделями… Довольный произведённым эффектом Николай конструктивно наметил план дальнейших действий: - Карту озера копируем, двухкилометровку берём с собой, там вокруг этого озера есть ещё перспективные места. Юра не сходя с места выдернул из под стола внушительных размеров кусок оргстекла. Разместив его на спинках двух стульев, он включил переноску с лампочкой ватт на двести и положил её на пол. Николай вытащил из дипломата цветные карандаши, разложил карту на оргстекле, накрыл калькой и работа закипела. Высунув языки от усердия, Николай с Андреем обводили контуры озера, отметки глубин, набрасывали блиц – планы, прикидывали что нужно из еды, кто возьмёт палатку, во что разливать водку, когда выезжать, какие лыжи взять Кольке и много ещё всякой всячины…. Юра утюгом шустро напаивал двухкилометровку на целлофан, паковал свои пожитки в коридоре и поддакивал по ходу вёрстки планов, внося свою посильную лепту.. Грузить барахло в машину еле закончили к семнадцати часам. Москвич существенно присел на снег от груза, но Андрей успокоил компанию: - Допрёт в лучшем виде. Движок двухлитровый, я сам форсировал. Усталая, но довольная проделанной работой компания, обменявшись крепкими рукопожатиями, единогласно порешила выезжать завтра, в 8 часов утра. ,,Завтра” наступило очень быстро.. Обрывки смутных снов облетели, как скорлупа с варёного яйца. Андрей заранее прогрел машину и не торопясь поехал по адресам. Пока то, пока сё… Бодрый Коля уже стоял на крыльце с внушительной сумкой провизии: - Я тут бутеров в дорогу настрогал! Андрей тут же отомстил за вчерашние Колькины юмористические поползновения: - Нормальные то рыболовы детей в ночь перед рыбалкой строгают… Бутеры то хоть с колбасой? Пропустив прикол мимо ушей, Коля растерянно захлопал глазами: - Не, с сёмгой… А что? Тут Андрей взвился в полный голос: - Ну началось в колхозе утро!!! Яковлевич, ты что с дуба рухнул?! Ну кто рыбу на рыбалку берёт? Николай напустил на себя обиженный вид и сухо отбрыкнулся: - Я сейчас всё в мусорку выкину. Андрей любил бутерброды с сёмгой и лишаться удовольствия не собирался: - Я тэбе виниму.. Спы уже давай.. Николай по хозяйски разложился на переднем сиденье, тщательно рассовал по щелям все свои пожитки, всем своим видом показывая, что находится он здесь только благодаря повышенному чувству мужского долга и порядочности.. Юра же, уловив в пространстве машины напряг, молча мухой загнездился на заднем сиденье без попыток покачать права и обострить ситуацию. Приторочив тёплые вещи под голову он устроился лёжа, вальяжно заняв весь задний диван своим туловищем, а пространство под ногами едой и прохладительными напитками. Проделал всё это он быстро и чётко, причём совершенно не отсвечивая. Мысленно перечислив всё необходимое, взятое, нужное и не очень, Андрей от души нажал на газ… Москвич, процарапав шипованным Матадором оттаявший асфальт, бодро двинулся на выезд из города. Проехав городское КПП в гробовом молчании, заскучавший Андрей было включил магнитолу с намертво закисшей внутри ещё в перестройку кассетой Пениса Мяги и Анне Занавески, но Николай решительно пресёк попытки водителя развлекаться в одиночку и выключил бурбулятор безапеляционно небрежным движением левой руки. Николаю было позволено и не только это. По сути Николай был мужиком. Хоть и в оболочке рафинированного интеллигента и программиста, но мужиком. Он молча тянул лямку наравне со всеми всегда, когда её нужно было тянуть. Николай никогда не выпячивал своего начальственного положения, всегда безошибочно находя золотую середину между панибратством и высокомерием. Часто пользы от него было больше, чем от многих других матёрых руководителей, ибо мозгом он пользовался реально по назначению. Кроме всего прочего, Николай был матёрым радиолюбителем. Его связи в эфире и информированность иной раз вызывали неприкрытую желчную зависть у местного бомонда. Программа Время не успевала за Яковлевичем в среднем на неделю. Народ только что не конспектировал богемные сплетни из столицы в соло исполнении Николая Яковлевича. Травить байки Николай мог сутками, пока не заболят рёбра у слушателей. Мог не напрягаясь осветить внутриполитические, экономические проблемы родной страны в любой момент её существования, причём на уровне вне сознания большинства разинувших рты слушателей… Андрей понял его движение как жест примирения и пошевелил ягодицами на сиденье, устраиваясь поудобнее в готовности послушать что ни будь интересное. Николай не обманул надежд своих слушателей, но начал шокирующе парадоксально: - А что вы парни слышали про Гиперборею? Юра аж подавился храпом на заднем сиденье: - Гипер – чё?! Борю куда?! Андрей осторожно блеснул эрудицией, почерпнутой в желтой прессе: - Это та, что прародина человечества? Юра закрыл ладонями лицо и застонал: - Бляяя.. Во я попал…. Яковлевич, ничуть не стушевавшись, подвёл промежуточные итоги: - Та-ак…. Мне с вами всё ясно. Сегодняшний рассказ я посвящаю ликвидации дремучей исторической неграмотности среди обывателей Вьюжного! Основной темой сегодня будет краткий обзор далёкого и не очень прошлого нашего неповторимого края в свете исторических и паранормальных явлений ! Ехать было далеко, радио после Мурманска не работало на глушняк, поэтому ответом Николаю было ревущее в две глотки, истошное и радостное: - УРРАААААА!!! Глаза у встречного водителя Жигулей округлились и он на всякий случай принял слегка ближе к обочине. Николай, выковыривая мизинцем звон из левого уха, наконец то заулыбался: - Придурки…. Ладно! Поехали… Вы что ни будь слышали про Барченко? Был такой Русский учёный. Занимался исследованиями паранормальных возможностей человека. – Этим сейчас никого не удивишь, мы уже Деви Марию Христос живьём видели… - Подал голос с галёрки Юра, по ходу уже тщательно чавкая Колькиным бутербродом с сёмгой. Николай решительно переставил сумку с бутерами подальше от Юры и степенно продолжил: - Жрать общественные бутеры в одно лицо, Юрий, это дурной тон. Как и перебивать рассказчика некомпетентными репликами с места. Для особо одарённых разъясняю - Александр Васильевич Барченко родился в 1881 году и никакого отношения к нынешним шарлатанам околовсяческих наук не имел. Человек на серьёзной медицинской основе того времени изучал телепатию и гипноз. – Я что то про него читал, вроде как у него конёк был – мистика… Андрей непроизвольно сыпал Яковлевичу соль на сахар…. Но давить оратора в Николае мелкотравчатым сарказмом уже было поздно. Николай вышел на высокую орбиту повествования решительно и всерьёз. - Мистика в его работах – это не более чем дань поветриям того времени. Барченко был хорошо знаком с работами француза Блондло. Вот тут то и таится самое интересное… Француз один из первых предположил, что мозг человека излучает психофизическую энергию, или по моде того времени Х – лучи. Французы Шарпантье и Андре доказали, что любая мозговая деятельность человека сопровождается сильным излучением. Сейчас это уже не вызывает никаких сомнений, но тогда это было шоком для научной общественности. Барченко не удовлетворился результатами чужих работ и начал проводить свои собственные опыты по изучению мозговой деятельности человека.. Голос Яковлевича метался и бился в тесной жестяной коробке Москвича, постепенно набирая силу и мощь Левитана. Андрей и Юра постепенно стряхнули с себя ленивую дремоту и врубились с Николаем в ожесточённое перепиралово. Москвич тем временем бодряково наматывал километры серой ленты асфальта на почти новую зимнюю резину, унося в снежную дымку и самих рыбаков и их мнения и их аргументы…. За криками и спорами незаметно проскочили Мурманск, Североморск третий, поворот на Териберку. Каждый раз, когда устанавливалось жалкое подобие паузы для осмысления приведённых Николаем фактов, оратор словно издеваясь, подбрасывал ещё более невероятные версии и выводы. Юра только что из штанов не выпрыгивал, давно уже забыв и думать про сон: - Какой леший этого твоего учёного на Мурман то попёрло? Где тут в тундре на хрен гипноз?!!! Николай затыкал жерло оппонента очередным бутербродом с сёмгой и невозмутимо продолжал: - Издревле в Ловозёрских тундрах у лопарей было распространено одно очень интересное заболевание – арктическая истерия. По сути это была массовая форма психоза. Но что очень интересно, люди, пораженные этой болезнью, в точности повторяли все движения других людей, и даже на расстоянии безоговорочно выполняли любые приказы. Это явление интересовало не только Барченко. Академик Бехтерев в Институте мозга искал научное объяснение этим фактам.. Андрей не утерпел и выложил, как ему казалось железный аргумент, щедро сдобренный вполне ядовитым сарказмом: - Милейший Николай Яковлевич! Факты, подобного рода, если таковые имелись, просто не могли не заинтересовать тогдашнее НКВД как таковое вообще и руководство страны в частности! Николай посмотрев поверх очков на неразумного оппонента, ничуть не смутившись, вкрадчиво продолжал: - А кто по твоему финансировал все эти экспедиции на Мурман? Кто выделял людей, организовывал транспорт, охрану? Кто систематизировал и засекречивал все материалы экспедиции? Мурманское ГУБЭКОСО принимало активнейшее участие в экспедициях в Ловозёрские тундры просто так, за красивые глаза? И это при том, что по сути это не геологическая экспедиция и даже в отдалённо перспективе она не могла принести хоть какой ни будь материальной выгоды государству. И тем не менее государство пошло на серьёзные вложения в те тяжелые времена, понимая всю глубину и необычность открывающихся перспектив. Тут без НКВД никак не могло обойтись. Я тебе больше скажу, Барченко был хорошо знаком с Глебом Бокия. Генрих Ягода лично интересовался работами Барченко по оккультизму. Тут можно смело говорить, что о всех результатах работ Барченко однозначно знал и товарищ Сталин, лучший друг всех советских учёных… - Ну ты тут наворотил!!! – Юрик сумел судорожно проглотить огромный бутер за два приёма и жаждал Колиной крови как никто другой: - Всё в одну кучу! Как твой долбаный гипноз стыкуется с твоей долбаной Гипербореей в твоих долбаных Ловозёрских тундрах?!!! Николай, как воспитатель несмышлёнышам в детском саду, без нажима втемяшивал прописные истины: - Да что тут непонятного, Юра? На территории Кольского в древности существовала высокоразвитая цивилизация. Лопари – далёкие потомки современников той цивилизации, хранители тайн древности. Всё просто! В машине установилась прозрачная тишина.. Андрей, придавленный обилием чудовищно неординарной информации, кучей сваленной в неподготовленный мозг, осторожно протянул сомнительную ноту: - Не, ну Коль, должны же быть хоть какие то доказательства……. Голос Николая обрёл стальную нотку звенящей самурайской катаны: - Ты прав. Давай перечислим только факты. На Шпицбергене есть уголь! Яковлевич уже привычно, отработанным движением метнул очередной бутерброд в приоткрывшийся было рот Юры.. – Это говорит о том, что миллионы лет назад там был другой климат и тысячи лет подряд там росли деревья. Уровень океана был существенно выше. Это доказывают и те ракушки, что мы с тобой видели на сопке возле Сайды, метров 60 над уровнем моря и Урагубские террасы по руслу реки. То, что климат на Севере был теплее, можно принять за факт однозначно. Далее – сейды. Мы имеем дело с установленными разумными существами мегалитами. Юра с обезьяньей ловкостью решительно отбил очередной бутерброд и пока Яковлевич выцеливал в сумке следующий, успел выпалить всё, что нагорело в его пролетарской душе: - Камни ледник оставил, когда таял!!! Яковлевич спокойно откусил отбитый Юрой бутерброд и подпихивая пальцами в рот куски рыбы, легко поставил возмущенного оппонента в тупик: - Ты мне по простому, на пальцах объясни, почему в одних районах сейды стоят на трёх камнях к примеру, а в других местах все лежат в скальных трещинах?! Есть поля сейдов на трёх опорах, причём одна опора собрана из трёх мелких камней. Это твой ледник рассортировал что ли? Андрей задумчиво почесал затылок, Юра отнял у Яковлевича уже надкусанный бутерброд и впился в него прокуренными зубами, ибо крыть было нечем. Оба они не раз встречали в тундре поля однообразно сконструированных сейдов. Рукотворность их бросалась в глаза своей очевидностью.. – А между тем всё очень просто. Сейды – это следы разумной цивилизации. Нам пока не дано понять, как и с какой целью они были сооружены. Но смысл есть, поля сейдов имеют чётко выраженную систему, по крайней мере те, что сохранились в первозданном виде. Николай хлебнул чаю из крышки термоса и Андрей успел вставить свои пять копеек: - Коль, но в таких масштабах камни ворочать в тундре, это ж надо уймищу народа понагнать… Я уж не говорю о том, что лопари по сути своей ни разу не инженеры. Николай, как оказалась использовал минутную паузу лишь для того, что бы опять ошарашить и так уже полностью дезориентированных слушателей: - А кто сказал, что это были лопари? Мы же перечисляем реальные факты, так давай к ним и вернёмся. Ты же знаешь Большой Олений остров? - Андрей даже лоб не наморщил, все топонимы своего района он знал наизусть: - Кто ж Оленьего не знает? За Екатерининским, через проливчик.. – Правильно. В 1925 году один топограф, проводя на острове картографическую сьёмку, обнаружил захоронение древних людей. Первые раскопки на этом месте были чуть позже, в 28 году, палеонтологической партией Антрополог этнографического отряда Кольской экспедиции Академии наук. Экспедиция обнаружила 11 погребений человека, возраст захоронения примерно 3200 лет. Опуская мелкие подробности, скажу только, что по предварительному анализу строения черепов умерших, были они не монголоидного и не европейского типа.. Что это за народ, никто точно пока не знает, но то, что они существовали здесь, выживали, за 1200 лет до Рождества Христова, это есть железобетонный факт. Ещё накидать фактиков? - Притормози на вечер сказки со своей Гипербореей, усеянной Сейдами, уже приехали… Андрей аргументированно возразить Яковлевичу не сумел и был по большому счёту рад прибытию на место. – К слову сказать от Сейд - озера мы будем совсем недалеко. - Николай вертел головой во все стороны, пытаясь разглядеть легендарный посёлок: - А где Туманный то? Двое мужланов не утерпев, хором попытались сострить, явно ощущая свое превосходство в опыте и осведомлённости: - Где - где?! Ясен пень - в ТУМАНЕ!!! Над шуткой пришлось смеяться самостоятельно, в два лица. Николая солдафонский юмор не прикалывал. Андрей заглушил движок и тыкнул пальцем в снежную дымку: - Вон там поворот на Туманку. А нам сюда, на водокачку. Палец его повернулся в диаметрально противоположном направлении. Стаскивая с багажника лыжи Андрей не сдержался подковырнуть Яковлевича: - И до Сейд - озера отсюда, как до Китая раком, километров под сотню напрямки будет. А по дороге - даже примерно себе не представляю.. Холодный Северок с мелким снегом ласково трепал Яковлевича по лысине, явно пытаясь остудить его наступательный пыл, но он не сдавался: - Сейд – озеро существует на Мурмане не в единственном экземпляре. Их четыре. Одно из них от Туманного в 15 километрах. – А на кой нам аж четыре Сейд – озера? – Юра уже выковырял все свои пожитки на высокую обочину и прилаживал лямки рюкзака под толстую куртку половчее. – Есть версия, что древние люди таким способом сохраняли свои святыни, путали врагов, прятали от посторонних глаз… Одинокая фигура Яковлевича в домашних тапках, посреди заснеженных сопок от горизонта до горизонта, вызывала какую то щемящую жалость, как к потерявшемуся на вокзале котёнку.. Пока Яковлевич медитировал, рассматривая размытый снежной крупой горизонт, Юра с Андреем выгрузили из машины всё остальное и затаращились на Яковлевича.. – Коля, а мы кино снимать будем, или как? – В смысле? – Встрепенулся Яковлевич. – Я в том смысле, что надо бы по планам машину к пожарникам поставить, да на озеро чухать. – Юра был прав настолько, насколько можно быть правее. - Место найти для лагеря, обустроиться. Цигель – цигель, ай лю – лю!!! Помидорами шевели, что ли!!! - Да - да… - Коля улыбался и стоял столб столбом посреди еле чищенной грейдером дороги. Андрей вывел его из ступора, нежно потянув за рукав свитера: - Коль, не спи, замёрзнешь. Барахло напяливай, я к пожарникам сгоняю, мобиль на стоянку пристрою. Николай под бодрящие матюки Юры понемногу выходил из коматоза, натягивая на себя штаны . Андрей осмотрев машину ещё раз, положил литровый пузырь на переднее сиденье и чиркнул стартером. В зеркале заднего вида таяли окутанные снежной дымкой две тёмных фигуры, радужно подсвеченные низким солнцем, одна повыше, размахивающая руками как горилла после спаривания, вторая пониже и потолще, сгорбленная. ,, Ничего” - подумалось Андрею мельком – ,,притрутся помаленьку”… Снежок под ногами приятно похрустывал, Андрей бежал лёгкой трусцой от пожарки, принюхиваясь к ленивому Северку и прикидывая, чем мазать лыжи. Сквозь мягкий снежный заряд доносились вопли Юры. ,,Немного перебарщивает” - подумалось Андрею и он поддал темп - ,,Как бы разнимать не пришлось”. Картина открывшаяся минутой позже, была написана махровым маслом.. Яковлевич, потея лысиной пытался перегнуться через свой живот и натянуть резинки креплений на ботинки. Лыжи разъезжались в стороны и выскальзывали из под него, живя совершенно самостоятельной жизнью. Николай падал, лыжи визжа от восторга взлетали в небо и весело кувыркались в свободном полёте. Яковлевич, хватаясь за отшибленные места, собирал их обратно в кучу и снова пытался взгромоздить на них свою тушку.. Юра, едва заприметив Андрея, заревел как паровоз на обгоне, протягивая руки к небу с апелляцией ко всем Богам на местном изысканно – матерном наречии… Из сбивчивого, но бесконечно эмоционального текста стало совершенно отчётливо ясно, что на лыжах Яковлевич ходит не умел. Прибитый этой новостью Андрей остолбенел в десяти шагах от Николая. Юра наконец то поперхнулся матами на вдохе и схватив голову заскорузлыми ручищами присел на сугроб отдышаться. Слышно было только причитания ползающего на четвереньках Николая, перечислявшего все те колена русского народного мыслеизъявления, которые чисто случайно не вошли в спич Юрика.. Первым опомнился Юра. Сплюнув догорающий уже на губе бычок, он решительно подбил бабки: - Значится так, граждане тундрюки! Лыжи несём в машину, спускаемся с барахлом на водохранилище пешком, ловим там что Бог пошлёт. Вечером снимаемся домой. Прения считаю излишними, точка. Николай было начал бодро уговаривать: - Мужики, всё будет нормально, я в институте на лыжах… Но осёкся, встретившись глазами с Андреем. – Яковлевич, нам через перевал идти надо. Ногу подвернёшь, или куда на спуске улетишь, что нам с тобой потом делать? Там хоронить? Сюрприз ты конечно отмочил знатный… Раньше сказать не судьба была?! Я валяюсь….. Андрей подошел к Николаю и молча вырвал у него лыжи. Смахнув налипший снег, одну лыжу он бросил Юрику, поудобнее перехватил вторую и достал нож. Юрик молча достал свой. Николай протянув руки к лыжам, было недоумённо открыл рот, но очевидное решение проблемы было простым, как напильник без ручки. Юра с Андреем принялись соскабливали с лыж пропитку и мазь. Андрей по ходу откорректировал планы Юрика. – Идём на водохранилище, смотрим как наш пастор Шланг шагает на своих новеньких снегоступах . Там решаем, что пить, куда и под кого ходить. Такой вот план. Юра выслушал план стоически, не дрогнув. Яковлевич – чуть не со слезами благодарности на глазах. Но в целом план был принят единогласно и в первой же озвучке. Пока Яковлевич героически преодолевал могучий бруствер своего живота в очередной раз, Андрей с Юрой не только снарядились, но и успели пробить лыжню через обочину дороги. Яковлевич железным дровосеком было стартанул по горячке, но тут же был застопорен прямо на взлёте. Юра вывалил из его пионерских размеров рюкзака почти половину шмурдяка в свой, не забыв щедро поделиться с Андреем. Хором они проинструктировали отбивающегося Николая: - Никуда не торопишься, не суетишься! Идёшь по лыжне аккуратно, не напрягаясь, плавно шевеля булками. Никого не пытаешься догнать! Никакого героизма, что не так, сразу говоришь! Коля кивал головой, хлопал глазами и чуть не плакал от обиды и бессилия. Его просто так и подмывало треснуть кому ни будь лыжной палкой между глаз… – Ладно, пошли… Я первым. Юра махом перемахнув обочину, зашуршал лыжами по пологому спуску к водохранилищу. Яковлевич неуверенно, но на своих ногах, без помощи посторонних форсировал снежный отвал, оставленный грейдером. Андрей отпустил его метров на тридцать, осмотрелся вокруг и не торопясь заправившись, сошел на лыжню. До водохранилища спустились без приключений. Яковлевич довольно уверенно перебирал ластами по сугробам и за весь спуск даже ни разу не упал. Скорость конечно была скорее пар олимпийской, но уже можно было на что то рассчитывать. Андрей показал Яковлевичу на большой камень, лежащий на противоположном берегу водохранилища: - Дуй туда, Бьерн в дали, Мла.. Ровненько и без суеты. Мы сейчас… Коля не успел даже обиженно шмыгнуть носом, как Юра скользнул в одну сторону, Андрей в другую. Солидно повисев для виду на лыжных палках, Коля почапал в указанную сторону, пытаясь обходить скользкие места. К его приходу Юра был уже там, Андрей на подходе. Усадив Колю на рюкзак, Юра сухо докладывал: - Народ на прошлые выходные был, двое, мурманские. Сижок мелкий, налимчик, всего с десяток. Ничего приличного. – В той стороне народ жерлицы ставил, штук двадцать. Но нигде крови нет, лисица всё обшарила с утра, диагноз тот же… - Андрей выразительно посмотрел на полные снега облака, старательно полирующие лысины близлежащих сопок: - Надо бы порешать, куда наступаем…. Николай вертел головой от одного к другому, пытаясь сообразить, о чём разговор. Андрей не торопясь пояснил: - Яковлевич, на водохранилище этом рыба не идёт, народ сюда почти не ходит, разве что залётные. Делать нам тут особо нечего. Яковлевич было напрягся: - Нет, я могу понять, что если кровь у лунки, то рыба была… Чешуя там, размер можно предположить, но сколько штук и почему мурманские, да ещё двое?! Вы меня дурите что ли? Юрик, почёсывая задумчиво репу с затылка, доходчиво довёл до сознания пассажира: - Рыбу на солнце днём пригревает, она под собой лунки протаивает. Мурманские, потому как курицу в ,,Полярку” завернули. На газете - адрес для почтальона… Пузырь пустой на льду один, литрович. Но, сейчас не о том речь. Ты сам то как? До озера дойдёшь? Николай мысленно досчитал до десяти, подавляя нахлынувшее желание обогатить русско – матерный словарь на пару – тройку страничек, представил себе карту маршрута и глядя в глаза Юре, твёрдо заявил: - Дойду. На Одъявр вышли уже ближе к вечеру. На Яковлевича жалко было смотреть.. От него валил пар, дышал он как загнанная лошадь. Юра с Андреем шли впереди, натаптывая Яковлевичу лыжню. Смеяться они уже не могли, болели рёбра. Остроты и подколы закончились ещё на первом подъёме. Коля шел налегке, остатки вещей у него силой отняли ещё перед спуском с перевала. Его расхристанная фигура с трудом маячила в начале озера. Юра тянул к ручью. Андрей понимал его без слов – оттаявший ручей нёс под лёд кислород, вся рыба там. Но Яковлевичу это всё уже было глубоко по барабану… Ноги от напряжения сводило судорогой, дыхалки совсем не осталось, двигался он исключительно усилием остатков воли. Переглянувшись, Андрей с Юрой решили встать на ближайшем мысу, оттаявшем с южной стороны. В принципе терпимо, всё недалеко, место ровное и сухое. Коля рухнул посреди полянки каменноугольным пластом, обозначая всем своим туловищем место под палатку. Юра снял с него лыжи, Андрей достал сухое бельё из Колькиных пожитков: - Коль, бельё переодень, мы тебя в грязном закопать не можем, мы правильные пацаны. Николай с трудом перевалился на спину и усилием воли отогнул средний палец на правом кулаке. Материться у него не было ни каких сил. Юра завёл ,,Шмеля,, Андрей принялся раздевать Николая. Палатку из парашютного шелка поставили прямо на стонущего Яковлевича. Николай приходил в себя мучительно долго. Юра не давал ему кемарить, постоянно дёргая по мелочам на малороссийском наречии: - Мыкола, посолы тюрю… Коля вяло отбрыкивался на крымском диалекте: - Це нэ тюря. Бильше похоже на гуляш.. - Ну так соли гуляш…. мамина мама! Андрей, глядя на эти безуспешные попытки реанимации, решительно перешел к интенсивной терапии, потянув из рюкзака полторашку со спиртом. Коля, ощутив ноздрями запах марочного ректификата, выгнанного из карельской сосны с северной стороны сопки, неожиданно взбрыкнул как дикий мустанг: - Так! Отставить пить эту дрянь! У меня там, в рюкзаке… Андрей поржав для приличия, достал пластиковую двушку из Юркиного рюкзака: - Ну, чем ты нас тут собрался побаловать? Коля, с трудом прислонившись спиной к рюкзаку попытался изобразить на своём лице достоинство, приличествующее торжественному случаю: - Это крымская Массандра, домашнее вино. Очень вкусное и очень полезное. Юра презрительно скривился: - Сухое что ли?! Андрей брезгливо рассматривал содержимое кружки, явно не понимая, что с ним делать дальше. Юра решительно исправил ситуацию, плеснув в кружку сверху на два пальца спирта: - Не пропадать же добру.. Пока возмущённый святотатством Яковлевич хватал ртом воздух , мужики чокнулись кружками и залпом выпили. Вздохнув, Коля задумчиво глянул в свою кружку и долил спирта: - Точно - придурки……. Андрей сквозь приятную тёплую дрёму ощущал запах слегка подгоревшего масла и свежеиспечённых блинов, острую нотку технического ректификата, удачно оттенённую домашним вином, запахи сохнущих вещей, лыжной мази и Юркиных овальных сигарет ,,Смерть шахтёра”….. Идиллию несколько портили стоны и нервные выкрики Николая, менявшие тональность и тембр где то совсем неподалёку. Андрей выпростал руки из спальника и потянулся. Юра по деловому сухо, сразу впихнул ему в одну руку кружку с ,,массандрой”, в другую свёрнутый в трубочку обжигающий блин. Андрей не спеша, вдумчиво, втянул ледяную ,,массандру” через зубы. После минутной паузы не спеша обнюхал со всех сторон блин и положил обратно в миску. - Кайф…… Уже обуваясь походя подковырнул: - Не, Юр, зря ты на сухое вино гонишь. Вещь! – И тут же поставив точку на юморе, сухо поинтересовался по делу: - Чё Колян то разоряется? Юра, не отвлекаясь от жарки блинов слегка улыбнулся: - Личинку пошел ксерить….. - И чё? Не пролазит что ли?! - Притворно удивился Андрей. – Да не….. Сесть не может… Андрей нашарил глазами брючный ремень и крикнул в пустоту Николаю: - Яковлевич! Берёзу ищи потолще, площадку для отстрела второй ступени топчи! Я ща подойду!!! Юра давясь смехом беззвучно сползал на коврик, не забывая при этом переворачивать блины: - Чип и Дейл спешат на помощь… Всё, иди уже, а то я ща уссусь…… Минут через пятнадцать спасательная экспедиция вернулась с полной и безоговорочной победой. Яковлевич хоть и выглядел слегка помятым после вчерашнего, но держался браво: - Ну что, орлы? Завтракаем и идём рыбу ловить? Юра подчёркнуто официально развёл руками, молча демонстрируя накрытую поляну. Спирт был уже заботливо разбавлен сухим вином и заслуженно занимал центр импровизированного стола. Николай устраиваясь поудобнее на негнущихся ногах, было засомневался: - Мужики, может не будем пить с утра пораньше? - Как можно! Конечно же не будем! – Дипломатично соглашался Юра, протягивая ледяную ,,массандру” по примеру Андрея мелкими глотками через зубы. Андрей не решился отвлекать Юру от святого, плеснул себе и Николаю самостоятельно и подтянул миску с блинами поближе. Жизнь понемногу налаживалась….. По рыбалке порешали так – Николая оставили недалеко от лагеря, вблизи впадающей речки. Юра взял на себя среднюю часть озера, Андрею, как самому молодому достался север озера с истоком реки. – Перфорируем озеро по намётанным точкам, пробиваем где клюёт! – Самозабвенно излагал планы Юрик, размахивая картой. - К обеду собираемся тут на худсовет и перекус. А там по ситуёвине! Юре никто не возражал, все увлечённо поглощали блины, запивая волшебной ,,массандрой”… Две чёрные точки на льду мельтешили как муравьи до самого обеда. Наконец то Андрею надоело бегать между лунками и он двинулся к Юрику. Юра задумчиво сидел на стульчике и нервно дёргал удочкой в рваном темпе. На льду лежало три небольших сижка. Не оборачиваясь, Юра лаконично поинтересовался: - Ну? Андрей было открыл рот, но Юра и так сообразил: - Понятно… Пошли к академику, он за весь день ни разу со стула не встал, заснул наверное. Похаваем хоть… Коля не спал. Коля ловил рыбу. Кучи было две. В одной были сиги, причём некоторые грамм по пятьсот, в другой какие то рыжие окуня мелковатого размера. Коля зашикал на не званных гостей и тут же вытащил ещё одного приличного сижка. Андрей по пластунски, стараясь не дышать, подполз к Яковлевичу. Юра навис над Колей немым вопросительным знаком с другой стороны. Николай орудовал удочкой с виртуозностью фокусника. Глаза у Юры и Андрея пучились всё больше и всё шире.. Глубины было едва – едва метр. Наживки почти не было, на непонятной, чёрного цвета крохотной мормышке был прицеплен еле живой одинокий мотыль. Подблёстка совсем не было. Коля медленно опустил всё это хозяйство в лунку правой рукой, левой успевая подсыпать в лунку пяток живых мотылей. Мормышка едва достигла дна, как чахлый кивок разогнулся, демонстрируя сиговую поклёвку. Николай коротко подсёк и по хозяйски деловито вытащил очередного сижка. Шепотом, тыкая пальцами, ногами и жестикулируя бровями, Николай выдал чёткие инструкции: - Удочки вон там, в коробке. Мотыль в желтой банке из пенопласта. Лунки насверлены вон там. И тихо что б, кони….. Андрей с Юрой привидениями шмыгнули в разные стороны, к соседним лункам, разбирать снасти из паутинки. Николай успевал посматривать в обе стороны и корректировать по ходу, шипя на всех как змей – искуситель: - Мотыля за самую головку цепляй, нежненько…. Медленней, медленней опускай… Прикормки немного насыпь… Давани пару мотылей, чтоб запах был… Юра ловил каждое слово на лету, конспектируя на подкорку, Андрей вспотел, пытаясь своими заскорузлыми сосисками проткнуть крохотного мотыля в кончик головки. Но каждое слово Яковлевича пролилось манной небесной. Андрей с удивлением увидел, как чаморошный кивочек удочки дрогнув пару раз, уверенно прогнулся вниз. На крючке болтался рыжий окунёк пиписечного размера. Коля тут же оперативно прошипел телефонограмму: - Это ёрш.. Цепляй опять мотыля и медленно опускай, сейчас сижок будет, не зевай… С другой стороны от Кольки задёргался Юрик. По его судорожным движениям было видно, что попалось что то крупное… Но Андрею было некогда рассматривать перепитии борьбы Юрика, кивок в его лунке разогнулся вверх, демонстрируя поползновения сижка безнаказанно сожрать наживку. Убедившись, что процесс наладился, намолчавшийся за день Яковлевич прошипел весь сюжет поиска рыбы: - Я тут лунок с десяток насверлил, пока ступеньку от речки нашел.. Причём он гад на опарыша брать не хотел… Я тут в сторонке, на промоине мотыля немного намыл…. Вот тогда он пошел, сучонок…. Но ёрш его от наживки всё равно отгоняет…. Поэтому вы ерша не отпускайте, он опять клевать будет…. Отловив паузу в поклёвках, Николай, покопавшись за пазухой кинул Юрику пару завёрнутых в целофан бутеров: - Андрюхе оставь… Вслед за бутербродами в сторону Юрика полетела и начатая бутылка волшебной ,,массандры”…… Клёв завял только к вечеру. Под недоумёнными взглядами мужиков Коля стоически перечистил всех ершей. Сига всего выпотрошили и сразу присолили в мешок. Мелочь назначили в уху. Андрей успел поставить с десяток поставушек на налима, щедро снабдив их сиговыми потрохами. В палатке стоял неуёмный гвалт, все орали и обменивались впечатлениями. Главенствовал герой дня, он же и варил уху, неизменно пресекая ложкой все поползновения немытых рук: - Так, орлы, всем терпеть! Сейчас ерша вынем, сижка запустим.. Юра с Андреем, не евшие с утра ничего, кроме пары бутеров костерили Яковлевича на все лады, тщательно выбирая слова. Ибо Коля лупил длинной ложкой без промаха, явно рассчитываясь за лыжный переход. Из льгот была разрешена только ,,массандра” в умеренных количествах под ещё вчера сдохнувшую сосиску с хлебом. – Сига я учился ловить ещё на Ангаре - Раскрасневшийся Николай выгребал шумовкой уже разварившегося ерша в подвернувшуюся крышку от котелка. – - На Ангаре сиг легко бывает по пять кило… Юра перещупал уже все мормышки Николая и пробовал паутинку лески на разрыв: - Чё за хрень? Толщина ноль – ноль да хрен вдоль… А держит – мама не горюй! Довольный произведённым эффектом Николай важно давал пояснения, по ходу запуская в уху сига: - Это японская. Мне знакомый радиолюбитель переслал с Дальнего Востока. Экскульзиф, мамина мама.. Коля выразительно посмотрел на Юрика, выцеливая ложкой лобные доли: - Наливай, поехали…. Уха была сродни божественному нектару… Впитывали и поглощали молча, тщательно смакуя непривычно насыщенный золотистый бульон. Андрей упал на спину молча, как гладиатор. Юрик, сползая спиной по стенке палатки никак не унимался: - Яковлевич, мы тебя завтра не только обловим, но и переловим… Андрюха, завтра пойдём на верхние озёра, кумжа с гольцом надёргаем! Николай, процеживая остатки волшебной ,,Массандры,, через зубы, грустнел на глазах: - Парни, в сторону Сейд - озера не ходите… Я вам не всю историю про Барченко успел рассказать. Андрей подтянул под голову Юркины ботинки и с трудом разлепил глаза. Юра поудобнее пристроил под спину свёрнутую куртку: - Ну, давай уже бухти там, как космические корабли бороздят просторы вселенной…. Пропустив мимо ушей рабоче – крестьянский юморок Юры, Яковлевич начал не с той цифры, на которой остановился: - Барченко расстреляли в тридцать седьмом. Андрей отчаянно борясь со сном, выдавил зевая: - А что в этом удивительного? У нас в тридцать седьмом кого только не расстреляли… Коля покивал головой и потянулся сцеживать дешки ,, массандры” из пустой бутылки: - Там Андрюха, всё удивительно… Ему конечно вменили 58 статью. Но версия следствия была для тех времён очень оригинальна. Ни много, ни мало – организация религиозно – политического центра ,,Шамбала – Дюнхорн” с разветвлённой по всему миру сетью. А задачей центра являлось подчинение политической воли высшего руководства СССР… с помощью мистических технологий прародины человечества. Юра, потянулся на своём ложе, отчаянно выворачивая челюсть в акульего размера зевке: - Богатая у пацанов была фантазия….. Николай доцедив ещё с десяток капель, так же неспешно продолжил: - Да, приговор конечно по тем временам резко выделялся из общего ряда. Но, там дальше ещё интересней. Барченко по всем документам уже числился как расстрелянный. Но сидел в спец тюрьме НКВД. Ему дали бумагу, чернила. Он писал почти без перерывов несколько суток. Бумаги тщательно подшили, опечатали и отправили спец курьером.. Коля задумчиво приложился к кружке и Андрей не выдержал: - Куда отправили то? Николай зажмурился от удовольствия и судорожно передёрнулся: - Господи, какая гадость эта ваша массандра…. Куда отправили? По некоторым признакам – на самый верх. Барченко просидел в камере ещё две недели. Очевидно, в это время его рукописи кем то тщательно изучались. Дальше - ещё грустнее… Барченко тихо расстреляли. Куда делось тело, никто не знает. Ведь в день его официального расстрела явно захоронили другого человека. Персонал спец тюрьмы, в которой сидел Барченко, расформировали. Почти все были переведены простыми вертухаями в Амурлаг, и дальше. Те, которые контактировали с ним непосредственно, умерли под благовидными предлогами – пьянство, несчастные случаи. Рукописи его больше нигде не упоминались. Ни в архивах НКВД, ни в хранилищах документов они не найдены по сей день…. Яковлевич завозился, устраиваясь поудобнее, явно пытаясь завалиться спать рядом с Юриком. Андрей без колебаний всунул ему в руку свою кружку с остатками ,,массандры” и энергично встряхнул cонное туловище, приводя его в вертикальное положение: - Слышь, ты, конспиролог хренов! Ты мне мозг не пудри, скажи честно, сам на Сейд сходить хотел?! Николай заглянул в кружку и оценив жертву Андрея неожиданно для себя утвердительно кивнул. Андрей напузырил себе чаю, больше похожего на чифир, в Колькину кружку: - Давай дальше ! - Учитывая, что никаких свидетелей почти не осталось, информации конечно очень мало…. По некоторым сведениям Барченко оставил описания ловушек, с которыми ему пришлось столкнуться в своих экспедициях . – Каких ещё ловушек?! - Во всех своих экспедициях по Кольскому полуострову Барченко постоянно сталкивался с непонятными вещами.. При приближении к поставленной цели постоянно происходили странные события. Резко менялась погода, отказывал компас. Люди и животные вдруг синхронно теряли направление движения на ровной местности. Беспричинная паника, провалы в памяти, банальные для взрослого человека ошибки. Барченко предположил, что на подходе к древним капищам существуют некие вполне реальные защитные барьеры. Тут история становится просто фантастической.. Если есть такие барьеры, значит есть и что охранять. Барченко оставил Ключ. – Ну?!!! - Баранки гну… Я понимал, что до Сейда мне не дойти. Да туда собственно и не надо идти. Максимум думал дотащиться до этого защитного поля. Если оно есть, тогда уже будут другие танцы.. А если нет, ну тогда и суда нет. Андрей с трудом разжал пальцы храпящего Юрика и добыл алюминиевую кружку с глотком красной жидкости: - Ну, за Гиперборею… Юра решительно выкидывал из рюкзака всё, что имело хоть шанс не пригодиться. В рюкзак тщательно упаковались снасти, сухпай на сутки, тара под рыбу и немного соли. Андрей пошел ещё дальше – вытряхнул из своего огромного, маленький капроновый рюкзачок. Сухпая Андрей взял на двое суток, заварку, немного сахара, Юркин Шмель, бутылку бензина и поменжевавшись засунул в боковой карман тщательно завёрнутый в обрывок полотенца пулулитр кристалловской водки. Коля кивал головой, в пол уха выслушивая инструкции Юры: - Яковлевич, ты на хозяйстве. Лови рыбу, скирдуй в мешки. Присаливай по минимуму, а то мы хапнем и солить будет не чем. Если мы через сутки не придём, шлёпай в Туманный, ищи кого ни будь с Бураном. Пойдём мы вот так.. – Юра прочертил прокуренным ногтем глубокую борозду по карте. - Карту берём с собой. Всё. Не скучай. Юра воткнул ноги в лыжи и рывком стартанул через озеро. Андрей заправился, подтянул все ремни, одел лыжи: - Коль, ты тут голову себе не забивай всякой хренью, всё нормально будет.. Андрей хотел сказать ещё что ни будь ободряющее, но Коля сам по мужски хлопнул его по плечу: - Удачи. Андрей скользнул на лёд и волчьей трусцой двинулся за Юрой. – Стоямба, писюлино! – Юрик исполнял джигу возле лунки уже в четвёртый раз, поэтому кондовые матюки у него уже кончились и он переключился на итальянские. Андрей тихо писался от смеха в стороне, пытаясь не попасть под горячую руку: - Юрик, слабины не давай! Леска в четвёртый раз с треском лопнула.. Юрик шлёпнулся плашмя на лёд, запустив в лунку правую руку по плечо: - Сучара… Не уйдёшь, зубами вырву!!! Пока Юра выжимал одежду, Андрей набрал на берегу мелкого сушняка и распалил костерок на скорую руку: - Юр, это щука наверняка. Нам её отсюда не вывернуть, поводка стального нет, она или сама леску обкусит или об край лунки обрежет. – Да сам я всё понимаю.. – Плевался Юрик. – Обидно, голова уже в лунку зашла! Крокодил кил на пять… Юрик вертел над костром вывернутый наизнанку рукав и косился на закипающий в литровой кружке Доширак: - Я без рыбы обратно не вернусь. Коля застебает… Надо дальше идти. Андрей развернул карту, прихлёбывая Доширак с бульонным кубиком, прикинули варианты. Вариантов было не много. Скорее всего вариантов было два. Юрик его предельно решительно озвучил только один: - Мы по ходу в низине. С юга нас массив Сулейпахка поджимает. С Севера Сейдпахтовский массив.. Нам по низине, как по коридору, с этого озера прямая дорога на Сейд выходит. Пока погода есть, надо выдвигаться, время давит, дело к вечеру. Андрей, пытаясь пальцами пригладить протёртую дырку на карте, прикидывал расстояния: - Мы сейчас возле точки невозврата… Если пойдём обратно, то ночуем в палатке с Колькой. Горячий чай, холодная водка… Сиг на озере есть, клёв тоже. А вот если на Сейд пойдём, то где ночевать – не понятно. Будет ли рыба – неизвестно… Юра просасывал длинные вермишелины из кружки, верстая блиц – криг на коленке: - Мы по пырому доскачем до Сейда, вечернюю зорьку окучим и так же скачками обратно. К утру как раз обернёмся. Андрей был настроен более реалистично: - Мы уже наскакались прилично. Сдохнем без отдыха. Нужен ночлег. - И где я тебе его выгребу? – Сплюнул Юрик. Андрей дохлебал из кружки и засобирался: - Пошли, покажу что. Когда сушняк ломал, заметил. Юра нехотя пошвырял пожитки с удочками в рюкзак и шипя матюки, двинулся за напарником. Через пять минут Андрей ткнул пальцем в сугроб: - Вот. Юра сначала ничего не рассмотрел. Но присев на корточки присвистнул.. На снегу, по краю озера тянулась двойная нитка следов. Прошли на лыжах два человека, один из них тащил за собой детские алюминиевые санки. Юра щупал следы руками, крошил наст, выколупаный из следа, но резюме вынес Андрей: - Следы сегодняшние. Суббота сегодня, на рыбалку пацаны утром двинули. Идут на легке, следы не глубокие. Изба у них там. Юра отряхнул руки и поднял глаза на Андрея: - Что предлагаешь? - Если идти на Сейд, то только за этими парнями. Они местные, знают как идти, мы тупо силы сэкономим. Ну и изба.. Как, чё как там заварится, тебе сейчас ни один шаман не предскажет, но шанс существенно выше. Пошли уже, времени и так в обрез. Юрик ничего приличествующего случаю подобрать в своём суровом лексиконе не смог, поэтому ограничился крепким ударом ладони в плечо Андрея. засобирался: - Пошли, покажу что. Когда сушняк ломал, заметил. Юра нехотя пошвырял пожитки с удочками в рюкзак и шипя матюки, двинулся за напарником. Через пять минут Андрей ткнул пальцем в сугроб: - Вот. Юра сначала ничего не рассмотрел. Но присев на корточки присвистнул.. На снегу, по краю озера тянулась двойная нитка следов. Прошли на лыжах два человека, один из них тащил за собой детские алюминиевые санки. Юра щупал следы руками, крошил наст, выколупаный из следа, но резюме вынес Андрей: - Следы сегодняшние. Суббота сегодня, на рыбалку пацаны утром двинули. Идут на легке, следы не глубокие. Изба у них там. Юра отряхнул руки и поднял глаза на Андрея: - Что предлагаешь? - Если идти на Сейд, то только за этими парнями. Они местные, знают как идти, мы тупо силы сэкономим. Ну и изба.. Как, чё как там заварится, тебе сейчас ни один шаман не предскажет, но шанс существенно выше. Пошли уже, времени и так в обрез. Юрик ничего приличествующего случаю подобрать в своём суровом лексиконе не смог, поэтому ограничился крепким ударом ладони в плечо Андрея. Две камуфлированные фигуры с рюкзаками за спиной вытянулись по лыжне на Северо – Запад. На северной части небосвода свинцовая туча с трудом отлипла от горизонта, крепкий Северяк без прелюдии сразу завёл свою леденящую песню…. - Где этот долбаный Сейд? Карту давай… - Юра стал спиной к ветру, пытаясь закурить. Ветер срезал мелкой крупой огонёк зажигалки и намочил табак. Юра ожесточённо выплюнул бумажную трубочку и она унеслась в сумерки белой чёрточкой. Андрей прислонившись к Юрику плечом вытащил из за пазухи кату: - Долбаный Сейд уже давно должен был быть по этой долбаной карте.. Надо перекурить, чаю хоть заглотить. Согреться… Юра лёг грудью на ветер в направлении к ближайшему бугру, закрывающему от ветра: - Только в темпе, следы совсем заметёт. Андрей запалил Шмеля и пристроился на удачно выгнутой берёзе почти лёжа.. Юра поставил таять снег в немытой кружке, устроившись на соседней: - Кемарни, пока закипает.. Андрей отрубился щелчком тумблера в голове, даже не успев закрыть глаза. Душу охватил леденящий холод, перед глазами понеслись размытыми силуэтами ощущения из кромешного мрака… Горячий удар в спину, ещё удар.. об землю.. Горечь сгоревшего тротила в горле.. Липкая, горячая и ослепляющая кровь.. Лицо хирурга в белой маске, скрежет зажима между позвонков.. Темень. Кромешная тьма… Руки Алкины из темноты. Перекошенное лицо Юрика.. Орёт что то. Андрей осознал себя лежащим на спине. Юрик сидел сверху и лупил его по лицу. Пока ладонями.. – Юра, я в норме. – Юра застыл на замахе. Андрей похлопал его по ноге: - Юра, я в норме, слезай. Юра осторожно сполз в снег, не сводя глаз с Андрея: - Чё это было?! Андрей огляделся вокруг, вытряхивая снег из ушей: - Сон мне Юра приснился. Из прошлого… - Ни хрена себе кошмары… Тебя как эпилептика тут выкорёживало минут пять.. Андрей окончательно приходил в себя умываясь снегом и пытаясь унять дрожь в руках: - На чём мы тут остановились? Юра молча протянул кружку с чаем. Андрей отлил половину в свою кружку и протянул Юрику пару кусков сахара. Юра, прихлёбывая кипяток буркнул в пустоту: - Ну блин, историк недоделанный…. Андрей возразил, но без энтузиазма: - Он предупреждал, мы сюда сами припёрлись. Надо дальше валить. Метёт всё сильней… Юра споро рассовал барахло по карманам рюкзака и встал на лыжи. Жестом показал Андрею – давай, я за тобой. Пара сгорбленных фигур в белой слепоте метели вновь навалилась промёрзшими телами на северный ветер.. Андрей пытался разобрать в промежутках свежих застругов потерянные следы. Юра напряженно всматривался в спину Андрея, пытаясь угадать, что за сюрприз будет следующим.. Через минут сорок Андрей остановился: - Всё, приехали. Следы совсем замело.. Юра?! За спиной у Андрея никого не было. Развернувшись на палках в прыжке, Андрей быстрым шагом помчался обратно по своему следу. Минут через десять в струях снега забрезжило тёмное пятно. Андрей поддал ещё и выскочил прямо к Юрику, калачиком свернувшемуся на снегу. Юра, белый как мел, шевелил губами в попытке оправдаться: - Я палкой в тебя бросил… не попал… Андрей подложил Юре под голову свой рюкзак и быстро осмотрел ноги: - Что, что?! Что случилось, нога? Упал? Подвернул? - Андрюха, там в кармашке Альмагель. Желудок прихватило.. Андрей вырвал из кармашка флакон с лекарством и пересел, закрывая Юрика от ветра: - Держи! Юра выдавливал замёрзшую эмульсию из пластикового флакона небольшими порциями, по мере сил давая объяснения: - Я три года как язву в госпитале прооперировал, ещё на службе. Все три года – без замечаний.. Андрей замахнулся кулаком в лоб Юрика: - Так на кой хрен ты ,,массандру,, кружками глотаешь?! Цвет лица Юры понемногу возвращался и отбиваться ему стало легче: - Андрюха, не гони фуфломицин. Я свою норму никогда не выбираю.. Морочит нас. Морок это, понял? Колька как в воду глядел. Если мы к избе не выйдем, то дела наши совсем хреновые….. Андрей мелко кивал головой, пытаясь стряхнуть с носа растаявшие снежинки: - Морок… Может и так. Только, чур теперь я замыкающим пойду. Две тёмные фигуры на белых бескрайних просторах жались друг к другу, пытаясь не потеряться в снежном заряде. Ветер ревел в каменных лабиринтах мелких сопок, ровняя пейзажи умелой рукой властелина судеб.. Андрей ни на минуту не выпускал Юру из вида, постоянно оглядываясь через плечо. Юрик сгибался от боли пополам, но держал темп. Расстояние измерялось часами. По водолазным часам Андрея они прошли уже полтора часа с места последней остановки. Юра не смело потыкал в рюкзак Андрея лыжной палкой: - Андрюха, может берлогу выкопаем переночевать? Край уже… Андрей пальцем выковырял в затянутом капюшоне ротовое отверстие: - Не торопи любовь, ещё наплачешься.. Правильно идём, жильё близко. Вместо объяснений Андрей ткнул своей палкой на ближайшее дерево. Нижние ветки были отпилены ножовкой. Юрик подкинул поудобнее рюкзак на спине: - Ну, значит печка там есть точно.. Помчались? Спиленные деревья начали попадаться всё чаще. Перевалив через четырёхметровый вал Андрей остановился как вкопанный, Юра с разгону врезался ему в рюкзак: - Блин, какого хрена! Пелена бесконечных снежных зарядов огромным занавесом упала на лёд озера, рассыпавшись на миллиарды сверкающих снежинок.. Кто то невидимый и титанический накинул Северному ветру на снежный оскал сковывающий морозный намордник. Озеро открылось во всём своём великолепии сверкающей ледяной равнины. Андрей обвёл исподлобья открывшийся горизонт и щедро поделился перспективами с Юрой : - Осталось самое простое – найти избу… Юра не остался в долгу, с трудом выдавив из себя остроту: - Я ради такого ответственного момента портяночки фильдеперсовые намотаю.. Пошли веером, следы искать надо. Юра принял левее, Андрей взял на себя правый сектор обзора. Пройдя половину озера, сошлись свериться с картой. В точке рандеву изо льда торчала вмороженная палка с леской из полёвки.. Пока Юрик тренировал лёгкие очередной порцией никотина и рассматривал карту, Андрей ножом вырубил лунку и вытащил налима. Рыбина легко тянула на тройку килограммов. Поковырявшись в снегу, нашли пару мойвин и снарядили поставуху обратно. Налима порешали оттараканить хозяевам. По направлению движения никаких сомнений не было, лёгкое движение морозного воздуха приносило едва уловимый запах дыма. Минут через двадцать нашли и саму избу, больше похожую на собачью будку, скособочившуюся в огромном сугробе. Юрик по военному чётко классифицировал цель: - На два рыла, не больше. Лопарская, летняя. Колхоз такие по всем пастбищам ставил. Внутри избы звонко тявкнула собака. Дверь глухо брякнула и приоткрылась. Из щели рыжим взрывом вырвалась стройная карелка, заполошным лаем полностью оправдывая свою породу. Андрей чуть посторонился и быстрым змеиным движением поймал собаку за холку, приподняв чуть от земли. Пока собака изворачивалась ловчее его тяпнуть, Андрей успел кинуть ей в пасть кусочек сахара и поцеловать в мокрый нос, прихватив левой рукой нижнюю челюсть: - Ай, красавица! Ай умочка маленькая… Собака хрустнув сахаром, так же молнией шмыгнула обратно в дверь. В дверном проёме нарисовались две всклоченных головы. Одна чуть побольше, вторая чуть поменьше. Подслеповато щурясь, та, что побольше наконец то родила с глубоким изумлением: - ….. Вы чё, туристы что ли?!!! От согнувшегося пополам Юры тут же прилетело в обратку: - А мы чё, через порог разговаривать будем? Голова чуть поменьше исчезла. Голова чуть побольше, немного поменжевавшись буркнула: - Заходите.. Юрик тщательно выколотив подвернувшимся огрызком веника весь снег с костюма и ног, просунулся боком в крохотную дверцу. Когда Андрей с трудом протиснулся следом, Юрик в позе эмбриона уже отрубился на детских по размеру нарах справа. Андрей, устроившись на единственном свободном месте, у ног Юры, осмотрелся вокруг и представился: - Андрей. Это Юра. Мы из Вьюжного. На рыбалку приехали. Налим вот ваш… Поставуху обратно зарядили. Всклоченная голова побольше тоже представилась, внимательно перебегая буравчиками глаз от Андрея к Юре: - Володя. Это мой сын, тоже Володя.. Как вы нас нашли то? Умничать как Яковлевич Андрей не умел, поэтому ответил коротко и по сути заданного вопроса: - По следам. Володя старший выразительно покосился на младшего, лягнув его ногой под столом : - От самой Туманки что ли? Андрей разложил на пустом столе карту и ткнул пальцем: - Вот тут щуку ловили и следы нашли под берегом. Володя скользнул по карте взглядом и ткнул прокуренным ногтем в протёртую на карте дырку: - Если щуку, то здесь. А куда ты показываешь, там только окунь и налим есть. Андрей проскрежетал шестернями в отупевшей башке и сообразил: - Точняк Мла.. Где дырка, там озеро должно быть! Эпическая сила….. А я то думаю, какого лешего мы до Сейда дойти никак не можем! А мы на пятёрку минимум дальше были, придурки.. Володя старший толкнул локтем младшего, кивком указав на печку. Андрей поймал младшего за локоть через узкий стол: - Мужики, ничего не надо, не напрягайтесь. Мы только переночуем и всё. За ночлег само собой - причитается.. Андрей вынул из за пазухи припасённый полулитр кристалловской водки и смело водрузил его посредине стола. Младший Володя как Акопян, из ниоткуда, выставил три засиженных мухами стопки. Андрей дрожащей рукой налил ,,с горкой,, в каждую. Младший Володя махнул на сверхзвуке, старший не спеша, с чувством и расстановкой. Андрей – тщательно растягивая удовольствие и пытаясь согреться. Володя старший, едва поставив стопку на стол, как отрубил: - Ну всё, нам завтра вставать рано.. Младший Володя шмыгнул мухой на нары и затихарился. Пока старший Володя мостился к младшему, Андрей тщательно примерился к остаткам полулитра: - Мужики, без проблем, я всё понимаю.. Отметив большим пальцем ровно половину жидкости, Андрей взболтнул бутылку и с ,,винта,, всосал свою долю. Юрик аж икнул во сне.. Выбирать место для сна и устраиваться поудобнее Андрею не пришлось. Сознание просто смыло нахлынувшим в мозг из желудка теплом.. Хозяева собирались на рыбалку, тщательно гремя подвернувшимся инвентарём, что бы непрошенные гости не дай Бог не проспали.. Андрей с трудом разлепил глаза. Юра уже проснулся и мучительно пытался вкурить международную обстановку. Остатки водки так и стояли на столе, что сбивало Юрика с толку окончательно. Ибо во всех случаях, включая начало ядерной войны, водка по его разумению должна была быть выпита. Ясность в голову Юрика внесли хозяева. Володя старший из официальной позиции пятки вместе - носки врозь, безапеляционно выдал на гора: - Куда дальше то пойдёте? Андрей сосредоточенно поковырял ногтем остатки засохших козявок на столе: - А где здесь порыбачить можно нормально? Володя старший ткнул в карту пальцем: - На Вышлю поднимитесь, там кумжа хорошая есть. По правую сторону на склоне изба есть. С чувством выполненного долга Володя старший протиснулся в узкие двери и свистнул собаку. Рыжая бестия сидела под столом и гипнотизировала Андрея. Андрей без малейшего сожаления выдал ей ещё один кусочек сахара. Перехватив сахар на лету рыжая молния сверкнула в узкую щель неприкрытой двери. Андрей вынул из за пазухи вручную сшитый брезентовый мешочек с опарышами. Оттаявшие в тепле опарыши резво ломанулись врассыпную. Андрей зачерпнул спичкой из припасённого пузырька комочек мёда и вместе с опарышами смахнул обратно в мешочек: - На Вышлеявр, так на Вышлеявр.. Звери накормлены, погода благоприятствует. Остекленевший взгляд Володи младшего первым заметил Юрик. Володя загипнотизировано смотрел на мешочек с опарышами: - Мужики, дайте немного опарышей… У нас почти нет и те полуживые. Андрей не дрогнув ни одним мускулом на лице отсыпал здоровенную жменю с горкой. Володя прятал глаза в пол, распихивая свалившееся на него с неба богатство, но под сверлящим взглядом Юрика его таки пробрало: - На Вышле под берегом сверлитесь, сразу у избы, вся рыба там. Уходить будете, идите по ручью из Сейда, там дорога легче, всё на спуск. Ну, это… Спасибо. Бывайте.. Андрей смотрел на ослепительную гладь озера, на две тёмные чёрточки, мечущиеся по озеру в нелепых попытках наловить рыбы и не выдать рыбные места и молчал. Юра разминал затёкшие ноги и пытался оценить состояние организма: - Что делать то будем? Андрей тщательно собрав из носоглотки все сопли со смаком плюнул на икрящийся снег: - Пошли на Вышлю, надо поесть, отдохнуть и собраться с мыслями. Там не спеша и порешаем. Ты как? Юрик почесал привычным жестом репу с затылка: - Я так понимаю, что этот гадюшник мы спалить не собираемся? Андрей полоснул Юрика взглядом в упор, как саблей: - За то, что они нам жизнь спасли? Юрик растянул лицо в оскале, который должен был изображать улыбку: - Ладно, ладно, без пафоса.. По ходу, мы в этой гостинице даже чаевые оставили. Ты их морды хорошо разглядел? Андрей уже двинулся по лыжне: - Лопари это, однозначно. Не спроста весь этот ,,радушный приём,,… Юрик закряхтел, надевая лыжи: - Та о тож… Изба на Вышле была ещё меньше лопарской. К высокому камню какой то великий архитектор прислонил десятка полтора не ошкуренных берёзовых жердин и прикрыл всю эту вершину архитектурного изящества нарезанным дёрном, подложив обёрточного целлофана. Столом служил плоский камень посреди конуры. Нары только на одного. Худого и короткого дистрофана. Крошечная печка слеплена практически из фольги. Андрей сразу загнал Юрика на нары: - Ты тут отдыхай и обживайся, я за обедом сгоняю. Юрик резво выполнил первую половину указаний ничком упав на нары. Андрей прихватив Юркин титановый бур, спустился на белоснежное поле боя, богато украшенное застругами вчерашнего ветра.. Где то в глубинах открытого космоса чёрная дыра, обожравшаяся красных карликов и кочующих комет, напряглась перед взрывом сверхновой, распространяя предчувствие рождения новой галактики на сотни парсеков вокруг.. В никому неизвестной туманности, на гигантской глыбе космического льда, пробуждённая к существованию титаническим ударом электричества, корчилась под рентгеновским излучением при абсолютном ноле простейшая аминокислота. Непостижимо глубоко, в недрах земли шевельнулись титанические пласты магмы. На Багамах тайфун упирался в японский супертанкер, заталкивая его на коралловый атолл. В стратосфере у Северного полюса бушевала магнитная буря. Отъевшиеся пингвины в Антарктиде колоннами маршировали к местам гнездовья. В продирающей глаза Москве у встроенного бара правил вчерашнее похмелье сухим вином Ельцин. Только у Андрея в лунке ничего не происходило… Андрей уже было засобирался уходить, как нервно дёрнувшись, удочка нырнула в лунку. Андрей прихватил удочку уже в лунке. На крючке яростно билась кумжа весом явно за полторашку. Юра уже пришел в себя и навёл относительный порядок в конуре. Разглядев Андрея с рыбой, запалил Шмеля четвертинкой сухого спирта: - Андрюха, ты дрова то на кой хрен тащишь? На керогазе закалапуцаем. Печку эту не протопить.. Андрей отдал Юрику рыбу, устроился поудобнее на улице у входа и намывая снегом большую кружку от остатков Доширака, принялся не спеша излагать свой план: - Юра, нам уходить отсюда надо. Покушаем и по тихой грусти валим мелкими перебежками. Альмагель ты вчера почти весь сожрал, лучше тебе не стало. Предлагаю, золу водой залить, будет слабый щелочной раствор. Если пить помалу на переходе, кислоту нейтрализует, всё не так болеть будет. Юрик споро разделывал рыбу на куски и совал в кружку: - А рыбалка? Тут два шага до верховьев Мучки! Я здесь ни разу не был!!! Очередь чесать репу пришла Андрею: - А мы эту рыбу отсюда вынесем? Налегке уходить надо.. – А задует?! – Не унимался Юра по инерции. Андрей посмотрел Юре в глаза: - Юра, если задует, с рыбой ещё тяжелее будет. Придётся бросить. А сейчас мы только время потеряем, пока ловить её будем. Я тебе больше скажу, у меня за последние сутки сложилось конкретное ощущение… Если мы будем уходить с Сейда, то не только погода будет как в Сочи. Вообще всё пройдёт как по маслу, без сучка и задоринки. Юра, глубоко в душе понимая, что спорить не о чём, пытался уложить в голове все детали плана: - По ручью пойдём обратно, или по своим следам? Андрей ответил не задумываясь: - По ручью. Что бы лопари видели. Потом свернём на лагерь, на свою лыжню. Колян там наверное уже бидон икры наметал.. Юра не удержался от категорических формулировок: - Правильно! Мне этот Вафлик Защёков тоже доверия не внушает. Ели рыбу молча, каждый молчал о своём. Что Яковлевич уйдёт из лагеря, даже как крайний вариант не обсуждалось. Сборы не заняли много времени. Воду с золой залили в одну из литровых бутылок из под водки, кои в избытке валялись за избой. Что не влезло, отстояв, Юра выпил сразу. Остатки рыбы Андрей отделил от костей и припрятал в целлофановый мешочек. Заправились, застегнулись, подмазали лыжи на морозец. Юра тщательно осмотрелся вокруг, подёргал за все ремешки. Вроде всё в порядке. Но что то смутно тревожило… Юра ещё раз проверил, чисто ли прибрано в веже, нормально ли дров наскирдовано, не замокнет ли пристроенный на полке мятый Доширак, придавленный камушком замокшей соли. Но чувство чего то недоделанного не отпустило.. Юра уже встал на лыжи и пристроил пустой рюкзак за спину. Андрей внимательно смотрел за томлениями Юрика и не вмешивался. Юрик уже подпёр дверь избушки палкой и развернулся на лыжню: - Ну, спасибо этому дому… Кто бы сказал, что я отсюда без рыбы уйду – не поверил бы… Андрей окинув открывающийся со склона сопки вид, внёс свои пять копеек: - Место обалденное.. Белое безмолвие. ВЕЛИКИЙ ПОКОЙ… Что то смутное в душе Юрика шевельнулось ещё раз и отпустило, заполнив теплом самые потаённые уголки души : - Пошли, Андрюха.. Юра незаметно для Андрея мелко перекрестил себе пузо. Андрей незаметно для Юрика перекрестил его в задницу. Не спеша, подбивая темп под Юрика, двинулись в сторону Сейда по своей лыжне. Солнце щедро лупило из всех протуберанцев, неистово отражаясь от немыслимо белого снега. В углу , под западным берегом с высоты склона, ясно виднелись две чёрные точки. Юра прищурившись приценился к пейзажу берегов: - Там где урюки сидят, мель по идее должна быть. И ручеёк впадает.. ,,Урюки” тоже заметили движение по лыжне. Точка поменьше подняла руку и приветственно ей замахала. Ветерок не донёс ни звука, но смысл и так был вполне понятен. Юра демонстративно крупно замахал руками в ответ: - И вы пошли на ……!!! Андрей прыснув в капюшон, прокомментировал: - Странные они какие то.. Дикие что ли? Я за свою жизнь о лопарях худого слова никогда не слышал. Юра слегка попустился прооравшись, поэтому ответ его был почти дипломатичен: - Поймать в Туманке и объяснить козлятам по понятиям… К истоку ручья, по дуге всего озера дошли быстро. Бросился в глаза вчерашний вал, словно плотина подпиравший озеро снизу. Озеро раньше было явно больше. Время и вода промыли в четырёхметровом валу выход воде. Вал производил впечатление рукотворного настолько сильно, что Юра с Андреем непроизвольно остановились и внимательно разглядывали, пытаясь осознать увиденное минут двадцать. Процарапавшись по краю ручья за плотину, Андрей присвистнул: - Юра, присоединяюсь мочить козлов. Юра просунувшись немного вперёд Андрея подбил бабки: - Засада… Долина ручья была вся засыпана ночным штормом по самые уши. Ручей, уже разбуженный весной, с трудом топил снег, своим движением подмывая и обрушивая тонны снега. Андрей повернул вправо, на солнце, пробиваясь на свою ночную лыжню: - Ну, так то всё по плану, только поворачивать надо сразу. Ты там не геройствуй сильно, за мной подтягивайся.. Юра не привык чувствовать себя писаной торбой, но скрипнув зубами сошел в след Андрея замыкающим. До лагеря было ещё как до Китая раком и силы надо было беречь. Андрей шустро нащупал наименьшую глубину снега и спорым шагом потянул Юрика за собой. Свой ночной след нашли быстро и без проблем. Юра обратил внимание на зиги и заги между насыпями: - Андрюха, а тебе ничего не кажется? Это же голимый лабиринт… Юрик был прав так, что правее было уже просто некуда… Невысокие, метра два насыпи как то совершенно не бросались в глаза. Но полностью перекрывали горизонт с ближайшим ориентирами, видно было одно только небо. Густые поросли кустов на вершинах насыпей полностью лишали возможности идти напрямки через насыпи. Вчерашняя лыжня тянулась ниткой в разрыв насыпи. Андрей проскочив ходом дальше, удивился: - Тут опять поляна, насыпи вокруг. Как мы здесь в зарядах прошли ночью? Предположение Юрика далее получило фактическое подтверждение. Ночная лыжня витиевато извивалась в лабиринте насыпных валов весьма прихотливо. Выйдя на след лопарей с санками, Юра констатировал второй факт: - Они здесь все дырки наизусть знают, лыжня пошла ровней в два раза. Оспаривать было бессмысленно, лыжня и в самом деле пошла в разы логичнее. Андрей ткнул в горизонт палкой: - Юра.. Юрик!! Распутывая хитросплетения валов, Юра засмотрелся на лыжню и совершенно выпустил из внимания горизонт: - Ёперный случай!!! Это что ещё за хрень?! Чисто на Север над насыпями, на высотах Сейдпахты высилось странное сооружение из гранита, больше всего напоминающее гигантских размеров пыжиковую шапку, брошенную в тундре на снег. Определить хотя бы примерно высоту Шапки совершенно не представлялось возможным из за расстояния и отсутствия рядом с Шапкой каких либо предметов для масштабирования. От Шапки словно струилось каменное величие времени и презрительное высокомерие титанического мегалита.. Андрей двинулся по лыжне дальше: - Как будто в спину смотрит.. Валим отсюда. Юрик оглядываясь на Шапку через плечо, шмыгнул мышью в лыжню Андрея и неуверенно высказал мучившее его предположение: - Хрень какая то.. Получается, что упырки эти на озеро ходят через лабиринт, а возвращаются ручьём что ли? Андрей даже остановился от очевидности объяснения: - Если бы я озеро сторожил, я бы так и делал! Туда идёшь – следы путаешь, обратно с рыбой – по ручью легче спускаться. Вышел на водохранилище и по льду в Туманку без палева. Юра помял в тисках ручищи нижнюю челюсть: - Так что, они там типа смотрящие что ли? Андрей не спеша двинулся дальше, задумчиво рассматривая карту на ходу: - Получается так… Хотя по мне - тут без литра не разобраться. Я бы с этими ребятами с удовольствием по душам потолковал бы. Уж очень странно всё.. Юра понемногу шаркал лыжами по насту сзади Андрея: - По идее, озеро уже должно быть видно… Ещё через час ходьбы стало ясно, почему вчера вечером озеро проскочили не заметив. Обнаружить озеро даже днём, при свете солнца так и не удалось.. Юра по обыкновению назначил виноватого: - Карта дерьмо. Нет тут никакого озера. Андрей резонно возразил: - Верь, не верь, но Вова старший в это озеро на карте пальцем чётко тыкнул. Очень всё это странно… Пошлёпали дальше, вон та низина в дымке. Там лагерь. Николай Яковлевич маячил на льду озера у лыжни, как будто никуда и не уходил. Андрей поддал ходу, что бы Яковлевич не пошел на встречу по сугробам. Юрик скрипел сзади, из последних сил пытаясь поддерживать хотя бы средний темп. Коля причитал захлёбываясь морозным воздухом на одной ноте: - Вы придурки.. Вы конченые придурки… Вы себе не представляете, насколько вы придурки… Юрика бережно переодели и заскирдовали на застеленный курткой коврик. Залили в него чай без сахара и укутали чем можно со всех сторон. Андрей обжираясь варёной рыбой, спаивал Николаю по капле последний спирт. Сознание Андрея медленно угасало, утопленное по ноздри в горячей еде и тепле, но он мобилизовав морально – волевые, методично, шаг за шагом пересказал все перепитии похода на Сейд. Коля лакал спирт неразбавленным сидя по турецки, и постепенно трезвел: - Я не имею никаких оснований тебе не доверять. Но сказанное тобой как то не укладывается в обычные рамки.. Всё очень и очень странно во всей этой истории. Всё как бы расписано и сыграно точно по заранее написанному сценарию.. Всё очень нарочито и искусственно. Я бы даже сказал – топорно разыграно. Андрей, обсасывая очередную сиговую голову, сыто рыгнул: - Есть такая буква в этом слове, без базара. Я с вероятностью в восемьдесят процентов мог предсказать в любой момент последующие события. Всё как будто шито белыми нитками.. НО. Есть одно ,,но”. Можно конечно мужиков подготовить морально. Там Гиперборея и чудеса всякие… Можно при желании двух лопарей на озеро отправить со сказочками там разными. Как с погодой договориться?! Как исключить все случайности? Как народ на Сейд загнать так, что бы они уверены были, что сами туда идут? И вообще, Коль, у меня ощущение такое было, что я в желобе бобслея был. Ни в лево, ни в право. А главное – не остановиться.. Отсюда вывод - нас вели. С проверками, с досмотрами. Но именно ВЕЛИ. Зачем, я понятия не имею. В порядке бреда могу предположить, что они нами могли свою систему проверять… Мы же ведь никаких таких тайн Гипербореи не открыли.. Николай заглотил последнюю порцию спирта и задумался: - Информации конечно много. Информация местами противоречивая… Надо всё осмыслить и систематизировать. Давай ка спать ложиться, утро вечера как говорится.. – Говорил Николай всё это уже в пустоту. Андрей отрубился уронив голову на грудь, с ложкой, зажатой в правой руке. Ночью начался шторм. Свинцовая плита неба от души поливала полотно палатки струями снежной крупы. Ветер рвал пространство в диком упорстве умалишенного маньяка, завывая прямо в душу Иерихонской трубой… Юрик почти не спал, мыча и корчась под накинутой курткой. Николай бродил как йети вокруг палатки бормоча мантры, сбивая снег и подтягивая растяжки. Андрею надоело ворочаться в сыром мешке и слушать эту возню. Распихав по углам барахло, Андрей запалил по центру палатки Шмеля: - Так, братцы! Раз никто не спит, собираем худ совет. Заодно соберём вещи и перекусим что ни будь на ход ноги. Николай сначала не понял: - В смысле ,,соберём вещи”?! Андрей перешел от массажа вымени собственно к проблеме: - Коль, надо уходить. Коля конкретно не понял: - Как уходить? А рыбалка? Заряд кончится, пойдём рыбу ловить. У нас ещё два дня в запасе минимум! Андрей терпеливо разжевал с самого начала: - Яковлевич, задувать будет до упора, пока не уйдём. Юре всё хуже и хуже. Видать, он язву совсем расшевелил.. Сил у него всё меньше. Надо уходить. Поедим, я за снегоходом в Туманку пойду. Вы пока соберёте всё, кроме палатки и меня здесь подождёте. Пойду налегке, так быстрее будет. Коля хлопал глазами, совершенно не понимая, что конкретно происходит, продолжая витать в своих паранормальных мирах.. По настоящему проникся Юра. Выползая из под куртки, Юра прикрыл предложение Андрея бронеплитой со спины, держась согнувшись двумя руками за живот: - Колян, надо линять. Ничего не высидим мы здесь. Погоды не будет… Повернувшись к Андрею, Юра рассудительно продолжил: - Со снегоходом может быть засада – праздники. Все в тундре зависают. Бенза в Туманке днём с огнём не нарыть.. И получится жопа. Обратно сюда тебе идти нет никакого резона.. Идти надо всем сразу. Тут со всеми зигзагами набежит километров шесть не больше, мы с Колей дойдём потихоньку. Но ты выйдешь на час раньше.. Коля опять захлопал глазами: - А почему на час раньше? Андрей переводил с русского языка на понятный вслух: - Перво – наперво я лыжню вам пробью, идти будет легче и быстрее. Маршрут будет, не надо отвлекаться. В Туманке машину откопаю и прогрею. Доктора найду. За это время вы как раз подойдёте. Коля понизил голос до шепота: - Доктора? Зачем доктора? Если мы до Туманки дойдём, то сразу домой ехать надо.. Андрей валил на мотылька Колиной инфантильности железобетонные плиты жестокой реальности: - До Вьюжного от Туманки 250 километров почти. А если по дороге вcтрянем? Кукарачу петь будем? Надо Юрика починить хоть мальца, что бы потом из подмышек волосы плоскогубцами рвать не пришлось… Андрей сыпанул в кипящий котелок чефирную дозу чая и потащил карту на свет: - Через перевал не пойдём, Яковлевича по такому снегу будет не протащить с рюкзаком. Ни в гору, ни с горы… Я когда к истоку ходил, проход видел. Вот тут распадок на водохранилище выходит.. Перепад по карте метров пятнадцать максимум. Если вправо повернуть по склону, то совсем полого будет на спуске. Грязный палец Андрея разрезал хребет сопок короткой чертой с решительностью маршальского жезла Манштейна. Юра подтянул карту поближе к себе: - Андрюха, тогда есть смысл на водохранилище нам с Коляном сразу идти к водокачке. На льду снега всяко меньше, да и ровно по ходу. Мы потихоньку выскребемся туда, где заходили. Ты на водохранилище сразу мимо Туманной сопки на посёлок пойдёшь. Километров пару срезается, хотя и по целине.. Андрей ковырял ложкой вчерашнюю гречку, запивая жестким чифиром каждый замёрзший комочек в отдельности: - Это вариант. Мне лишку не бежать, вам по прямой всё. Договорились, убито. Давайте ка соберёмся, прикинем что бросить и сверим часы. Коля поперхнулся кашей: - Что значит – бросить?! Юра сверил часы и принял на себя хозяйственную часть, а заодно и Колины душевные содрогания: - Застёбуй и уёбуй c чистой душой. Я всё приберу, жратву подвешу на деревья в мешках, рыбу прикопаю в снег поглубже, от лисы камнями заложу. Пытаясь разгрузить Юрика с Коляном максимально, Андрей грузил свой Ермак по взрослому. С провиантом всё было понятно, расходный материал и в данном случае балласт. А вот ценные вещи не оставишь… Многое сделано своими руками или доставалось через знакомых по блату. Юра корректировал загрузку по своему разумению, взвешивая свои и Николая реальные возможности до полкило. В конце концов с перевесами и перекладками пришли к консенсусу. Коля трамбуя свой рюкзак у входа вдруг заметил: - Мужики, заряд кончился.. Юра высунувшись из палатки, тут же скомандовал: - Андрюха, стартуй пока окно есть. Андрей хотел сказать что ни будь ободряющее на последок. Но на ум ничего приличного не приходило. На душе было как то муторно бросать товарищей. Понимая, что сейчас будет сделан шаг к судьбе, запутавшейся в клубке непоняток, Андрей прокашлялся и понизил голос до левитановского: - От лица Ставки Верховного Главнокомандующего приказываю начать операцию ,,ЭЯКУЛЯЦИЯ”. Патронов не жалеть! Пленных не брать! Коля защерился интеллектуальной улыбкой рафинированного интеллигента, поправляя запотевшие очки. Дублёная шкура на лице у Юрика чуть сморщилась слева, слегка обнажив прокуренные зубы.. Выкатившись на водохранилище, Андрей побежал быстрее. Проходя Туманную сопку, Андрей забирал всё левее и выше, пытаясь максимально распрямить траекторию движения. Форсировав брошенные военными склады, добросовестно опутанные колючей проволокой, Андрей по горячке сунулся на лёд огибающей Туманку речки. Слоистый весенний лёд под берегом на струе не выдержал и провалился. Как ни задирал Андрей ноги в гору, в туго зашнурованные ботинки всё же залилось немного воды. На темп разъярённого бега это не повлияло ни как, так как уже не имело никакого значения. В зоне видимости уже вырисовывалась здание пожарной части. Свалив рюкзак и лыжи у Москвича, Андрей задыхаясь от вони своего пота вломился к пожарным слеповато щурясь со света: - Здорово мужики. Я машину забираю, спасибо что присмотрели. Это… Нам врач нужен, где найти? Дежурный подошел поближе, протянув руку: - Здорово. Откуда ты? - Из Вьюжного. Нас трое, у одного желудок прихватило. Дежурный поправился, переформулировав вопрос: - Да нет, рыбу где ловили? - До Сейда дошли. Дежурный уточнил, тщательно присматриваясь к Андрею: - На Вышлю поднимались? Кумжак пошел? - Поднимались, кумжак ещё спит.. Дежурный потянул Андрея к выходу: - Вон дом видишь? Второй подъезд, дверь сразу направо. Зовут тётя Маша, это медсестра. У неё ключи от медпункта с лекарствами. От неё позвоните водителю скорой, он фельдшера привезёт. Только бензина у него наверняка в УАЗе нет, он только - только с рыбалки приехал. Андрей сдёрнул с шейного шнурка ключи и открыл багажник. Достал двадцатку с бензином и бросил на снег. Нести в руках было далековато.. Выдернув ремень из костюма, Андрей прихватил удавкой канистру за ручку. Махнув дежурному, трусцой посайгачил волоча канистру по снегу к тёте Маше. Дверь открыла пожилая женщина с умными и проницательными глазами, по домашнему подпоясанная шерстяным платком: - Ой, а вы откуда? Андрей затараторил ещё толком не отдышавшись: - Мы из Вьюжного. Нужна помощь, человеку плохо очень, желудок прихватило. Язва у него.. Женщина мягко улыбнулась: - Ну понятно.. А рыбачили то где? - На Сейд ходили.. Тётя Маша приподняла брови: - На Сейд?.. А на Вышлю поднимались? Кумжа не пошла там? - Не, тёть Маш, кумжа ещё не пошла… Тётя Маша вывела Андрея на крыльцо и показала рукой: - Воон там скорая стоит, я сейчас водителю позвоню, заедете за фельдшером, если бензин остался после рыбалки у Петровича. Вот ключ от медпункта, там все лекарства, он знает. Когда Андрей дотащился до УАЗика, там уже вовсю орудовал запихивая воронку в горловину сухощавый мужичок. Вручив канистру Петровичу, Андрей было пристроился присесть перевести дух, но как только бензин забулькал в баке, повеселевший водила по свойски толкнул Андрея в бок локтем: - Откель вы такие нарисовались? – Из Вьюжного.. - Ну, понятно что не из Китая, рыбу то где ловили? Андрей уже начинал психовать: - На Сейд ходили! Поднимались на Вышлю, кумжа пока не идёт! Петрович закрутил крышку бензобака и резво заскочил на водительское место: - Во вас запёрло, аж на Сейд.. Туда у нас почти никто не ходит, разве что пара отмороженных… Да ты не нервничай, погнали за фельдшером. Фельдшер, молодой спортивный парень, сразу построил всех ровными рядами, едва угнездившись на переднее сиденье: - Где больной? Что у него с желудком? Андрей сверился по часам: - У развилки на водокачку. Язва у него была, три года назад оперировал. Вчера скрутило конкретно…. Меня у пожарки выкиньте, машину заберу.. Запустив движок, Андрей покидал барахло кучей в багажник. Отскрябав небольшое оконце в лобовом стекле, прыгнул за руль и врубил первую. Через минут пять санитарный УАЗ замаячил впереди, уткнувшись мордой в обочину. Андрей еле разглядел через замёрзшее стекло лежащего на спине плашмя Юрика и стоящего над ним на коленях Николая. Юра лежал безвольно раскинув руки. Яковлевич пытался посадить обмякшее тело и задыхаясь орал в голос.. Андрей хотел выскочить из машины, но ноги предательски подогнулись и он упал возле открытой дверцы лицом вниз, едва успев выставить руки. Сердце ухнуло в ледяную бездну, пробитое навылет тупой болью.. Фельдшер с чемоданом склонился над Юрой, пытаясь нащупать пульс. Водила мухой сдернул со своей сидушки старую фуфайку и подсовывал её по льду под неподвижное тело. Собравшись с силами, Андрей падая, на ватных ногах подбежал к Юрику. Взявшись за плечи, осторожно приподнял тело и помог водиле запихать под спину фуфайку. Ощущение нереальности происходящего липким ужасом вязало все движения. Как?! Почему так?!! По лицу Николая пробегали нервные судороги и ручьём текли слёзы.. Фельдшер сноровисто выдернул жилистую руку Юрика из рукава куртки почти полностью и рявкнул на Андрея: - Держи так! Тут зажми! Крепче! Андрей на автомате выполнял указания, правой рукой пытаясь за шею затащить голову Юрки со льда себе на колени. Фельдшер вводил в вену один препарат за другим, не вынимая иглы, внимательно поглядывая на лицо Юрика: - Всё, отпусти. Через вымораживающую космическую вечность Юрик дрогнул и тоненькой струйкой пара со стоном осторожно выдохнул.. – Отпустило? – Уже устроившись поудобнее, фельдшер не спеша сделал ещё укол. Юрик приоткрыл глаза и задышал. Фельдшер тут же взялся за Яковлевича: - Снимайте куртку, быстро! - Показав на Юрика, добавил: - Этого в машину сажайте, а то мы его застудим. Юрика к машине пришлось нести на руках. Цепляясь за двери непослушными руками, Юра бесконечно бережно опустил своё тело на задние сиденье Москвича. Измерив давление и нашпиговав Николая, фельдшер собрал чемодан и растирая подмёрзшее ухо подошел к Андрею, как к единственному вменяемому: - У того, что в машине, всё очень серьёзно, возможно открылась язва. Надо немедленно госпитализировать. Я сделал всё, что можно тут сделать. Препарат будет действовать пару – тройку часов максимум. За это время надо доехать до больницы, иначе всё может закончиться весьма плачевно.. У этого – фельдшер кивнул на Николая – сердечная недостаточность. Никаких физических нагрузок, по приезду домой – немедленно к врачу. Вы откуда собственно? Андрей отвечал рефлекторно, пытаясь прийти в себя и осознать всю серьёзность ситуации: - Мы с Сейда пришли. На Вышлю поднимались, но там пока глушняк.. – Да я не о том! Откуда вы приехали? Мне журнал заполнить надо.. Как фамилии? - А..! Из Вьюжного. Демидов и Сиротин. Доктор… спасибо вам. Человеческое спасибо. Фельдшер протянул руку Андрею и вместо рукопожатия щедро отсыпал ему в грязную ладонь жменю белых таблеток: - Это тебе на дорогу глюкоза и аскорбинка, всё что могу, больше ничего не осталось.. Это – дозировка и название препаратов. Андрей тупо разглядывал обрывок газеты с невнятными каракулями карандашом. – Лечащему врачу в больнице отдай. И не задерживайтесь, езжайте немедленно. Дорога у поворота на Териберку совсем плохая, можете не проскочить. Удачи! Доктор, подхватив чемодан потрусил в УАЗик. Петрович уже скрежетал коробкой, пытаясь воткнуть заднюю и развернуться. Андрей опомнившись, резко свистнул и призывно взмахнул рукой в сторону скорой. Пыхтя Беломором, в дверной проём высунулось усатое лицо Петровича: - Чего тебе? - Петрович, ты знаешь, где Одъявр? – Ну. – Сгоняй туда на днях. Там у ручья продуктов прилично брошено и рыба присоленная в снег закопана. С тёть Машей поделитесь.. Петрович пожевал Беломорину, прикидывая в уме, когда ловчее слить бензин с УАЗика и кивнул: - Зашлём долю, не сомневайся братан! Бывай здоров! Андрей остался стоять посреди полузанесённой дороги, с таблетками зажатыми в одной руке и обрывком газеты в другой. Тяжесть неба рушилась на его плечи кусками гранита с неотвратимостью Судного дня. Выпотрошенную душу заливало яростью адреналина в крови. Захотелось порвать кого ни будь в клочья голыми руками. Андрей резко провернулся на пятках, отрубая махом всё за спиной. Ни жилья, ни тепла, ни надежды. За спиной осталась только заваленная миллионами тонн снега вымороженная тундра и руины забытого Богом военного посёлка. Сжав кулаки до хруста, Андрей чеканя шаг подошел к Яковлевичу, скрючившимуся на отвале дороги и рывком занёс руку для первого удара.. В спину топором рубанул пронзительный сигнал Москвича. Яростный и пронзительный.. Андрей рывком обернулся и сквозь оттаявшее стекло обжегся об глаза Юрика. Юра смотрел молча и из последних сил давил на сигнал. Боль в его глазах волной захлестнула Андрея, отмывая от крови гаснущую искру человечности.. Андрей опустил руку и с трудом проглотил комок в горле. В сугробе перед ним сидел седой человек возрасте, придавленный чудовищной тяжестью взятой на себя ответственности и полностью раздавленный физически. Бережно, как фарфоровую вазу, поставив Яковлевича на дрожащие ноги Андрей застегнул накинутую на его плечи куртку: - Ты там как, Коль? - Я не знал, что так получится, я не хотел… - Проехали, Коль. Садись в машину, стартуем. Андрей решительно распихивал всё что можно, туда куда придётся. Обе лопаты прихватил резинками на багажнике, что бы ловчей выдернуть если что. Осмотревшись на снегу вокруг машины и не обнаружив ничего забытого впопыхах , Андрей вытянул из под сидушки Колькины домашние тапки и стянул с ног мокрые ботинки. Поёрзал на сиденье, удобнее устраивая ноющие натёртые ягодицы. В прогревшейся машине на ниточке висело тревожное умиротворение и невыносимо воняло конским потом. Юрик тяжело дышал, дёргаясь во сне сзади, Николай с открытым ртом отключился прислонившись головой к стойке справа. Андрей воткнув первую, от души газанул и резко бросил сцепление. Выпустив белые струи снега из под колёс, Москвич рванул к размытому горизонту. В зеркале заднего вида замаячила свинцовая туша очередного снежного заряда. Андрей не поленился опустить стекло и высунуть кулак с отогнутым средним пальцем…

Сегодня Устье Обжа и на лево до заповедника на всех двадцати километрах окунь, окунь и ещё раз окунь. На все , на джиг, вертушку, воблер, тролингом. Где было это полосатое чмо всю зиму не знаю, но к лету вернулся и оккупировал все побережье . Подходили к промысловикам , в сетях тоже только окунь да корюха на зубах виснет.

Дмитрий НОВИКОВ В сетях Твоих Рассказ Отец Митрофан, нестарый мужик, в поношенной, ветром трепанной рясе и с тяжелым шрамом на правой щеке, еще раз внимательно оглядел нас: – Крещеные? – Я даже исповедовался уже, – торопливо произнес Конев. Он боялся, что внешность подведет его в очередной раз – горбоносый, чернявый, с маленькими глазками, боязливо глядящими на мир из глубин черепа, он не был сильно похож на православного. – Тогда ладно, тогда езжайте с Богом, – отец Митрофан широко перекрестил нас, улыбнувшись глазами нашей от смущенного незнания торопливости. Выскочив на улицу, радостно выдохнув из легких тяжелый воздух дома священника, мы с Коневым переглянулись. Путь на Север был открыт. – Ну что, по коньяку? – В других делах он бывает медлен, тут же по-хорошему прыток – Конев доставал уже из кабины припасенную бутылку. “Тысяча километров за рулем. Двойное пересечение полярного круга – сначала на север, потом на юг, – Терский берег во многом непрост. Я молодец”, – мысли медленно, словно низкие облака по смурному небу, двигались в голове. Спину ломило, руки стремились сжать привычную уже “баранку”, по лицу блуждала легкая, с тенью безумия улыбка. Я снова был на Севере. – Давай-давай, – Конев быстро открыл бутылку. Откуда только ловкость бралась в неумелых руках. Протянул ее мне. До моря было еще шестьдесят километров, но дорога шла по пустыне. В прямом смысле – впереди были пески Кузомени. Ко всему – тысяча километров от Петрозаводска, полторы – от Питера. Мы были в глуши, бояться было нечего. – Давай за дорогу. – Давай, – легко согласился Конев, жажда не располагала к словесным изыскам. Три раза “давай” по кругу, и бутылка коньячная опустела. Прозрачностью своей она живо приблизилась к сути пейзажа, стала частью его. Север всегда так – чистота, сквозное существование его таит в себе былое, настоящее, будущее, содержимое. Иногда – хорошее, доброе. Чаще – страшное. Не видно ни того, ни другого. Нужно знать. Или хотя бы дать себе смелость догадываться. Конев на время утратил тщательно лелеемую свою мудрость и печаль. – Мы в глуши, мы в глуши! – не таясь веселился он. Мне отчего-то стало неловко. – Поехали, – не место было здесь открытому веселью. Лучше – тихой радости. Еще лучше – упрямому спокойствию, в ожидании лишений и чудес. Их много здесь. Коньяк медленно грел нутро. Опьянения не было – его съела усталость. За поворотом скрылись последние дома Варзуги. “Мы в дикой, глухой глуши!” – веселился Конев. У следующего поворота, где побитый ветром указатель значил “Кузомень”, а покосившийся поморский крест из последних сил нес свою службу, стояла милицейская машина. Глушь оказалась обитаемой. Двое стояли у машины, один призывно махал жезлом. – Мы в глушь, мы в Кузомень, – добропорядочными жестами пытался показать я. – Ничего, подь сюды, подь сюды, – приветствовали представители. Нехотя я нажал на тормоз. – Ка-а-апитан Тан, мурманский облотдел, – рука его почесала козырек фуражки, глаза же цепко закрючились за содержимое багажника, благо он у меня открытый, честный. – Рыбу везем? Я очень люблю ветер. Сильный, холодный, пронзительный, любой. Даже теплый. Но в этот раз я любил тот ветер с моря, который мощно дул капитану в спину. Я сам выбрал, с какой стороны подходить, сказались уроки друга-охотника. Ветер хорошо доносил до меня неприветливые слова милиционера. Мои же он слышал с трудом. Запах тоже уносился прочь. – Какая рыба, только приехали, блесны замочить не успели, – я и так-то был не пьян, а тут еще напрягся весь, насторожился, как зверь в ожидании охотника. Не боялся, а проигрывать не хотелось. – Рыбу и без блесен можно взять, – он начал поучать меня, а сам присматривался да принюхивался. “Тебе-то точно можно, охранитель хренов”, – подумалось, а сам сказал: – Да мы больше не за рыбой, а так, красот поглядеть. – Красот? – он почувствовал необычное, несвойственное. Подозрительное. Умом гибким отхлынул от рыбы: – А страховочка на машинку есть у вас? “Началась вежливость, почуял что-то”, – я знаю этот их подлый вопрос про страховку. Вроде невинный, а отвлекающий. Посмотрят, как ты пойдешь, прямо ли, чем из салона пахнет, не интересным ли. А вдруг и со страховкой неладно, вообще сладость тогда. Нюхать же для них – первое дело, один раз быстрый такой ко мне кинулся, головой близко мотнул. Чуть не поцеловал, подлец гадкий. – Есть страховочка, – в тон ему ответил, а сам себе: “Тихо, не злись, спокойно, спокойно”. И пошел вокруг машинки, достал страховку и опять к капитану с подветренной стороны. Все неплохо вроде идет, лишь округлившиеся глаза Конева за лобовым стеклом выдавали глубину переживаний. “Спокойнее, спокойнее”, – опять себе, а ему: – В порядке? – Да, езжайте, – а голос скучный такой стал, неулыбчивый. – Ну и спасибо, – страховку взял, в машинку прыг, завел да и поехал потихоньку. “Спокойно, спокойно, не спеши!” – это мне Конев уже отважно и судорожно шепчет. А чего шептать, проехали уже. Проехали бесов, к морю нас не пускавших. – Точно бесы были. А батюшка сказал – езжайте с Богом, вот и проехали. – Конев опять радовался смешной, ребячьей, несвойственной ему радостью. На Севере многие меняются. Многое проясняется. Не зря здесь битва бесов с ангелами. Тихая такая. Постоянная. Без времени пространство. Радовался Конев, а я вдруг загрустил. Фамилия капитанская по душе больно ударила. Полгода назад первый раз в жизни удержался я. Насильно сдавил себя, чтоб не влюбиться. Такими обручами сердце сжал, что сразу сморщилось оно, постарело как-то. Мудрость – нелегкое свойство. Тэн фамилия ее была. “Кореян, саран хэ”, – в красивой и смешной песне их поется. А капитан на мордвина похож был, не на корейца вовсе. Да бесы, они разных обличий бывают. Порой так очень красивые. А порой – в капитанских званиях. – Ты заметил, что у креста поморского они стояли? Со стороны тундры, а не моря. И словно границу перейти не могли, все здесь вошкались. – В ответ Конев лишь усмехнулся недоверчиво, по-городскому. “Ну ладно”, – подумал я. Я не знаю, почему наши женщины не ездят с нами на Север. Только догадываюсь. Друг-охотник рассказал историю правдивую, а по сути – притчу. У него самого-то жена очень красивая. Но при этом еще и на Север с ним ездит. На байдарке, с палаткой, ребенка с собой берут, Ваську трехлетнего. Куда как счастье. А брат его, охотника, очень завидовать ему стал. Сам он долго жениться не мог, все выбирал – или красивую в жены брать, или ту, что на Север любит ездить. “А сразу вместе – такого не бывает. Такое только у брата моего, у охотника, возможно”, – горько он так говорил, со слезой. Вот выбирал, выбирал, да и решился. Взял девушку некрасивую, но такую, что от походов без ума. Она и раз с ним сходила на Север, и другой. Решился он наконец и женился. Еще раз они вместе сходили. А потом она и говорит: “Не хочу на Север. Не люблю больше в походы ходить. Я теперь больше к югу, к пляжному отдыху склонная”. Запечалился тогда охотников брат, а делать нечего. Теперь он опять один на Север ездит. Только уже без иллюзий. Тоже – старое сердце. А байдарка женщины надежнее. Долго ли, коротко ли ехали – кончился лес, и открылась лежащая в пугающей, неживой неге северная пустыня. Бледно-желтый песок устало плыл под серым низким небом. Невысокие барханы застыли, словно вечноживое море устало вдруг волноваться, устало жить и умерло, оставив миру лишь следы своих страстей. Извилистые старые следы машин то были странно параллельны, то пересекались, сплетались вдруг в неистовом круженьи и, так сплетясь, уносились прочь за низкий горизонт. То была Кузоменская пустыня. Посреди нее, посреди мертвого мира беспросветного северного песка величаво текла жирная река Варзуга. Широкая, спокойная и серая, она медленно извивалась между барханов. Берега ее, крутые и высокие, были сплошь, до поверхности равнинной, отделаны толстыми заберегами тяжелого белого льда. Метра три толщиной, они тяжело нависали над поверхностью воды. Лед таял, благо был уже июнь. Иногда с неожиданно громким посреди окружающего безмолвия треском он обламывался, и тогда по реке плыл очередной, новый айсберг. Сначала притонув, он выныривал из холодной, родной ему воды и плыл затем плавно покачиваясь, будто бы дитя в материнских объятиях. Много минут, застыв, мы с Коневым смотрели на все это серое, белое, желтое мрачное великолепие. И уже свыклись, уже душа приняла, что Север такой вот, величественный, тихий, серый. И не догадывались совсем, что серый цвет – лишь предвестник, предчувствие синего. И потому, когда в разрыве туч вдруг яростно блеснуло солнце и засияло все новыми цветами, мы приняли, тревожные, за чудо. А природа северная просто открылась новой стороной, повернулась, проснувшись, на другой бочок. И сразу засияло, заискрилось все кругом, обрадовалось небо и в пляс повлекло за собой реку, по щедрой поверхности которой запрыгали ослепительные зайцы. И айсберги побежали весело к морю степенной стайкой растолстевших на жирных бутербродах мальчишек. И песок зажелтел по-другому, не мрачно и уныло, а свежо, как поле одуванчиков – бывают щедрые цвета. Все обрадовалось, крутанулось пару раз, всплеснуло развеселыми ладонями, прошло с притопом, подбоченясь. А потом опять небо заволокли низкие тучи, снова задул сивер. Потянуло холодом, и погасла улыбка песка, съежилась и задрожала вода. Нужно было ехать дальше, к морю. Мне часто бывает жалко себя. И судьба тяжелая, и мир несправедлив, и люди злы. Но больше жалеешь прибрежную траву северных морей. Редкими кустиками, вся издерганная пронзительным завыванием ветров, бьется и мечется она посреди бесплодных песков бессмысленных ледовитых пляжей. И тяжело ей, и страшно, и темно впереди. А она все не сдается, все живет себе жизнь. И попробуй вырви ее – не поддастся, глубоко держится корнями за родную и безжалостную землю. И попробуй пригрей немного сверху да приспусти жесткие паруса ветров – тут же расцветет цветами, тут же даст семена, чтобы опять держаться, опять жить на своей земле. Так и северные люди. Мы с Коневым поставили палатку у самого берега, за небольшой песчаной дюной. Это чтобы совсем уж не сносило напрочь, не выдувало мозг и душу. Чтобы было, где спрятаться. Слева от нас широким устьем впадала в море Варзуга, справа доживала век рыбацкая тоня, избушка, битая ветрами и людьми, горелая и нужная всем. Рядом стоял рыбный амбар, теперь и давно уже пустой. Лишь большие весы около него да обрывки сетей на стенах свидетельствовали о прошлой тяжелой и радостной работе. Позади нас лежала Кузоменская пустыня. Впереди – бесконечными волнами било берег бескрайнее море. Сверху был Бог. Снизу и везде были бесы. Уздой их был большой желтый крест нового дерева. Видно было, что поставлен недавно. Недалеко от него лежал на земле крест поморский, серый, с треугольным домиком-крышей над верхней перекладиной. Уставший, упавший, он продолжал нести службу, оберегая небо от земли, глядя вверх прозрачными старческими глазами. – Ты Казакова читал? – так обидно мне стало за мир, за себя, за море. Ведь сидел он так же на песке, перебирал, пересеивал с руки на руку. И одиночество ласкало сердце. И жила надежда, что все-таки все получится. Ан нет, и любой теперь может страдания свои почитать уникальными. – Казакова? Который артист? – вот что в Коневе нравится, так это беспринципность. Он-то давно уверился, что Конев на свете один, и теперь собирает с этого знания слабую жатву. – Сам ты артист. Не понимаешь ничего. Иди вон за водой, пожалуйста. А я байду пока соберу. Конев, обиженный, ушел. До побережного бархана он брел, понурый, словно обездоленная, злым хозяином наказанная лошадь. В руке его уныло болталось белое пластмассовое ведро. Мое любимое. Потому что я не слишком умелый рыбак. Но очень чувствительный. Многие люди, от рыбы далекие, даже почитают меня за героя. Опытные же распознают сразу. А в ведре этом я и семгу уже солил. И сигов тугих, многочисленных, когда с другом-охотником заплыли осенью однажды на остров посреди круглого озера. Потом шторм начался. И мы три дня из этого ведра питались икрой сиговой. Еще хлеб был и водка. Больше ничего не было. Завспоминал я, нахохлился. Руки сами выронили байдарочные болты на песок. Причальные брусья вперемежку со стрингерами валялись рядом. В красивом беспорядке. А как она тогда танцевала! Красное шелковое платье так и вилось вокруг ног. Я бы сам так вился. Но сидел, молчал, уверенный. Потому что уже знал все. Уже на какой-то миг был главным и ведущим. Не знал только, насколько этот миг короток. Горел, метался северный костер. Он здесь сам не гаснет никогда – ветер постоянно раздувает угли, и знай подкидывай плавник. Сквозь горький дым воспоминаний я глядел на реку, на бархан, за которым скрылся Конев. Река была величава. По ней медленно плыло мое ведро. Следуя за ним, по берегу печально брел Конев. Самым противным было то, что он не просто покорился реке и судьбе. Он заранее выбрал себе такую покорность. В этом даже была его какая-то отвратительная притягательность, моего друга Конева. Так маленькая собачка ложится на спину перед большой и подставляет мягкий живот, угодливо метя хвостом пыль под ногами победителя. При этом она еще интеллигентно улыбается. А мне по душе злобные, завшивленные, все в струпьях и шрамах от былых ран псы, которые не сдаются. Никому и никогда. Убить их можно, победить нельзя. Они не выпускают из зубов ничего, даже пластмассового ведра, не покоряются никому, даже морю и реке. – Ну что, проспал? Природой любовался? – Мой гнев был справедлив и оттого приятен. – Да я и не думал, что прилив такой быстрый. Только оно у ног стояло, а гляжу – плывет. – Ты не просто проспал. Ты повернулся к жизни задом, и она тебя наказала. Ты просто проспатель, всю жизнь так проспёшь! – Меня распирала ярость. Бог бы с ним, ведром. Но вот эта покорность, а вернее, нежелание что-нибудь сделать, поспешить, сделать лучше себе и другим! Увидев, что я раскусил его, Конев вдруг ехидно улыбнулся: – Это всего лишь ведро. Пластмассовое ведро. Не стоит так переживать. – А рыбу мы в чем солить будем? А воду таскать, чтобы спирт разводить? – А мы поймаем ее, рыбу-то? А спирт можно и в животе разводить, выпил его, водой из ладошек запил, – Конев завещал вдруг свою истину, свое видение мира, свою философию. Вызвать жалость, смириться, заплакать – авось и пронесет. Да и легче так. Меня тоже в жизни порой миновали беды. Но чаще нет. – Я поймаю рыбу, а ты – не знаю. И поэтому мне нужно мое ведро! – ярость часто плохой советчик, но бывает хорошим движителем. Без нее жизнь может замереть. Я схватил полусобранную байдарку и, задыхаясь, потащил к реке. Шкура на нее была надета, но не обтянута, фальшборта не поставлены, болты, соединяющие борт и корму, остались валяться на песке. Держалась она лишь на стрингерах да на упругой стремительности конструкции своей, которая сама собой уже рыба, радость воды. С моря в устье реки шел большой накат. Дно здесь было отмелое, и море поднимало большую волну. Ведро, белый безумный дредноут приближалось к линии пены, за которой уже грохотало. Плыло оно медленно, и казалось, его можно догнать, нужно только поторопиться. – Помогай давай скорей, тащи! – Я бежал, увязая в песке, сквозь тягучую неотвратимость его. Конев взялся за корму байды и поплелся следом, продолжая канючить: – Это всего лишь ведро. Всего лишь ведро. – А раньше были всего лишь фашисты. А до них – всего лишь революционеры. А до них – всего лишь Север, всего лишь пурга и всего лишь смерть. Тащи давай! – я уже хрипел, задыхался, но тут ноги сами вбежали в холодную воду, байдарка плюхнулась мягким брюхом о поверхность реки, я повалился в нее и схватился за весло. – Запомни, я в этом не участвую, – быстро сказал Конев. – Ну и черт с тобой, – я принялся грести. Быстро вышел на середину реки. Оглянулся. Спина Конева медленно удалялась от берега. Он шел к палатке. Я снова был один. Байдарку перевернуло у самого края реки, на другой стороне. Меня любят границы, а я – их. Было мелко, но я выкупался с головой. Ледяная вода приятно охладила горячее хмельное тело. Ярость не утихла, она просто стала расчетливой и умной. Напряженно я перевернул байдарку, вытащил ее на берег, вылил воду. Подобрал ведро, которое накат выплеснул прямо к моим ногам. Сел в байдарку и пошел обратно, уже против течения и поперек волн, лелея в душе новое знание. Грести было тяжело и радостно. Морская волна помогала мне – боролась с рекой. Из-за бархана высунулась голова Конева. Увидав мое возвращение, он подбежал, помог вытащить байдарку на песок. – Понимаешь, я не мог смотреть, как ты будешь тонуть. По-глупому, из-за ведра. Я бы ничего не смог сделать и потому ушел. – Ладно. Неси воду, будем суп варить да спирт разводить, – я покровительственно протянул ему ведро. Через полчаса, захмелев, уже спорили. – Бесы – они разные. Сильные и слабые. Бесы силы и бесы слабости. Любовные бесы. Смешные даже бывают, кабиасы те же. – Нет-нет, все проще, черное и белое, посередке – слабости, – яростно горячился уже Конев. А на меня вдруг нахлынула усталость. – Ну ладно, – сказал я и полез в палатку. Сквозь сон слышал, что Конев продолжает с кем-то спорить. Утро выдалось тревожным. Всю ночь сивер долбил берег волнами, рождая глухой, низкий ропот. Солнца не было. Конева в палатке тоже. Я вылез наружу – он сидел на вершине кучи песка, лицом к морю. Давно я не видел его таким серьезным. Обычно он ерничает, шутит, старается смешить. – Слушай, я начал понимать, – он выглядел даже немного испуганным. – Что понимать? – вчерашний вечерний хмель не способствовал философии с утра. – Да ты говорил про Север, про поморов, про битвы эти. И это небо, море, ветер… Я стал понимать, что все серьезно. – А то! – настроение мое улучшилось. Я сам скептик, но есть вещи, которые истинны. Закат скептицизма – зрелище приятное. Тогда и случилось. Порыскав по округе, Конев не обнаружил свой фотоаппарат. Он долго до того искал его в Интернете, обсуждая с многочисленными и заядлыми знатоками достоинства и недостатки. Конев с фотоаппаратом был сам себе художник – без промыслов владел всем. Поэтому без него выглядел неважным. Потерял, говорит, камеру свою. Жить теперь не могу. Потому иди, мол, ищи, спасай, друг – друга. Чуть не плачет, бедный. Сначала на песке сидел горестно. Потом встал, помял опухшее ото сна лицо и увидел на горизонте семь непростых фигур. Шли они далеко, гуськом, маленькие были, еле видимые. Но как-то напористо шли, с неприятной целеустремленностью. Словно за продовольственной разверсткой отряд. Будто на истребление собак специальная команда душителей. Как-то неуютно душе становилось при взгляде на их приближение. Как-то зябко. Еще и ветер этот постоянный. Тут Конев и возбудился сильно. – Это бесы, – говорит, – кабиасы. Точно знаю. Это они мою камеру взяли. Фигурки приближались, становились видны в мелких деталях. У передней горгоньим сплетением развевались на ветру длинные волосы. У последней – торчали на голове небольшие, но рога. Идущие между ними были каждая по своему неприятна. Не знаю, как у Конева, у меня же возникли разные предчувствия, большей частью тревожные. Но виду не подаю, стою спокойно. Здесь как-то всегда так – тревожно, но мирно. А Конев раздухарился, от страху ли, с алкоголя вчерашнего, в крови дображивающего. А может, утрата любимой вещи его на душевное величие подвигла. Только встал он твердо на родную землю, уперся в нее ногами, грудь выпятил да плечи широко расправил. А потом царственным жестом, как Калигула какой гладиаторам своим, широко рукой указал: – Иди и отбери у них мой фотоаппарат! Тут я огорчился. Не люблю, когда мне снаружи указывают. Хоть кто, будь ты сам Владимир Черно Горюшко. Да даже и Конев. – Иди сам, – говорю, – Конев, и отбери, коли уверен. А я сомневаюсь, что они взяли. На Севере так не принято. – Так бесы же, бесы! – загорячился Конев. – Я чувствую. – Ничего ты не понял. Здешние бесы внутри у каждого, по большей части. Наружу редко показываются. Робкие они. Ну ладно, я к людям биться не пошел за правое дело, а Конев сам идти забоялся. А те, когда подошли, оказались польским туристами. Почему польскими, чего здесь забыли – неясно. Только никакие не бесы. Который первый шел, с длинными волосами, – вообще детский врач из Белоруссии, проводник их по России. У последнего же просто шапка охотничья на голове была, с ушами стоячими. Встали они неподалеку от нас, разложили снедь на обломках корабля старого. Бутылку достали. Когда я познакомиться подошел, сразу стакан мне налили, испуганно как-то. А то не испугаться: я большой, да борода уже за несколько дней выросла. Да Север опять же в чужой незнакомой стране. В России, где все опасно, где сам воздух несет в себе весть о смерти. И о жизни тоже. Думаю, если бы я по наущению Конева фотоаппарат у них спросил – свой бы отдали с радостью. И потом молились бы, что так легко отделались от опасных русских мужиков. От водки я отказался, она на спирт плохо ложится. Поговорил с поляками о том, о сем, о жизни, о рыбалке немного да и пошел восвояси к Коневу. И такой за спиной вздох радости и облегчения услышал, что улыбнулся невольно. Приятно иногда быть страшным для окружающих, без всяких к тому усилий. – Ну чего, Конь, плохо ты о людях думаешь. Не брали они твоей камеры. И близко не видели. – Они врут, я знаю, они бесы, – слегка Конев застрял на северной тематике. Так бывает. Внимания обычно на это не обращаешь, потом само проходит. – Я знаю… – продолжал долдонить Конев. Тут Ленка Заборщикова и позвонила: – Не вы вчера фотоаппарат потеряли? А то наша молодежь нашла в песке. Приезжайте, коли так. И тут вспомнилось. Мы же вчера еще в Кузомень ездили. Жалко ведь столько проехать и не половить. Задергался я, потому что забыл внезапно, где живу, утратил чувство локтя. Потому что не было лицензий, а потом вдруг появились. У тех же девчонок, что неприступно в домиках колхозных по торговле этими бумажками сидели. Вчера – не было, сегодня – есть. Да и не за деньги, не за взятки – ласковое слово, шоколадка да улыбка пристальная, благожелательная. Красивые поморочки по деревенским улицам ходят, морок на тебя наводят, тень на плетень. Сорвались мы с Коневым вчера под самый вечер. Уже выпившие крепко были, но в машину сели, и ну по пустыне колесить. Благо внедорожная у меня, песка не чуяла. И такое счастье беспредельное вдруг охватило – ни преграды, ни засады впереди. Лишь ровный бескрайний песок повсюду да безграничное море вдалеке. Да небо над тобой, где Бог – твой единственный судья. Да земля родная, северная, которую любишь за невзрачность, неброскость, за силу ее и страдания. И воля в душе, неограниченность рамками – ты сам себе человек, и совесть в твоем нутре не даст тебе сорваться на злое. А весело, пьяно, разгульно за рулем, по пустыне, кругами и зигзагами, вдоль и поперек, и смех, наружу рвущийся, и крепость пальцев, в руль вцепившихся, и мотор, взревывающий весело на очередном бархане, и веером песок из-под колес – то-то счастье доброе! И вечно мрачный Конев тоже хохотал и наслаждался, видимо. И снимал, фотографировал, любил все вокруг. И чайки участвовали в нашем веселье, порывисто сигая с высоты и вновь взмывая вверх. Не было предела свободному веселью. Лишь сон сморил задолго заполночь. А утром мы искали фотоаппарат. Ну ладно, делать нечего. И хоть стыдно за вчерашний разгул, но не очень. Поедем с молодежью общаться с местной. Заодно и на Ленку Заборщикову еще раз посмотрим, на красивую и добрую. Чего-то двух дней не прошло, как на природе, а всякая женщина красивой кажется. Или не кажется, или на самом деле здесь все так? Или бесы крутят, или промысел Божий. Все близко, все рядом, и душа потому слабая и крепкая здесь, одновременно, так тоже бывает. Очищается потому что мгновенно, а в чистоте и сила, и слабость. Правильность. Не ходите, дети, в Африку гулять. Езжайте лучше на русский Север! Другой день – не то, что прежний. Куда как вольно было вчера веселиться. Сегодня по-другому все. Небо опять низкое, не волю обещает – гнетет унылой совестью. Из низких туч бусь летит, мелкая, как мошкара, пронзительная, как недобрый взгляд. Сильный ветер несет ее параллельно земле, и спрятаться невозможно, промокаешь сверху, снизу, со всех сторон. Недаром и цвет туч – бусый, такой же неприятный, сырой, сомнительный. Сопутствуя буси и тучам, ее несущим, едем мы с Коневым, едем прочь от моря, надышавшиеся соленого вольного ветра. Едем на встречу с молодежью, спасать коньский фотоаппарат. Ведро свое я спасал один, потому решаю в переговорах не участвовать. Пусть Конь сам выкручивается пробкой из тугих молодежных объятий. В том, что они будут тугими, я ни минуты не сомневаюсь: нашей молодежи если попало что в цепкие руки – вырвешь с трудом. Конев тоже это знает, а потому сидит понуро, готовится. Потому что нужно очень грамотно провести переговоры, пережмешь чуть – можешь и в морду за свой же фотоаппарат получить. Конев умный, он догадывается, что помогать разговаривать я ему не буду. Хотя если в морду – то я, конечно, с ним. Куда ж его бросишь, худощавого. А разговаривать – нет, не хочу. Буду лучше Ленкой Заборщиковой любоваться. Мою первую жену тоже Ленка звали. Так остро у нас все начиналось. Так же остро и закончилось. Много лет уже прошло, а душа до сих пор болит. И дочка старшая – мой на всю жизнь укор, умница-красавица. Я раньше выл порой, когда напивался, и скучал сильно. А теперь ничего, держусь. Только молитву свою повторю, вроде и легче. Она простая, из двух слов всего. “Ну ладно”, – так говорю. Лена нас встретила у своего домика, на окраине деревни. В нем она и лицензии на рыбу от колхоза продает. Дом старый, покосившийся весь, песком наполовину занесенный. Да и все дома в Кузомени такие. Будто проклял кто деревню – ни травинки, ни кустика. Песок везде носится, струится, вьется. Несколько месяцев так, пока снег не выпадет. Тогда снег точно так же струится. И кладбище в Кузомени страшное. Стоят кресты на высоченных столбах. Песок то придет барханом, то опять уйдет, развеется повторяющимся сном. Тогда могилы может обнажить. Потому глубоко хоронят, под самую землю. А кресты высоченные, на случай нового песка. Только река спасает Кузомень. Жирная река Варзуга. Медленно течет она между барханов. А в глубине ее идет на нерест семга. Большое стадо. Одно из немногих, оставшихся в живых. А еще люди спасают. Вон Ленка стоит, улыбается синими глазами. Второй день знакомы, а радуется, нас увидев. Видно, нелепо мы выглядим с Коневым, печальные потерянцы. Приехать не успели, как ищем уже вещи. С молодежью общаемся. – Ну пойдемте, горемыки, отведу вас к ребятам, – серьезно говорит, а глаза лучатся, как кусок внезапный неба голубого посреди серых туч. За такими глазами куда хочешь пойдешь. Вот и мы обреченно пошли за Ленкой на неприятную встречу. Молодежь уже ждала нас. Состояла она из двоих синих от наколок, черноротых от отсутствия зубов пацанов лет по пятьдесят. Была она не первый десяток лет пьяна и с трудом держалась на ногах. Но дело свое знала туго. – Мы идем с моря, а он лежит в песке и мигает. Зелененьким таким, – рассказ молодежи получался живой и веселый. – Мигает, – подтвердила вторая молодежь, видом еще поизношеннее первой. – И мы ведь не украли. Мы просто взяли, потому что лежит ничей, – располагая знанием закона, умело по местам расставляла все первая. – Да, не украли. Если бы украли – тогда другое дело. А так – первое, – слегка не совладала с разумом вторая. – Потому деньги нам нужны, – первая не теряла мысль, пусть даже и простую. – Деньги, – утвердительно упала головой вторая. – А без денег не дадим. Потому как нашли, а не украли, – первая облегченно закончила рассказ. – Пятьсот, – обреченно сказал Конев. Денег было немного. – Да не, мало. Мы же не украли, – молодежь была по-хорошему настойчивой. – Ну хорошо, тысячу. Ребята, больше правда нет, – Коневу было неловко. Я сидел в машине, не выходил до поры. Фотоаппарата в руках у молодежи не было. К тому же она принялась гадливо хихикать, видя смущение Конева. – Две тысячи, – отхихикав свое, строго сказала молодежь. Конев покраснел. – Ребята, имейте совесть, – вступила тут в разговор Лена. Слова ее, видимо, имели цену – молодежь слегка затревожилась, переступила с ноги на ногу. – А чего ты, Ленка? Мы же не украли, – аргумент их был железный. Они сами верили в него. Конев вообще часто краснеет в присутствии молодежи. Я вышел из машины и стал рядом. Я вообще большой и хмурый. Кто знает, что у меня на уме. – Ладно, полторы, – смилостивилась внезапно молодежь. – А где фотоаппарат-то? – я спросил, не имея ничего худого. Молодежь как-то сникла. – У Власьича он. Мы ему за пятьсот рублей заложили. – Ладно, пятьсот Власьичу и пятьсот вам, за то, что не украли, – Ленка строгая была еще красивее. – И перед людьми чтоб не стыдно было! Странная эта логика убедила молодежь. Недовольная, она сдалась. – Только пятьсот нам сейчас сразу. А у Власьича сами заберете. Мы же не обманем, – и, зажав в кулаке мятую бумажку, устав от долгих переговоров, молодежь заторопилась в ведомом только ей направлении. Видимо, туда, где восстанавливают силы. По пути, из соседнего двора к ней присоседилась еще пара молодых. Мы их не заметили, в глубокой засаде они ждали того или иного исхода. В случае драки могли подбежать сзади. – Хорошо, когда хорошо, – заулыбался Конев. – А вы больше ничего не теряйте, – строго сказала Лена. – А там, может, фотографий пришлете, если делали. Я денег могу дать. – Не надо денег, я так пришлю, – заволновался возбужденный Конев, размахивая вновь обретенным сокровищем с огромным объективом. – Места у нас красивые, – так же строго, без улыбки сказала Лена. Лена, которая незапамятно женой моей была, тоже строгая. А я глупый тогда был, не приведи господь. Хоть и умный, отличник по всем предметам, боксер юношеский да душа нараспашку. Еще начитанный, много вредной литературы прочел, про доброту и любовь. И она тоже глупая была, Ленка. А в одиночестве юношеском есть такое отчаяние несусветное, что порой кажется, что жить невмочь одному, без малейшего ответного луча. Вот мы и кинулись друг к другу, оголтелые, лишь бы прижаться, лишь бы почувствовать, лишь бы не одному в темноте. Глупая она, юношеская любовь, а такая красивая. Так больно становится, когда по прошествии лет вспоминаешь ее. Не знаю, за что меня Ленка тогда полюбила, а я ее – за улыбку. Первый раз увидел, как она улыбнулась, и пропал. Изгиб губ был красивый, жалобный, немного нервный. И все, и понеслось. И такой водоворот закружил, что очнулись уже вместе. А потом несколько лет – и очнулись уже врозь. Но вот услышал недавно пожилого английского певца: “I saw you, I knew you, I touched you when the world was young”, – и так внутри все затряслось, потому что вспомнил, как в городе Николаеве, в гостинице, отпущенный в увольнение на два дня и впервые женатый, обнимал сзади свою первую женщину, которая стояла нагая у окна и смотрела вдаль на темный город и Черное море, и лицо у нее тихо светилось от счастья… Кому куда, а нам с Коневым пора было собираться прочь от моря. Иначе мы могли остаться здесь навсегда. Слишком уж вписались в здешний пейзаж, слишком сроднились с ним душой. Со временем мы могли бы стать местной молодежью, и судьба дарила бы нам время от времени различные подарки – фотоаппараты, компьютеры и прочую приятную технику. А мы бы отдавали ее людям, за небольшую плату, ибо были бы доброй молодежью. Но нас звал, ждал к себе Дикий лагерь. Он издалека шумел, обещая грозную радость – волю, и что может быть сильнее этой радости? Там, в Диком лагере, не было власти, кроме изредка появляющегося рыбнадзора. Там в большом количестве копились русские мужики со всей страны, промчавшиеся сотни и тысячи километров, чтобы ощутить древнее счастье борьбы с рыбой. Там в маленьких будочках сидели прекрасные девушки, продающие лицензии на ловлю, к ночи они все предусмотрительно куда-то исчезали. Там, в Диком лагере, люди жили по законам справедливости и чести, как понимали их они сами, а не как внушал им подлый телевизор. Там мужики пили, дрались, мирились и добывали добычу, чтобы есть ее. Я был уже в Диком лагере с другом-охотником. Меня очень тянуло туда еще. Стали потихоньку собираться. Неспешно. Очень уж хорошо было здесь. Редкое удовольствие – чувствовать себя чистым. Я не про тело – за несколько дней без душа мужчина превращается в грязное животное, которое запахом своим отпугнет любого хищника. Особенно если с алкоголем – все в ужасе бегут от него, за исключением подобных. Я про душу. Север – это очень важно для любого, я уверен. Потому что сам прошел уже многие стадии – от недоумения, удивления, легкого, а потом и тяжелого изумления, через дикий азарт – к спокойному, вернее, глубоко запрятанному любованию и восторгу, который нет-нет да и прорвется наружу. На Севере очищается душа, сначала грубо, с теркой и наждачкой, потом все мягче – с разговорами и плачем, потом опять грубо. И так – бесконечный процесс. Ну а каким он должен быть? Вечные вопросы на то и вечные. Без мыслей о них жить становится плоско. Конев же пока на второй стадии. Я брал его сюда дважды, заботился о нем, теперь он смело рассуждает о тяготах и преодолении. Ну ладно. Все равно в каких-то моментах он был гораздо лучше многих, которые начинали плакать или жлобить. Он, по крайней мере, старается понять. Вот и теперь говорит: – Знаешь, поморы твои никому не интересны. Никому на фиг не нужны. Ну были, жили, плавали, и что? – Дело не в поморах, – не люблю я объяснять, а приходится. – Представь, вот все мы русские, гостеприимные, дружелюбные, любвеобильные. Но это официально и сверху. А копни чуть вглубь – мы же злые, как черти. Мы близкого загрызть готовы за малость. У нас гражданская война до сих пор не кончилась. У нас раскол в крови! А поморы – единственные из русских, у кого вся злая энергия и воля уходили не на битву с себе подобными, а на борьбу с морем, с Севером неуютным. Вот крест поморский, ты думаешь – могила. А часто – указатель, примета для идущих о коргах опасных и прочих несчастьях. Острова порой в море насыпали, чтобы кресты поставить и людей предупредить. Оно и богу приятно. – Да не верю я в эти сопли. – Ну и не верь. А я в сказках лоцманских читал: “Чего отец мне преподал, то и я людям память оставлю для спасения и на море убережения. Человек ведь я…” – Сейчас так не выживешь, хоть в городе, хоть в деревне. – Деревню ты не трожь, не знаешь. А в городе нечего тогда и стонать по утраченному да смысла искать. Приняли, что волки, и живите так. Только сюда зачем многие едут? Сидели бы дома и пели бессмысленные песни про большие города. – А я, а мы… – заторопился спорить Конев, но тут быстро-быстро лодка к берегу подошла, из нее пять очень пьяных мужиков вывалилось. Лица у них были грубыми, одежда грязная, движения размашисты. Конев насторожился: – Эти точно бесы какие-то, – зашептал. Мужики меж тем в мрачной решимости устремились к давно стоящей возле нас машине, паркетнику “Ниссану”, штуке дорогой, модной, но бестолковой. Торопливо достав из нее бутылку, они жадно пустили ее по кругу. Полегчало. Лица их посветлели, утратили тяжесть. К следующей они уже радушно приглашали нас. – Мужики, на Индеру не ходите, нечего делать. Мы неделю там, ни поклевки. – А откуда сами? – Из Челябинска мы. – Ну тоже свои, северные, считай. – Да северные, южные – все русские. – Да, парни, за вас… – И мы за вас. – Вот не думали, что здесь все люди такие приятные. Вчера водка кончилась, так нас какие-то поляки напоили. – Да здесь всегда так, все братья. – Чего ж в других местах иначе? – Это уже сложный вопрос. Но будете у нас в Челябинске, сразу звоните. Вот телефоны. Свозим везде, порыбачим. – И вы к нам. – Не преминём. Быстро так пообщались, мгновенно подружились. Обнялись напоследок с теми, чьих имен-то не успели как следует узнать. А такое чувство братское – аж слезы на глазах. – Давайте, мужики, удачи! Мы помчались. А вам в Дикий лагерь нужно. – Туда и едем. Счастливо в пути! И новые, малознакомые братья наши вскочили в свой “Ниссан”. Вернее, водитель вскочил и натужно поехал сквозь песок. Остальные привычно, тяжелой трусцой побежали следом. Еще в нашей видимости они дружно сзади подталкивали низкорослого “японца”. Паркетникам в пустыне тяжело. А нам пути другого не было, только в Дикий. С веселой обреченностью тронулись и мы. Вообще, в Диком лагере ничего страшного нет. Кроме русских мужиков там еще полно леммингов. Такими же веселыми оравами шныряют они повсюду, роются в мусоре, играют в брачные игры. Они гораздо симпатичнее крыс, опять же – дикие зверьки. Поэтому никто на них не обращает внимания. Лишь изредка какой пьяный вознамерится дать пинка особо бесшабашному. Да промахнется по ловкому юрку и с крепким русским словом повалится на спину. Так, бывает, и заснет, успокоенный. А нет, подымется – глядь, и лицо просветлело от осознания уклюжести смешного быстрого зверька и неуклюжести своей. Как-то люди в Диком в основном хорошие. Плохие сюда не едут. Или не доезжают. Может, в этом дело – зачем плохим лишения и тяготы, когда на юге – женщины и фрукты? Туда лежит их своевольный путь. Ну а у нас на Варзуге – туман. Мы быстро добрались до деревни по уже знакомой дороге. Опять полюбовались из окон на красавицу-церковь, о которой тщательно печется отец Митрофан. Проехали дальше по улице. Потом она кончилась. Просто уперлась в реку. Дальше пути не было. Дорогам суши наступил конец. Тупик был запружен несколькими десятками машин. От старых “Жигулей” и “Москвичей” до навороченных “Хаммеров” и “Мерседесов” – всем было тут место. Все стояли рядом, плечом к плечу, и никто не толкался локтями. У всех была одна цель. Стали быстро разгружаться. На смену созерцательной неге пришел воинственный азарт. Хватило уж красот, пора было брать рыбу. Рядом с нами таскали вещи двое парней из “Хаммера” с московскими номерами. Ярко упакованные, с дорогими снастями, они тем не менее улыбались широко и открыто. Север уже полечил их. Немного позже я увижу одного из них, навзничь лежащего в поморской лодке. Ноги его в кислотного цвета сапожках будут бессильно болтаться в воде. На лице сквозь сон пробьется блаженная улыбка. Он с головой будет накрыт пьяной русской нирваной. Конечно – алкоголь. Но больше – добрая свобода здешних сильных мест. А пока: – Парни, пошла рыба-то? – Пошла-пошла, езжайте быстрей, наловитесь. – А берет на что? – Вот на такие блесны, на “тобики”. На, бери, у меня много еще. Удачи! Их лодка отвалила от берега. А мы принялись искать себе Харона. Спросили у мужика, копавшего огород у ближайшего дома. Тот принялся звонить кому-то по мобильнику. Пока разговаривал, резко сменилась погода. Спряталось солнце, налетел сильный ветер и пошел снег. – Сейчас Македоныч подойдет, – сказал огородник и, не смущаясь, стал снова перелопачивать землю с насыпавшимся уже толстым слоем снега. – Скоро картофель сажать. Мы с Коневым понятливо переглянулись. Македоныч подошел быстро. Странные они, эти поморские старики. Кожа на лице задубелая, словно голенище старого кирзового сапога. А глаза молодые да голубые. Спина сгорбленная, руки – лопаты гребные. А походка твердая, по воде как посуху. Это он когда лодку свою на мелководье вытолкнул да принялся помогать нам вещи таскать. – Да спасибо, мы сами, – пытались возражать. Не стал и слушать: – Чего ж я, деньги возьму и стоять-смотреть буду? Так и носил наравне с нами, а палатка у меня нелегкая, да байдарка еще тяжелее. Благо тушенки в рюкзаке поубавилось, от спирта половина осталась – разводящий не ленился разводить. Но смотрю, приуныл чего-то мой Конев, призадумался. То ли погода давит, то ли неизвестность томит. Я-то уже знаю, на что иду, мне море в ноги, небо в голову. Кстати, и развиднелось оно опять, разлегчалось. И только я радоваться начал, что вот, сейчас, совсем уже близко тот миг, когда на берегу ты вместе с большой рыбой ведешь свой важный для тебя и для нее спор, что чувствуешь себя природным незлобивым существом, пуповиной-леской связанным с праматерью своей – семгой, тут-то телефон и крякнул последний раз перед лагерем, где связи нет. Смс-ка пришла нежданная. Еще не чувствуя худого, я открыл ее. “Ах ты, сука позорная, мечтатель хренов”, – написала мне та, без которой я долгие годы уже еле выживал. Потому что другом была и подругой одновременно. Потому что мудрой казалась и ласковой. Потому что если б я не пил эти годы, то, наверное, сдох – ведь алкоголь лишь и способствует сжиганию любви. – Ну ладно, – сказал я сам себе и оттолкнулся ногой от близкого дна. Македоныч завел мотор. А Коневу я ничего не сказал, он и так большой птицей нахохлился посередине лодки. Только нос унылый свисал да глазки черные испуганно смотрели. – Ну ладно, поехали, – это я уже вслух, чтобы отвлечь раскричавшееся сердце. Не знаю, что приснилось мне, пока мы шли на лодке по реке. Просто очень тихо было вокруг. По одному берегу еще тянулся лес, по другому проглядывали тундры – невысокие горы со снежными не от высоты, а от климата шапками. Было невероятно, пугающе красиво. Вроде бы нет никакой опасности, а душа постоянно настороже. Читал где-то – Север назначен местом последней битвы добра и зла. Именно здесь сойдутся ангелы и бесы. Здесь полетят клочья. История мест тому порукой – уже сходились в битве шаманская магия и вера православная. Уже жег брат брата за веру старую, сам веру новую по выгоде приняв. Уже казнил один другого за то, чего сам не имел. Это называлось справедливостью. Многое было здесь. Многое еще будет. От мыслей этих я быстро напился. Конев пока отказался – затрепетал его слабый желудок. Мой же, луженый, голове хорошее подспорье. Чтоб не думала лишнего. Напился я так, что не смог поставить палатку. Падая, вытаскали вещи на скользкий склон. Македоныч, усмехаясь, помогал. Конев таскал молча, было ему не лучше, чем мне. Попеременно падая и скользя, добрались мы до ближайшего навеса, что построен для пущего удобства рыбаков. Поздоровались и спросили “добро” у тех, кто уже жил здесь. После этого сил моих хватило лишь на то, чтобы застегнуть молнию на спальном мешке. Какое-то тупое, отчаянное опустошение овладело всем организмом. Я быстро провалился в черноту. Проснулся засветло. Открыл глаза, увидел голубое небо и обрадовался. А потом засмеялся над собой – отвык за зиму от возможности белых ночей. В голове на удивление было тихо, в груди чуть побаливало, желудок же тревожился и требовал еды. Чуть только я зашевелился, над мешком моим склонился незнакомый человек бандитского вида. Я сразу заметил лиловый шрам на лбу, пальцы в синих наколках, аккуратную, ловко пригнанную и удобную одежду не из дешевых. А главное – взгляд, холодная внимательность всегда выдает бывалого. Даже похмельный, я насторожился. А он вдруг протянул мне глубокую миску: – Что, плохо тебе? На вот семужьей печенки жареной поешь, полегчает. И, не дожидаясь благодарности, повернулся и неспешно отошел к своей палатке, что стояла под этим же навесом. Было видно, что парни, а их было трое, разместились по-взрослому. Торец навеса и обе стены возле него были затянуты толстой пленкой из полиэтилена, защитой от ветра и косого дождя. В этом, сразу ставшем уютным аппендиксе стояла большая ладная палатка с предбанником. Рядом с ней – раздвижной стол со стульями. Баллон с газом. Плита не большая, но и не маленькая. Снасти не дешевые, но и без лишнего пафоса. – Серьезные парни, – а самого уже неумолимо влек запах из миски. Большие, розовато-коричневые куски, нежащиеся в жидком прозрачном жире, покрытые толстыми кольцами желтого, чуть схваченного жаром лука. Миска была велика и от души полна. В ней же лежала белесая алюминиевая ложка и большой ломоть черного хлеба. Запах сводил с ума. Рот вместо благодарных слов наполнился слюной, я жадно схватил ложку и зачерпнул ею сполна. Потом еще раз. Потом еще. Во рту образовался рай. Желудок удовлетворенно забурчал, потом стих. В тело пришла истома. В голову – спокойствие и радость. Все это мгновенно, я не успел опомниться, как из несчастного червяка, свернувшегося в мокром спальнике, на свет появился обновленный я, полный сил и живой радости: – Спасибо, брат! Как зовут тебя? – Василий я. Откуда прибыли? – Из Карелии мы. – А мы из Апатит. – Выпьешь? – снедаемый благодарностью, я потянулся к канистре. – Да нет, в завязке давно, – Василий наперед знал весь ход беседы и усмехался. А я был снова рад. Печенка в миске стала остывать и запахла тоньше и сильней. На запах этот из криво поставленной палатки стал выпрастываться Конев. – Вот не хочу есть, а этого отведаю, – он недоверчивее прислушивался к себе и доверчиво – к окружающему миру. – Ешь, ребята угостили, – я протянул ему миску. – За геройство твое, одиночное установление жилища. – Какой ты пафосный со сна, – пробурчал Конев и жадно вонзился ложкой в рыбное, сочащееся жизнью жарево. Начали подтягиваться другие рыбаки. Кто возвращался с поздней ловли, тут же потрошил рыбу и закапывал в лежащие еще повсюду снежники. Кто, разбуженный голосами, легко просыпался после здорового на свежем воздухе сна. Кто с трудом очухивался от тяжелого хмеля и тоже жаждал общения. Почему-то тянулись к нам. Не мудрено, мы были новенькими, а посему проставлялись. Канистра спирта стояла посреди стола и маяком мигала мужикам. Вокруг громоздилась мужская снедь – банки с тушенкой и фасолью, сало, хлеб, куски соленой рыбы. Кто-то притащил котелок свежей ухи из голов и хвостов семги, и запах закружился у навеса. Была благодать. Светлая тихая ночь. Комаров еще не было – снег сошел не везде. Холода зимнего не было уже – за день проглянувшая земля успевала нагреваться и парила. Небо сегодня стало ясным и прозрачным. Детскими сонными глазами глядело оно на собравшихся внизу. А были они разные, из разных мест. Мурманск и Псков, Воронеж, Липецк, даже Ростов залетел сюда. Присутствовала Москва, как-то без особой гордыни ведшая себя здесь. Были близкие Апатиты, Кандалакша, Никель – весь цветмет Кольского полуострова. Всех манила семга с Варзуги. Хоть и некрупная она здесь – шесть килограммов максимум, зато без улова никто не уезжал. За исключением тех, кто за зелеными змеями и человечками забывал махать спиннингом. Питер в этот раз был неприятным. Двое молодых парней, палатка их стояла рядом с нашей. Один – никакой, незаметный, как змея в жухлой листве. Второй – большой, яркий, чем-то даже красивый. Черные волнистые волосы, большие, на выкате, глаза. Толстые вывороченные губы. Высокий рост. Тяжелые высокие ботинки на длинных ногах. Одеты были парни хорошо. Пятнистые комбезы из нового какого-то материала, того, что, сам не промокая, дышит. Разгрузки с множеством карманов и карманчиков, в каждом из которых, аккуратно пригнанная, лежала какая-нибудь полезная вещь: нож, фонарь, еще что-то – всего невероятно много, все было недешевым, часто – бесполезным здесь, но красивым. Было видно, что парни гордятся собой. Вели они себя вызывающе. Борзо раздвинули уже сидящих, сели к столу. Сами себе налили из нашей канистры. По-хозяйски закусили каким-то куском. – Ну чего, отцы, откуда прибыли? – Я из Питера, – с готовностью отозвался Конев. К сему моменту он слегка ожил, вкусив свежей семги. Правда, внешне это было мало видно – напялив на себя мой лыжный комбинезон, который я на всякий случай захватил с собой, не найдя, чем подпоясаться, он ходил в нем словно отощавший Карлсон в одежде прежнего размера. И хоть глаза живее смотрели сквозь очки на окружающий его мир, видна была вся чуждость Конева ему. – Ты зачем ботаника сюда взял? – как-то быстро яркий сокол задал мне непозволительный вопрос. – А ты кто сам, не ботаник? – так не люблю, когда посреди мира и веселья кто-то начинает морщить лоб. – Ты быстро здесь освоился, – бывалый вид порой сбивает с панталыку. Но мне казалось – я таких видал. – Смотрящий, что ли, за порядком? – Нет, не смотрящий. Но борзых не люблю. – Сынок, ты сам здесь самый борзый. Яркому того и надо было. Я-то уже опять захмелился. – Пошли в кусты, поговорим. – Пошли, – говорю, не парюсь даже. Чего-то злость такая взяла, что вот, и здесь найдутся люди, менеджеры среднего звена, которые умеют все поганить. Да люди ли? – Давай-ка ножи здесь оставим, – хорошо, когда пьяный задор не теряет трезвых мыслей. – Давай, – легко согласился мой противник, и мы положили на стол хорошие рыбацкие ножи. – Теперь пошли. Мужики все замолчали. Неприятно как-то стало вокруг. Конев мой сидел, не поднимая глаз. – Пошли, – я сделал шаг к кустам, попутно разминая руки да головой туда-сюда качнув, чтобы шея напряглась и крепко держала ее, – это важно бывает, когда получишь в лицо и боль застит глаза. – Ты чего, боксер? – насторожился мой противник, замечательный такой – все сразу замечает. – Боксер, – ответил я, хотя когда я был боксер – лет пятнадцать тому назад. Да и то низшего ранга и разряда. – Ну ладно, – ответил яркий, и бой начался. Ах, что это был за бой! Кусты трещали и ломались под нашей тяжестью, вес обоих был не мал. Яркий, как услышал, что я боксер, сразу стал за деревья прятаться и пинаться оттуда большими ботинками, хоть и был на полголовы выше меня. А мне так обидно это показалось, так хотелось этого бесенка наказать сразу и одним ударом, что я промахивался постоянно. Хмель, помноженный на ярость, – плохой помощник. А ярость была отменная – всегда в нашей жизни найдется тот, кто начнет диктовать, как нам нужно жить. И напористо так, словно один знает истину. А поддашься чуть – уже и на шею вспрыгнул, и понукает оттуда. И с уверенностью дьявольской, непонятно, откуда берется, ни тени сомнения посреди наглости. Очень не люблю я так. А потому и говорю: – Подь сюды, чего ты прячешься? А тот опять ногой из-за дерева – хабах, я еле блокировать сумел тяжелый ботинок, а то бы пах не собрать. Тут я совсем рассвирепел – чуть он только голову из-за дерева высунул, я ему левой в нее – буцк. Успел зацепить, чиркнул по скуле. Несильно получилось, но хоть раз попал. Заторопился, правда, и правой вслед – ащ наискось. Как перекрестил, получилось. Только так сильно, что самого на месте развернуло, и свалился я на колени. Яркий же, не будь медленным, выскочил из-за дерева и ко мне. И гляжу – ствол выхватил и ко лбу мне приставил. Ну, думаю, приехали, и холодный кружок так неприятно свербит кожу металлом. Но уж ярость никуда не делась. Поднимаюсь я с колен и говорю уродцу медленно и внятно: – Если, – говорю, – пистолет свой смешной сейчас сам не выкинешь в кусты, я у тебя его отберу и по голове тебя забью нахрен его же рукояткой. Смотрю, поразился он моей отваге и пистолет подальше кинул. Тут мы опять сцепились, но уже вяло, задышали тяжело, устали оба. На том и разошлись. Я в палатку забрался, а там уже Конев лежит. Не спит, тревожится. – Ты, – говорю, – про бесов все говорил, про кабиасов. Так вот встретились нам. Эти двое – точно нелюди. Только мелкие бесенята, немощные. Завтра увидишь. А наутро проснулись от криков. – Украли! – кричат. – Украли! Я вылез на свет. Милиция уже тут, автоматчики с пистолетчиками. И наш знакомец как близким им докладывает: – Был пистолет вчера, а сегодня нету. Вот право на ношение. Вот все прочие радости. – Слышь, ты, – говорю ему. – Ты вчера пистолет свой сам в кусты закинул спьяну. Не помнишь? Бросились они искать – лежит, родимый. Обложили они яркого матами, сели в моторку свою и умчались восвояси. В этот день яркий как с ума сошел. Корежило его всего. Два раза еще кричал – то деньги у него украли на обратную дорогу. То рыбу пойманную. Ко мне же народ потянулся, с кем вчера выпивали, и другие прочие: – Видели, как ты его учил вчера. И правильно. Он за три дня достал тут всех наглостью своей, хамло питерское. Правильно все. – Да я не учил вроде, – а самому стыдно наутро. – Да не, нормально все, – мужики говорят. С ярким же точно что-то случилось. Точно бесы из него повылезали. Стал в истерике биться. Потом к людям пошел, к одному, другому, кем командовать до того пытался. А все, не боясь уже, увидев, кто он есть, по-простому посылают его к матушке да батюшке. Первый, второй. Он к Васе, соседу нашему, а тот: – Да надоел ты совсем. Не подходи больше. Тут яркий к дереву, осине ближайшей, и давай вдруг рыдать неожиданно: – Вы не знаете. Меня в детстве отец бросил. Я найду и убью его, убью! И взрослый мужик, а плачет-заливается, как дите малое, брошенное. Аж жалко его стало. Вышли бесы из человека. Надолго ли? – Ладно, – говорю, – хватит рыдать. Иди вон, горячего поешь. Трудно порой, ой как трудно разобраться в человеке. Иной всем хорош – и пригож, и румян, и весел с притопом, а в душу заглянешь – есть что-то черненькое, какая-то червоточина. И такая она бывает извилистая, непростая – просто загляденье. Другой же зол, как черт, несуразен, прихотлив, а прощаешь ему все. Потому что точно знаешь – свой человек, не продаст, не заступит за границу белого с черным. Было у меня два друга – один с волосами, второй – без. Оба писали печальные и смешные книжки. Я в них прямо влюблен был за их талант и красоту. С безволосым когда познакомился да почитал его первую книжку про войну – так и подумал: брат народился. Так он правильно все понимал, так писал искренно, с болью и бесстрашием. Такую женщину красивую любил, таких детишек славных нарожал! Да и сам хорош собой – взгляд пронзительный, голос зычный, подбородок небритый, мужественный. В солнечные дни над головой самодельный нимб стоит. Походка четкая была, как печатный текст. Не человек, а кумир молодежи и студентов. Он тогда еще весь в черном и кожаном ходил, даже и в носках. Но не это главное. Показалось мне вдруг, что не один я думаю о мучительных вещах, что нашелся наконец человек-глубокопатель, молодой, а правильный. Так он о жизни и смерти со знанием писал, так про детство рассказывал да про любовь плакал, как я почти не умел. Только потом что-то насторожило меня. Слишком уж все гладко и отважно получается. Будто по маслу пальцем – борозда заметная, а края оплывшие. Сначала я, после лет уже знакомства, все понять не мог – как же его зовут. То ли Мирон Прилавин, то ли Целестий Лабильный. Даже и сейчас не знаю. Как-то неуютно мне стало с человеком без имени дружить. А он пуще того – принялся революцией заниматься. – За последние годы, – говорит, – у нас двадцать процентов населения заразились сифилисом! Я от нынешнего времени тоже не в восторге. И про болезни разные побольше моего друга Целестия знаю. Туберкулез вырос и окреп, во всем мире про него забыли и лекарств новых не делают. И у нас не делают и забыли – и больные с открытой формой шашлыки на улицах продают. Да много еще другого, Мирону неведомого, по причине неспециального образования. Но чтобы двадцать процентов сифилиса… – Слушай, – говорю, – дружище Мирон, вот нас пятеро тут стоит, беседует. Это значит – один из нас сифилитик. Давай-ка выясним – кто? А вот на рынке сто человек толкутся, включая стариков и детей. Двадцать из них – больные? – Это статистика такая специальная, – быстро и правильно говорит мне Мирон, а глаза отважные и хитрые. Дальше – больше. Гляжу, друг мой на государственном телевидении занимается революцией. А также в различных поездках за деньги налогоплательщиков. “Какой молодец! – думаю. – Как он ловко занимается революцией под носом у властей!” – Друг родной, – спрашиваю его, – а не боишься, что лодка раскачается с твоей помощью и не станет ни правых, ни левых, ни виноватых? – Я знаю, что нужно начать, а там само все сложится, – заслушаешься моего красавца. Дружу с ним, а все удивляюсь – и левак он, и православный христианин, и созидатель, и разрушитель одновременно. – Да ты же бес! – догадался я внезапно. Радуется. – Поехали со мной на Север, – предлагаю, – почистишься. – Я и так чистый, – отвечает. – Мне незачем. Последний раз когда с другом моим общались, напились сильно, по-пролетарски, он бутыль со спиртом припас тогда. Мужикам пьяным – про баб да про машины поговорить, то-то радость. Мы по Ленинградскому вокзалу тогда шли с трудом, возвращались после длительной поездки. – Нравится мне мой джип, люблю большие машины, – по-рабочему честно сказал мне Мирон. – И мне мой нравится, – с буржуазной изворотливостью подхватил я. – Вот сейчас вернусь домой, нужно будет обслужить машинку, масло поменять там, фильтра. – А мне шофер мой все это делает, – приоткрылся на мгновение Целестий, но тут же опять улыбнулся располагающей улыбкой. Попрощались мы как-то быстро. Я пошел прямо к поездам на Север. Он же нырнул внезапно вниз, в переход Казанского вокзала, и кокетливо стал спускаться по лестнице. Я с недоумением и жалостью посмотрел ему вслед. А потом подумал про клоунов… Конева, второго моего друга, тоже все любят. И я со всеми. Хоть, казалось бы, за что его любить. О нем нужно заботиться постоянно, иначе он вымрет, как редкий вид живого вещества. Вернее, он уже вымер, этот вид. Конев – один из последних представителей. Хомо интеллигентус, несмотря ни на что. Невозможно себе представить, чтобы Конев кого обидел. Хотя он уверяет, что так бывает часто. По мне так он – сама душевная нежность и слабость, несмотря на внешность и гадость. А того и другого тоже хоть отбавляй. Зато книжки его читаешь – и смеешься до слез. Редко так бывает, чтобы не сквозь и не вместо. Внешне Конев примечателен. Худоба, борода, нос, очки. Руки тонкие. Душа крепкая, чистая и едкая. Когда первый раз его на Белое море взял с собой, он сзади на байдарке от усталости так ухал, что я пугался каждый раз – думал, белуха какая рядом всплыла. Вздрогнешь так всем телом, оглянешься – а там Конев чуть живой. И что важно – чуть живой, а гребущий, весло не бросающий. Наравне со всеми мастер. Я как вспомню о его службе в архангельском стройбате году так в восемьдесят пятом – оторопь берет. Реально представляю себе, что такое стройбат. Локальные войны отдыхают – там хоть ясно, кто враг – примерно половина людей. Здесь же все люди – враги. Живо-живо чувствую, как обрадовались военные строители, когда впервые Конева в своих рядах узрели. Я сам через подобное прошел, но хоть юношей был задумчивым, все ж с боксерским разрядом. Это и выручило в итоге. Конев же на ровном месте спотыкается, подзатыльник же наверняка весь мир его приводит в хаос. И вот быдло стройбатовское, сиделое и стоялое, веселое и пластичное, – и Конев между них. Ах вы, ночи, ах вы, дни. Кто понимает – молодец. А удивительное рядом. Очень его рассказы о службе люблю, о том, что плохо жил до тех пор, пока сержанту Нурмухамедову не сделал наколку на плече в виде его любимой девушки. И когда девушка получилась в несколько раз красивее, чем на фотографии, Конев вдруг зажил хорошо. Потому что у всех сержантов, и даже у рядовых, оказались любимые девушки. И всем наколки коневские понадобились – толпа вдруг признала художника. Тут-то и картошечка жареная появилась, и коньячок армянский, и освобождение от работ. А также почет, уважение и слава – каждый с ним теперь хотел дружить. И я – тоже. Потому что почет выстоявшему. А когда он еще говорит, что сына любимого обязательно в армию отдаст служить, потому что иначе негде жизни научиться, – тут я вообще падаю ниц и ставлю стопу коневскую себе на голову. Потому что люблю людей из проволоки. Из сталистой. Она тонкая и гнется, конечно, но с большим трудом. Все рассуждения свои я рассуждал на следующую ночь, когда угомонился, затих на час Дикий лагерь. Кое-где струился дым от догорающих костров. С разных сторон доносился рычащий мужской храп. Он странно гармонировал со стоящей кругом тишиной. Тишина была родиной. Русские люди спали на своей земле. Мне не спалось. Я сидел и думал о многом. О том, почему правители наши уже век поголовно происходят из народа, из нас же, а счастья по-прежнему нет. О том, почему нас, русских, не любят за границей страны, а внутри этих границ мы сами не любим друг друга. О том, почему у нас нет мудрых стариков, старцев, которые научили бы нас отличать черное от белого, острым безжалостным лезвием рассекая зыбкую границу между небом и землей и не допуская этим прикосновения к сладким губам врага. Почему даже лучшие из нас врут, и не от этого ли постоянно напряжена и болит душа. Почему мы гадим на своей природе. Почему живем в постоянном говне и не пытаемся хотя бы лично отойти немного в сторону. Глобальные эти вопросы измучили меня, и я стал думать о личном. О всех, кого любил, их сладко было вспоминать по очереди и вместе, и только я забылся – боль высекла слезы из глаз. Такая острая и непредсказуемая, что возопил я, неверующий и смышленый прежде: Господи, за что?!!! “А за это, за это, и вот за то. И помнишь еще – за это тоже”, – хорошо, когда сам себе можешь трезво отвечать на такие вопросы. Было близко-близко к выходу солнца из-за ближайшей сопки. От жирной реки Варзуги пошел пар. Стих совсем и до того небольшой ветер. Зашевелились в прошлогодней листве просыпающиеся лемминги. Заворочались в палатках мужики. Протарахтела первая моторка, привезшая из деревни продавщиц лицензий. Тоненько вскрикнул кто-то в бесовской палатке. Пискнула птичка Божия. Я вытер глаза грязной от пепла ладонью и поднялся на ноги. Сегодня я должен был поймать рыбу. Я точно знаю, что нет рыбы красивее и благороднее семги. Это даже не рыба, это – разумное существо, особой стати рыбный народ. Так умно и уместно все устроено в его жизни, от рождения и до смерти. Из родных рек уходит она в далекие моря своей юности и проводит там несколько лет в никому не известных занятиях, словно познает мир во всей его сладости. Затем, повзрослев, возвращается на родину. За многие сотни километров чует она вкус родной воды и приходит точно к тем рекам, где родилась. По пути к нерестилищам перестает питаться и только убивает, поморы говорят “мнет”, сорную рыбу, которая может повредить ее потомству. После нереста скатывается обратно в море, чтобы продолжить жизнь, сделать еще несколько циклов, от свободы до любви, совсем как человек. А в реке остается стадо нянек, которое охраняет общее потомство, само не питается ничем, потому сильно худеет и в конце концов гибнет, жизнь на благое дело положив. Трудно поймать семгу. Она рвет сети и избегает ловушек. Потому строили раньше сложные лабиринты, чтобы запутать ее, чтоб не выпустить. Но и тогда бежала их большая часть. Лишь во время любви, во время пути на нерест, можно легко поймать ее. Как и человек, теряет она тогда голову и бросается на любую наживку. Как и человек, хочет защитить свое потомство и в благородстве своем становится легкой добычей. Нет вкуснее рыбы семги. Я долго, оскальзываясь на прибрежных камнях, бродил вдоль реки. Возбуждение, азарт, гоняющие вверх и вниз по течению, утихли, и пришла усталость. Я в разных направлениях хлестал воду спиннингом, и каждый раз блесна приходила пустой. Иногда ее сильно дергало, и сердце тогда замирало в радостном предчувствии, но это были всего лишь речные водоросли, которые податливым пуком приплывали потом вслед за снастью. Счастья не было. Не было и удачи. Снасти мои, привезенные из далекой от моря местности, были скорее щучьими, нежели семужьими, и я начал ярко осознавать еле видимую раньше разницу. Я был глуп, неумел, неудачлив и беспомощен. Рыба не шла ко мне. Так же точно любая женщина чувствует недостаток твоей энергии, если ты устал и слаб, и любые говорения, шутки, изысканное кружение будут бессмысленны. Слабый остается голодным. Я думал так и медленно отчаивался. Неспешно текла жирная река Варзуга, гораздо быстрее ее бежало время лицензии, уходила, ускользала от меня моя рыба. Где-то в глубине воды, за камнями, в медленных водоворотах обратного тока, что бывает возле глубоких ям, стояла она, отдыхала после борьбы с рекой и смеялась надо мной. Вернее – подсмеивалась, настоящие женщины никогда не смеются открыто, с окончательной бесповоротностью. Они всегда дают шанс. В тщетных этих надеждах прошли последние полчаса. Подушечки пальцев уже сильно болели, натертые грубой лесой. Та, в свою очередь, начала путаться и виться в кружева, устав от бесконечных забросов. Многочисленные смененные блесны отдыхали в беспорядке в пластмассовом ящике. Последней я нацепил “тобик”, подаренный нарядным москвичом. Нацепил, не веря уже ни во что, слишком уж аляповато раскрашен неестественными, кислотными красками был он. Но так же думаешь порой о людских игрищах – кому нужны их дешевые, злые кривляния. А потом глядишь – и сам уже пляшешь под общую прелестную дуду. Всех нас легко обмануть. Она взяла быстро и яростно. Несколько раз успела всплыть, блеснуть ярким серебряным брюхом, отчаянно рвануться вглубь, извернуться, выстрелить против течения, притвориться усталой и вновь рвануться с предсмертной искренней силой. Я сам не успел испугаться и поэтому был неумолим. Тупо, пыром, пер ее на берег. Не было ни времени, ни пространства – лишь мы с ней. Мы были единым существом, связанным, как пуповиной, толстой плетеной лесой, которую невозможно разорвать. Я не помнил себя, не было рук, ног, ушей – ничего. Лишь в глазах бился серебряный огонь. Очнулся я, когда она уже лежала на берегу, не сумев разорвать нить, но сломав напоследок, в последнем излете, крючок обманной яркой снасти, уйдя от него, но уже на берегу, уже опоздав. Она освободилась в смерти, и это был единственный способ, единственный метод свободы. Для нее. Возможно, для меня. Вероятно – для всех. Я сидел на берегу жирной реки. Тихо плескала о камни проходившая мимо вечная вода. Лежала рядом мертвая царевна – красавица-серебрянка. Солнце медленно выплывало из-за сопки. Начинался новый день. Последний. Здесь. Я шел к навесу, бережно неся ее на руках. Прекрасное прохладное тело ласкало мои ладони своей ласковой тяжестью, своей неземной гладкостью. Оно было и в смерти стремительно. Я был очень рад ему. Я был счастлив ей. Под навесом за деревянным столом сидел нахохлившийся, лохматый со сна Конев и пил свой утренний чай. Сладкий и горячий, он был здесь его единственной едой, кроме спирта. – Конев, я поймал ее! Я поймал свою рыбу! – я был переполнен счастьем, громок. – То-то я гляжу – идешь надувшись. Смотри, под навес не влезешь, – завистлив и точен был мой друг. Он умеет так, по-разному и одновременно. Неслышно подошел Македоныч. – Словил? – он вскользь посмотрел на мою рыбу, потрогал ее корявым пальцем. – В каком месте? – За мысом, у камня, где водоворот, – ликовал я. – На больничке взял, – констатировал Македоныч. – …??? – кончились мои слова. – Там яма у берега. Там ослабелая отдыхает. Другая же по середине прет. “Ну ладно”, – опять подумал я. Мы печально собирались уезжать. Почему-то так здесь – тяжело, неприкаянно, никаких тебе бытовых условий, а душа накрепко прикипает к северным местам. Так, что, покидая их, отдираешь ее с болью, и долгое время потом сочится еще она сукровицей. Читал я про Бориса Шергина, великого поморского писателя, что когда жил он уже, старенький и слепой, с несостоявшейся судьбой и разрушенным здоровьем, приживалом на даче знакомых в Подмосковье, то уехал племянник хозяев на Север в путешествие. Вернувшись же оттуда, впал в длительный, слезливый, нескончаемый запой. Все ругали племянника, совестили, кляли на чем свет стоит. И только мудрый Шергин увещевал всех ласково: – Не ругайте, не ругайте его. Вы не знаете, что такое Север!!! Уложили вещи, разобрали собранную было Коневым байдарку. Он под конец похода решил, что совсем уже окреп, и даже сумел сделать лодку. Весь Дикий лагерь с интересом ждал нашего отплытия: байдарка – редкое судно в кругах матерых рыболовов. Но поднялся сильный полуношник, вспенил воду и погнал баранов по широкой реке. В такую волну соваться на воду не хотелось, и под усмешки лагерных жителей мы сложили лодку обратно в мешки. Все это усилило и без того тяжелую грусть. Уезжать в цивилизацию не хотелось так, что усталые руки сами опускались вниз и роняли на землю различные грузы. Нам опять помогал Македоныч. Палатка, спиннинги, мешки с байдаркой были снесены в лодку. Канистру с остатками спирта мы подарили благодарным мужикам. Самое ценное – пластмассовое ведро с засоленной семгой – я любовно носил везде с собой. Конев крепился – у него не было такого ведра. Заварили прощальный чай. Сели кругом с новыми друзьями, бесы уехали на день раньше. Во главу стола посадили Македоныча. – Как жить, старик? – все не унимался с расспросами я. – Как разобраться в этой стране, где люди злы и добры одновременно, где ничто не движется вперед, а все только по кругу, где подвиги похожи на преступления, и обратно все тоже похоже? Где на словах вместе, а на деле все люди – враги? – Почему семга мелкая идет? – интересовало практичных мужиков. Моим глупостям старик улыбался устало, рыбакам же ответил коротко: – Залома не стало давно. – Что есть “залом”? – надменно спросил новичок, по виду – типичный питерский. – Залом – самая крупная семга была, в бочку не влезала, вот ей спину ломали, чтобы поместилась. За десять килограмм вся, а то и в тридцать попадала. Она поздно шла из реки в море, последняя, перед самым льдом. А у нас был рыбнадзор, – Македоныч вдруг разговорился. – Фамилия как? – Не наша фамилия, Прищепа то ли Прилюба какой, не помню уже сейчас. Но такой идейный – все знал, как правильно, ни в чем не сомневался никогда. Тюрьма так тюрьма рыбаку, раньше строго было. А потом власть да научники решили реку перегородить. Сами все вычислили, ни стариков, ни прочего народа не спросили. То ли с вредителем семужьим боролись, то ли еще с чем глобальным. Сеть поставили в октябре. – Дальше чего? – даже бывалые заинтересовались. – А ничего. Прилюба этот несколько месяцев пришибленный ходил. Так-то раньше хорохорился да сеть ставить помогал. А через месяцев несколько проговорился: “Не будет больше залома, мужики, – говорит. – Ходил я по реке в конце той осени. Все берега колобахами такими мертвыми усеяны были. Разом все стадо вывели. С ним и вредитель пропал. Некому вредить стало”. – И где он теперь, идейный этот? – Не знаю, пропал потом. Уехал куда, наверно. Теперь в другом месте служит. Мы допили чай, поручкались с мужиками и сели в лодку. Македоныч дал течению отнести ее от берега и завел мотор. Тот затарахтел тихо, не нарушая лежащего вокруг покоя. Его ничто не могло нарушить. Ни наши новые друзья, отчего-то решившие проводить нас до ближайшего мыска, медленно бегущие по берегу с явной похмельной одышкой. Ни плеск семги, которую тащил то на одном, то на другом берегу удачливый рыболов, сразу сгущающий вокруг себя пространство хорошей, азартной зависти. Ни даже взлетающий с завидной периодичностью вертолет, возящий совсем богатых в верховье реки, где они тешили самолюбие на нерестовых ямах. Все это знала и видела не один раз жирная река Варзуга. Всю людскую доблесть, боль, гнев и отчаяние впитала она в себя и теперь текла мудро и неторопливо. Все было и все будет. Только бы не совсем в бесовское бесчинство впадали насельники земли, и тогда будет идти в глубине воды большое стадо рыбы, движимое любовью. Так же неторопливо, как река, правил лодкой старик Македоныч. Есть вещи, о которых не принято говорить, вот он и молчал. Есть вещи, о которых говорить бессмысленно, и он не говорил. Но меня опять черт за язык тянул: – Македоныч, а вот у отца Митрофана мы были. Вроде ничего мужик, церковь восстанавливает, книги пишет. Вы как к нему в деревне относитесь? – А плохо относимся, – без заминки, как о давно решенном, отозвался старик. – Почему? – я сильно удивился. – Да понаставил всюду крестов своих, новых, не наших. И таким холодом древнего раскола дохнуло вдруг, что жутью пробежал по коже дальний ветерок. Ведь прошли века, почти забылись войны, и лишь непримиримая память честной веры не простила дочери своей принятия искуса. Так и вкусившие однажды не простят обмана революции. Будут молчать и помнить. – Ну что, до дома напрямки? – Македоныч, казалось, не заметил нашего волнения. – Давайте, приезжайте еще. Осенью приезжайте, тут совсем красиво будет. И листопадка пойдет, самая крупная после залома. Приезжайте, остановиться у меня можно будет, изба есть свободная. – Я очень хочу, я обязательно приеду, – сказал я, а Конев промолчал. Его уже изо всех сил тянуло в цивилизацию. – Ладно, до встречи тогда. Бог вам в помощь. И мне тоже – гавры еще проверить нужно до полной воды, – старик легко оттолкнулся от берега. Лодка как по маслу пошла по успокоившейся к вечеру воде. Мы быстро уложили вещи в машину. Хотелось ехать – не тянуть саднящей горечи прощания с любимыми местами. Благо к нам они были спокойны, не назойливы – дали рыбы, ветром приласкали да водой окропили – на том спасибо. Сантименты для тонких душою. Мы же за несколько дней здесь покрылись грубою коркой грязи, копоти, запахов, радости. Мы вновь были сильны для мира. Черт нам был не брат. А когда выехали из деревни и дорога вновь прошла у моря, не смогли не остановиться на прощание. Был уже поздний вечер. Ветхая серая дымка раненого северного лета висела над водой. Само же море было темно-синее, спокойное и неприветливое, как усталая от жизни старуха. Тихо и замкнуто лежало оно перед нами. Где-то невдалеке покрикивала стайка птиц, сидевшая на воде. Негромко постукивала уключинами рыбацкая лодка, угадываемая в темном силуэте. Размыто чернели всплывающие в отливе камни. Дальше было совсем сине, мрачно, беспросветно. И вдруг что-то случилось! Что-то чудесное грянуло, произошло! Невероятный, безумный, отчаянно-веселый солнечный луч вырвался из узкой щели между низкими тучами и горизонтом. Он вырвался – и ворвался, и вдруг окрасил все золотом, неприкрытым, непредумышленным золотом счастья. И на темно-синем фоне засверкали, больно глазам и душе, – камни, птицы, поплавки сетей. И возле них, в золотой ладье, медленно перебирал, тянул золотые сети сверкающий человек. В сетях этих светлым золотом билась сиятельная рыба. Через месяц я позвонил Коневу. Соскучился по нему, да и как-то замолчал он после поездки. – Не ругай, не ругай меня! Ты же знаешь, что такое Север, – сказала трубка хриплым коневским голосом.

Дмитрий НовиковКуйпога."Моя философия в том, что нет никакой философии. Любомудрие умерло за отсутствием необходимости, - он дернул ручку коробки передач, и машина нервно, рывком увеличила скорость, - То есть любовь к мудрости была всегда, а саму мудрость так и не нашли, выплеснули в процессе изысканий. Ты посмотри сама, что делается. Напророчили царство хама, вот оно и пришло. Даже не хама, а жлоба. Жлоб - это ведь такой более искусный, утонченный хам". Они ехали молча, в ночной тишине, по дороге, ведущей за город, на север. За окном мелькали старые, с облезшей краской, дома, сам асфальт был весь в выбоинах и ямах, как брошенное, никому не нужное поле. Внезапно показался огромного размера ярко освещенный предвыборный щит с сияющей мертвенно-синей надписью "Поверь в добро". "Вот-вот, смотри, славный пример, досточтимый. Ничего не нужно делать. Просто в нужный момент подмалевать красками поярче, лампочек разноцветных повесить. Годами друг друга душили, душу ножками топотали, а тут одни с пустыми глазами мозгом поработали, у других, таких же лупатых, релюшка внутри сработала - и все мы опять верим в добро, тьфу», - он выплюнул в окно окурок вместе со слюной и выругался.Она сидела рядом, нахохлившаяся и печальная. Ей было грустно - он опять говорил не о том. И стоило ли объяснять давным-давно говоренное, обыденное как овсяная каша. Стоило ли в сотый раз пытаться найти первопричину, когда все просто - такая здесь жизнь. Ей хотелось радоваться, что наконец свершилось, после долгих сборов, сведений в кучу всех обстоятельств, всех вязких стечений они все-таки вырвались и едут теперь к морю. Большую воду она видела только однажды, в детстве, когда отец взял ее на юг, и с тех пор в памяти остался свежий, щекочущий горло и грудь запах, слепящая глаза пляска солнечных бликов и едкий, как уксус, вкус кумыса.А он продолжал нудить свое: " Видела, плакат на площади повесили. "Фиерическое шоу". Ублюдки. Писать разучились, а туда же, феерии устраивать. Даже любимое и родное теперь слово "fuck" умудряются в подъездах с двумя ошибками писать. Вообще, утонула речь, язык утонул. Как будто во рту у всех болотная жижа. Да и в головах тоже. Мозги квадратными стали. Вместо мыслей заученные схемы. Мыслевыкидыши. И утопленица - речь". Он был неприятен самому себе со всеми этими неуклюжими рассуждениями, но никак не давали успокоиться, вновь почувствовать ровное течение жизни три пронзительных в своей немудрености вопроса: "Куда едем? Зачем едем? Ищем чего?" И, глупый, все спрашивал и спрашивал себя…"Хватит, - вдруг попросила она, - Надоело уже. Давай про что-нибудь другое. Посмеши меня как-нибудь. Ты же умеешь меня смешить!"У них была странная любовь. Она начиналась как чистой воды страсть. Когда он увидел ее впервые, то поразился стремительности, какой-то воздушности всех ее движений. Окружающие ее люди, события, все вокруг казалось застывшим, словно погруженным в желейную дремоту. Ему сразу представилось тонкое деревце под напором ветра, как оно гнется к земле почти на изломе, но вдруг выпрямляется при малейшем ослаблении, рассекает сабельным ударом тугую тягомотину, чтобы потом снова клониться, сгибаться из стороны в сторону, отчаянно трепеща листвой, и вновь упрямо и чувственно бросаться навстречу жестокому потоку. "И создал Бог женщину", - подумалось, когда он наблюдал со стороны за силой и изяществом ее походки, красотой тонких, округлых рук и неземным почти, стройным совершенством бедер. Потом, много позже, он понял, что только живая, полная ласковой внимательности ко всему вокруг душа способна так умастить, драгоценным миром покрыть совершенное тело. Потому что полно вокруг было красивых манекенов, пляшущих свои бессмысленные, нелепые танцы и постоянно жующих лоснящимися ртами пирожные по многочисленным кофейням. Но потом страсть стала потихоньку стихать, откатываться как морская вода при отливе, и наступило время прикидок и размышлений о чужих мнениях, полезности и монументальной правильности, и никак не могло родиться долгожданное, дерзкое и бесшабашное доверие." Не буду я тебя смешить," - упрямо пробормотал он и снова погрузился в унылые размышления о продажности всего и вся. Благо опыт продаж у него был изрядный. Тяжелым, скользкой тиной покрытым камнем лежала на душе торговля алкоголем, когда цены предварительно повышались на пятнадцать процентов, а потом резко и публично снижались на десять; бодяжный портвейн с хлопьями осадка, распиханный в коробки с сертифицированным пойлом; расселение бичей со всем их вонючим, жалким скарбом по различным, на них же похожим халупам; переклей этикеток с новыми сроками годности на лежалую, прогорклым жиром пахнущую рыбу; склизкая дружба с "нужными" людьми, когда над всем разнообразием отношений плаваяет маслянистый взгляд хитро прищуринных глазок; странные, нереальные сочетания вожделеющих чиновничьих рук и их же властных ртов, вещающих о совести и доброте. А рядом с ними были молодые девчонки, отдающиеся за коробку баббл гама или за ужин в ресторане, что стоило примерно одинаково; рекламные компании в газетах, где такие же молодые и бездумные могли за деньги сочинять сказки о чудесных похуданиях и излечениях; яркие, талантливыми красками расцвеченные плакаты о том, что "только у нас, опять в последний раз, одобрено всеми министрами и специалистами, продается столь необходимое вам, жизненно показанное дерьмо в красивой упаковке, с прилагаемым бонусом в виде еще одного, но уже небольшого, дерьма". Удивительно, но сначала все это казалось ему свободой, захватывающей игрой раскрепощенной воли и могучего интеллекта, изящным противовесом системе фронтального распределения. И только много позже, когда все многочисленные, не лишенные изящества и стройности схемы, стали складываться в такую же систему захлебывающегося счастья безграничного потребления, дешевой радости каждодневного закупа, он почуял неладное. Блистательным венцом его торговой карьеры стали тогда головы лосося. Многоходовая, до мельчайших деталей продуманная афера, где очень многое зависело от дара убеждения себя и других в том, что продать можно абсолютно все, натолкнулась на какую-то преграду. И вроде бы все вокруг были согласны, что дешевые рыбные отходы могут послужить весомым социальным фактором в накормлении сирых и убогих, вроде бы сами голодные, судя про многосчисленным маркетинговым исследованиям, были безумно рады поиметь практически даровую похлебку из голов благородных рыб, вроде бы все соответствующие, строго бдящие инстанции выдали одобрения и разрешения, но предел есть даже у свободы предпринимательства. У него вдруг истощились душевные силы, и тогда сразу пропала воля, хитрый ум отказался измышлять новые кротовьи ходы. Он перестал бороться с отступающей, мусор несущей водой, и поплыл в ней, словно бездумное бревно, отстранясь и впервые за многие годы сумев увидеть со стороны себя, свои придонные мотивы, чужое суетливое величие, громогласие пустоты и комичность каждодневного подвига во славу вороватости. И когда наступил день лактации пушных зверьков, которые присоединились к слоям населения, отказавшимся потреблять неискренний корм, он взял в руки пустоглазую голову лосося, все еще красивую своими стремительными, рубящими воду очертаниями, и со словами "Бедный Йорик" выкинул ее через левое плечо." Все на свете продается , кроме любви и голов лосося", - сказал он ей внезапно повеселевшим голосом, и она засмеялась в ответ.Когда через несколько часов они подъехали к старинной деревне у самого Белого моря, солнце уже высоко стояло над горизонтом. Время белых ночей. Ночи белых ножей. Есть в северном лете какая-то жестокая сила . Она чем-то похожа на щедро украшенное рыбьей кровью резвое лезвие, которое без устали пластует тела, отбрасывает прочь всю нутряную смердь и одного добивается холодной своей силой - чистоты . Ни на минуту не дает солнце закрыть глаза, отдохнуть, накопить новые оправдания. Светло и тихо кругом, лишь изредка вскрикнет в лесу испуганная неприкрытой истиной птица, и ты чувствуешь сначала полную измотанность от своих же вопросов, ты наедине с огромным правдивым зеркалом белесого неба, ты словно стоишь перед могилой убитого бога, и, когда наступает уже предел человеческих сил, вдруг ощущаешь, как с тела, с души словно отваливается пластами чешуя накопившейся за долгие годы грязи, и слезы наворачиваются на глаза от ощущения пусть временной, пусть предсказуемой, но чистоты и ясности. Ты становишься сильным, тебе незачем изворачиваться и лгать, ты пьешь много водки и не хмелеешь, потому что тебя заразил, захватил уже, проник во все поры, в волосы, под ногти бесконечно добрый наркотик - дух Внутреннего моря. И с перехваченным дыханием как пойманная в сети рыба ты поешь во славу его свои спиричуэлсы.Они остановились у первого попавшегося дома и, постучавшись, вошли внутрь. По высоким ступеням, словно по трапу корабля, забрались в сени, потом, наклонившись перед низкой притолокой, ступили в комнату. У небольшого окна на стуле сидела крепкая старуха с живым внимательным взглядом. Лоб и щеки ее были темными, обветренными, а шея и узкая полоска вокруг лица - белые, незагорелые. "Славный черномордик", - шепнул он, но осекся. - Здравствуйте, - старуха кивнула в ответ и быстро оглядела их с ног до головы, - мы из города, не пустите ли пожить на несколько дней?- Ну не знаю, - та смотрела с легкой усмешкой, - а кто такие будете, туристы?- Нет, мы так, посмотреть, - он чувствовал себя неловко и поспешил добавить, - мы заплатим.- Ну не знаю, - старуха опять усмехнулась и замолчала.- Мне очень хотелось на море. Я никогда не была, только один раз, в детстве, на юге. А тут ведь совсем рядом от нас, и никогда. Вот мы собрались просто и поехали. А остановиться не у кого, не знаем тут никого.- Ладно, живите, чего уж там, Ниной Егоровной меня зовут, - старуха уже многое знала о них.- А сколько стоить будет, - он попытался свернуть на знакомую стезю.- Нисколько не будет. Так живите.К морю, к морю. Она торопливо собиралась, выкладывала из сумки вещи, которые могли пригодиться. Куртка, резиновые сапоги, теплые носки, комариная мазь. И постоянно, неосознанно, принюхивалась - не донесет ли ветер тот давно забытый, детскими воспоминаниеми раскрашенный запах. За окном начинал погромыхивать гром, в доме пахло сушеной рыбой, деревом, какой-то едой. Но того высокого, заставляющего слезы наворачиваться на глаза, запаха не было. Она помнила, что на юге он был сильный, пряный, тяжелым потоком несущийся от воды, от галькой покрытого брега, от куч выброшенных на пляж гниющих водорослей. А здесь если и было что-то похожее, то совсем слабое, елеуловимое, призрачное и обманчивое. Какая-то граница, грань между жизнью и смертью, добром и злом, та, которую постоянно ищешь, иногда натыкаешься, но никогда не можешь устоять, удержаться на ней. Он с кислым лицом следил за ее сборами. На улице начал накрапывать дождь, небо затянуло тучами. "Смешно было бы думать, что можешь запрограммировать себе чувства. Да и пошло это как-то - раз к морю, значит нужно ахать и восторгаться, производить готовый набор телодвижений и ощущений. Трезвее нужно быть, циничнее. А то чуть-чуть разомлеешь, расслабишься, поверишь, как тебя тут же мордой в цветущую клумбу - хотел, на, жри свои вонючие растения", - он был давно наученным и умным зверьком. - Собрались? - Нина Егоровна откровенно смеялась над их яркой городской одеждой, - сядьте, чаю попейте, затем можете на убег сходить за рыбой.- Что за убег? - недовольно спросил он.- Ловушка такая. Пойдете направо от деревни, сначала по берегу, потом по кечкоре, там увидите. Километров пять до него.- Кечкора какая-то. А это что за зверь?- Дно морское. Пока куйпога стоит, нужно идти. Потом вода пойдет – не пройдете.- Издевается, - решил он про себя, - неужели внятно нельзя объяснить. По русски. Вроде все здесь русские, не карелы и не чукчи.Старуха словно угадала его мысли:- Куйпога - это когда вода уходит и стоит далеко. Отлив по-городскому. Уйдет так, что не видно ее. Все, что в море мертвого было, оставляет. Водоросли, рыбу, может тюленя выбросить. Иногда аж страшно делается - вдруг не вернется. Но возвращается всегда, всегда … - она улыбнулась каким-то своим мыслям.Сели за стол. Нина Егоровна взглянула в окно, затем резво вскочила и накинула крючок на входную дверь :- Андель, телебейник идет, на фиг его.Он фыркнул, она в веселом недоумении широко раскрыла глаза. Старуха же охотно пояснила:- Коробейники были, знаете? По дворам ходили, торговали, а глядишь - и украдут чего. Этот же все агитирует, раньше - за одно, теперь - за другое. Вроде слова умные говорит, а смысла за ними никакого. И болтает , болтает : "Теле-теле-теле". Вместе посмеялись, успокоились.- А вы как, отсюда родом, - спросила она старуху, с удовольствием вслушиваясь в ее вкусную речь.- Отсюда, милая, отсюда. Восемьдеся три года, и все отсюда.- И как жили, - они явно нравились друг другу.- А как жили. Тяжело жили. Я с семи лет уже нянькой по чужим людям. А потом в море зуйком ходила, здесь в Белом, и на Баренцево ходила. На елах мы тогда рыбачили, с парусами еще.- А где тяжелее было, - заинтересовался он, вспомнив внезапно свою службу на севере и зимние шторма, когда слоновьим тушами валялись по берегу разбитые бурей бетонные причалы.- Везде тяжело, - усмехнулась старуха, - Первый раз как вышли в Баренцево в волну, так мне ушанку на лицо привязали, чтоб туда блевала. Зато сразу привыкла, со второго раза уже за полного человека брали. Замуж в двадцать лет вышла. Вы-то муж с женой будете?Они замялись:- Да нет, мы так, думаем…Старуха проницательно взглянула на нее, внезапно покрасневшую, затем на него:- Был тут у нас в войну один такой. Глупый. Не как все. Ходил все, думал. Как увидит красивую, вроде тебя, так потом на станцию тридцать верст пешком уйдет. Все на поезда смотрел, на женщин проезжающих, искал чего-то,- она посмотрела на часы, - Ладно, идите уже. А то не успеете.Они вышли из деревни, пересекли заброшенное поле, поросшее высокой жесткой травой, из которой поднимались оголтелые тучи комаров, и ступили на кечкору. Она простиралась почти до самого горизонта, лишь в елевидимом глазу далеке сверкала кажущаяся узкой полоска воды, за которой угадывались туманные очертания островов. Дно морское оправдывало свое корявое, бородавчатое название - посреди вязкой, чавкающей глины тут и там возвышались скользкие валуны, покрытые зеленой слизистой тиной, лужи мутной стоячей воды составляли аляповатый, тоскливый узор, повсюду валялись обломки раковин, мешали ступать грязнобородые кочки фукуса. На небе царил такой же раздрай. Верхний слой тяжелых, мертвенно-серых облаков не оставлял ни единого просвета. Ниже беспорядочными клочьми неслись белесые обрывки тумана. С двух сторон приближались темно-синие, безнадежные, как арестантские думы, грозовые тучи. Из них с невнятной угрозой пограмыхивал гром. "Полная куйпога", - мрачно сказал он, жалея уже, что дал себя втянуть в эту беспросветную авантюру. Она же молчала, только широко раздувала ноздри, все пытаясь поймать тот свободный, вольный запах, о котором мечтала всю дорогу.Вдалеке показался убег. Они быстрым шагом дошли до него, достали из ловушки пару десятков мелкой трепещущей камбалешки. "Пойдем назад, - он замерз уже под моросящим дождем и с опаской смотрел на приближающеся отвесные столбы полноценного ливня, - Пойдем"."Нет, я хочу купаться, - решительно, со слезой в голосе сказала она. "Да где здесь купаться, в лужах что ли, - он говорил раздражительно и зло, - Тебе же сказали - куйпога. Да и холод собачий, замерзнешь".Но она не слушала . Решительно сняла с себя сапоги, одежду повесила на вбитый в глину кол и, оставшись совсем голой, повернулась к нему с внезапной улыбкой: "Ты увидишь, все будет хорошо"."Что хорошо, что здесь может быть хорошего?" - не понял он, и вдруг заметил какую-то перемену. Дувший с берега ветер вдруг стих. Сначала еле-еле, словно младенческое дыхание, а потом все сильнее задул ветер с моря. Он был ровный и ласковый, как утреннее объятие, и нес в себе простые, изначальные вещи. Соль и йод были в нем, и любовь глубоководных рыб, и когда-то давно прозвучавший крик малолетнего рыбака. "Кончилась куйпога, кончилась", - кричала она, убегая, а навстречу ей сначала мелкими ручьями, а потом все сильнее, веселыми потоками пошла вода. "Не может быть", - прошептал он, упорствуя в неверии своем, и тогда сошлись две грозовые тучи, одна похожая на лысый профиль хитрого дедушки, другая - с нависшим над усами крючковатым носом любимого вождя, стукнулись лбами, и грянул гром, разметавший их на мелкие обломки. "Вера!" - позвал он , и последний раскат унес с собой рокочушее "Р", оставив "Е" и "В" и "А". "Не может быть", - он пытался охладить поднимающуюся внутри горячую волну чем-нибудь проверенным и разумным, и тогда в разрыве туч вдруг блеснуло яростное солнце. "Не может быть", - упрямился он, смахивая набежавшие слезы, и тогда сверху обидно, прямо в лоб стукнула его задорная сливовая косточка. А потом вернулась она, вся покрытая сверкающими каплями воды и кристаллами соли. Длинные, прохладные и тугие листья ламинарии спускались у нее с плеча, лаская теплую, вольную кожу, и глаза ее невинные, губы ее винные что -то говорили ласково.- …щается всегда, - за ветром угадал он окончание.

Окупация началась, в районе Мантисари появились стойбища первых руссо- туристо, судя по номерам Масква и Новгород . Удачи ребятам, рыппа там ещё нет, есть только щука и запрет до 20 июня на ПЛМ. Почему-то владельцы гостевых домов это не озвучивают, типа нарвался, твои проблемы.

Сегодня нарушал закон аж два раза. Привел в боевую готовность малое транспортное средство , флагман380 ну и Яму незаменимую , маслице ей свежего залил в двигало и сапог, карб подрегулировал, ну и не удержался сбросил все в Свирь и малость решил покататься , км 15 туда сюда до монастырки - это было первое нарушение. На ту беду в машине валялся спин и куча всякого вкусного железа и не только , ну и покидал маленько у любимого камешка, так ведь эта сволочь незаконно клыкастая вздумала клевать, ну и вышло , что я брек злостный, нарушил закон второй раз поскольку отпустить вкусное мяско рука не поднялась И как дожить до 15 спокойно если все зудит теперь...

Все больше убеждаюсь, из самой читающей нации потихоньку сползаем назад к Кириллу и Мефодию. Писать уже разучились , все больше указательным пальцем в клаву тыкать. Читать почти отвыкли, раньше едешь в метро, кто с книгой кто с газетой, теперь все носом в гаджетах, в стерлядках ловилках и пищалках. Теперь новый тренд, на медни мне вопрос задали, а нет ли аудиоверсии всех этих рассказов, буковок много , читать долго. Я в шоке. Так пойдёт, лет через двадцать случится великое закрытие азбуки.

Шёл 295-й день зимы... Снег уже выпадает реже, в свитере и в пуховике уже жарковато, но просто в пуховике - вполне тепло. Отопление отключили месяц назад, сказали что по календарю уже лето, так что щас ещё и горячую воду отключат на две недели. Зато в магазинах, продающих шубы, почему-то нет летних скидок. Только акция: "Купи три шубы, четвёртая в подарок. + Две пары валенок и купальник". Издеваются, суки.Через месяц, думаю, созреет рябина. Как раз к тому времени проморозится как надо. Можно делать рябиновые бусы или рябиновые смузи, кому чо. Хорошо идёт вместо черешни и клубники.Иногда выглядывает солнце. Поверив в чудо, как дурак, ты достаёшь из шкафа шорты и резиновые тапки, выбегаешь на улицу с надувным кругом, а там +8, и хмурые люди в куртках с меховыми воротниками. Ты плачешь, и плетёшься обратно в свою холодную квартиру, под свои два одеяла, и снова варишь глинтвейн. Глинтвейном уже пропах насквозь весь подъезд твоего дома. А так же Тера Флёй со вкусом лесных ягод - всем известно, что ягодный Тера Флю вкуснее.Тебя бесят загорелые соседи. Богатые суки. На моря съездили на какие-то деньги. Солнце видели. Может даже в настоящем море купались. Которое прям тёплое!!! В это вообще трудно поверить. Вокруг меня уже почти 300 дней не было ничего тёплого, кроме бабушкиных носков, но и те износились ещё в мае.Бесят соседи, бесят, гады. Назло им, откапываешь в пыльном ящике комода тюбик автозагара, и яростно им мажешься. Жалко, что в варежках это делать неудобно, но иначе никак. И волосатые ноги плохо промазываются, но брить их тоже нельзя: они дают тебе пусть немного - но тепла.Унылые простуженные синоптики обещают заморозки, но ты уже давно не расстраиваешься. Заморозки так заморозки. Рябина зато быстрее поспеет, и холодец можно с балкона не убирать.Говорят, к сентябрю к нам завезут арбузы. Врут, наверное. Какие зимой арбузы-то? Небось, и стоить они будут как чугунный мост. Рябины лучше поем, в ней витамин С. Как раз Тера Флю закончился, а как за новым идти, если тёплые носки износились?... Шёл 295-й день зимы.

Это даже не рассказ- отчёт о рыбалке одного совсем незнакомого мне человека.

Андрей Снежногорец КРОКОДИЛ Саныч путал следы... Вернее - пытался. Тыкаясь постоянно влево и вправо, заворачивая петли и развороты, останавливаясь, ускоряясь, переходя на вялую трусцу и даже принюхиваясь на ветер.. Андрея вся эта катавась нисколько не трогала. Едва определившись с направлением, Андрей занял горизонт чуть выше Саныча и методично поглощал время и расстояние неизменно размеренным и спокойным шагом, стараясь максимально долго идти по твёрдой и ровной поверхности. Сверху все эволюции Саныча Андрей прекрасно отслеживал, иногда корректируя свою траекторию под сусанинские закидоны напарника. Андрей бывал в этих местах и ориентировался на местности вполне уверенно. Санычу об этом он ни слова не сказал, ибо молчание - золото.. Саныч пыхтел внизу у ручья молча. Тянул ему плечи не только полный груз спирта, но и глухое раздражение на Андрея. По сути Санычу чаще приходилось его догонять, нежели вести к обещанному озеру. День понемногу заваливался к вечеру, когда Саныч внезапно остановился: - Покурим.. Вместо расслабона Саныч налегке, без рюкзака принялся рысачить по тундре широкими зигзагами. Андрей не снимая рюкзака забрался на камень повыше. Перед глазами расстилалась бескрайняя плоскость тундры... Низкие облака поили воздух свежей влагой. Звенящая тишина оттенялась только гулким стуком сердца.. Смешная фигурка Саныча суетно мельтешила чуть ниже, совершенно ломая картину идеального мироздания, отвлекая от медитации.. Андрей пристально рассматривал долину, вход в которую так настойчиво искал Саныч. Долина не просматривалась полностью в пологе мелкой мороси. То, что было видно, напрягало. По сути - болото.. Рукава, протоки, заросли, кочки какие то.. Ни русла, ни течения. Почесав вдумчиво затылок, Андрей решил передислоцироваться поближе к Санычу. Судя по всему, болото придётся форсировать... Ручей то по любому из озера вытекает. Туда и идём. На болоте надо бы вместе держаться - Саныча не обскакать вЕрхом - скалы почти отвесные... Да и не забирался Андрей ещё так далеко. Саныч молча грыз чёрный хлеб, в прикуску с кусочком желтого сала. Андрей откинулся на рюкзак, не снимая лямок рядом.. Дожевав перекус, Саныч суетливо заскочил в рюкзак и уже на скаку бросил через спину: - За мной держись, ты здесь ещё не был... Приподняв брови, Андрей перевернулся на четвереньки и с пробуксовкой рванул за Санычем. Блукать по незнакомой тундре в одно жало не входило в его ближайшие планы... Саныч, гордо сверкая заклёпками на фюзеляже как фронтовой истребитель, прикрытый с хвоста, заложил боевой разворот вправо - форсировать первый ручей. Через час Андрей начал немного разбираться, куда его затащил Саныч.... Гряда камней делила ручей на несколько мелких проток. Войти в лабиринт болота можно было в любом месте... Но только один вход открывал дорогу к сквозному проходу через болотину. Видимости никакой - заросшая равнина с кустарником. Непонятно только, на кой ляд Саныч попёрся через болото... Час - полтора потеряли бы на обходе скал, не больше. Зато по твёрдому... Безропотно шагая почти шаг в шаг за Санычем, Андрей понемногу немел.. Сказывалась тяжелая по обыкновению рабочая неделя, длинная дорога в Туманку, да пеший переход в 6 часов. Мышцы забивались кровью до отказа и отказывали по ходу продвижения, просто выключаясь без предупреждения.. Андрей кидал в рот кусочек сахара, нагибался, касаясь мха руками и прогибался, потягиваясь к небесам. Когда красные круги в глазах немного успокаивались, вытирал пот, искал взглядом Саныча и сверяясь по следу, догонял... Ноги уже подгибались, когда под подошвами внезапно проскользнул гранит. Саныч уже раскидал по плоскости камня нехитрые пожитки и запаливал Шмеля от кусочка сухого спирта. Андрей молча наблюдал за телодвижениями напарника, пытаясь определить план дальнейших действий. Пока Саныч бодяжил в мятом котелке доширак на двоих, Андрей ещё питал какие то надежды на дальнейшее продвижение к озеру и ночлег если уж не в избушке, то хотя бы на возвышенности.. Но когда Саныч начал заботливо разбавлять спирт, то окончательно стало ясно - пришли... Сняв рюкзак, Андрей не спеша осмотрелся. Саныч остановил свой прыткий бег на плоском куске гранита, возвышающемся над водой самое большее на метр. Немного трещин, набольшая ступенька в пол метра, да жменя лишайников, мокрых от только спавшей воды.. Ни укрытия, ни дров. Дунет ветерок - насквозь мозги продует.. Одна радость - комарья пока нет. Чуть позже на неделю - здесь, посреди болотины сожрут живьём... Побродив кругом по камню, Андрей накопал для себя пожалуй самое главное - у камня ручей перетекал из одной половины болотины в другую широким и мощным руслом. Вверх по течению раскинулось вполне приличное озеро с отвесными торфяными берегами. Кристально чистая вода позволяла рассмотреть глинистые участки дна с перепадами глубин и роскошными галечниками... Кумжа здесь должна быть просто королевская... Какого лешего Саныч про гольца гундел всю дорогу, непонятно. Мутит наверное что опять... Ладно. Разберёмся по ходу пьессы.... Саныч по хозяйски расположившись на голом камне уже просасывал сквозь зубы распаренный доширак. У его поджатых под себя ног демонстративно налитые с ,,горкой,, уже стояли две стопки. Андрей с осторожностью сапёра двумя пальцами приподнял рюмку на уровень груди и наполз на неё ртом.. Спирт обжигая растёкся между зубов, выжигая вчерашний перегар. Саныч забыл жевать лапшу и внимательно отслеживал всю гамму ощущений Андрея, скупо отображающуюся на обветренном лице. Выждав Качаловскую паузу по Станиславскому - Немировичу Данченко, Андрей проглотил концентрат счастья с коротким кивком головы.... Саныч хлопнул свою рюмку как воду. Вторая пролетела сквозь его прокуренные зубы просто на сверхзвуке... Только третью Саныч слегка обнюхал со всех сторон и немного посмаковал. Торжественная часть банкета свернулась так же резко, как и началась.. Саныч закатил ногой под уступ все свои пожитки, упаковался в огромный целофановый мешок и завалился в нём на видавшую виды пенку. Оставшись в одиночестве Андрей не спеша обдумал дальнейшие телодвижения. Надо поесть, прибраться, поставить палатку и закатить туда Саныча, пока он не застудил себе почки.. Саныч мычал и отбивался. Сухое одеревеневшее тело не лезло в одноместную палатку, заворачивая коврик.. Андрей аккуратно сложил Саныча на коврик и волоком за плечи понемногу втащил в свою одноместную палатку. Уложив сухонькое тело на бок, Андрей вылез и стянул с Саныча сапоги. Немного принюхавшись и подумав, замотал ноги Саныча в его же рюкзак... Сон никак не приходил в уставшее тело. Андрей сопел с закрытыми глазами и размышлял о жизни вообще и завтрашнем дне в частности... Одно нескончаемо липкое размышление цеплялось за другое, разматывая бесконечную ленту смутных сновидений.. Андрей перевернулся на спину, разминая затёкшие руки.. Зябкое, волглое утро проникало во все суставы ноющей ломотой. Руки свободно раскидывались по всей палатке. Андрей пощупал правой рукой в пространстве и не нашел Саныча. Вот ведь чёрт цыганский..... Немного придя в себя, Андрей вылез из палатки. Сразу же захотелось принять усиленную дозу спирта и залезть обратно.... Пошарив по горизонту глазами, Андрей принялся выковыривать из под гранитного уступа Шмеля с котелком. Саныча нигде не было. Когда Андрей уже поел и надулся от кипятка как рыба шар, из ниоткуда появился Саныч. На спине у него, как у ослика, была приторочена громадная связка высушенных как порох древних досок. Саныч сел у шмеля на корточки: - Удачно встал. Как раз сейчас рыба пойдёт. Ветер начинается... Ветер включился как ракетный двигатель Прогресса... Упругие струи воздуха с моря без проблем выдували на поверхности озерка причудливых белоснежных барашков уже в 30 метрах от берега. Андрей напялил мухой на себя всю одежду и задраился на все застёжки. Немного подумав, надел и пустой рюкзак.. Саныч невнятно бормоча, во все глаза смотрел на озеро, заглатывая мимоходом остатки завтрака. Едва на наветренном берегу волны подняли муть, он не глядя отшвырнул котелок: - Помчались! На берегу бушевал настоящий мини - шторм.. Волны с силой врезались в берег, заливая брызгами и так мокрые насквозь лишайники голого берега. Болотные кочки причесало ветром как на параде, иногда для разнообразия перехлёстывая ледяной волной.. Саныч всё так же суетливо, повернувшись спиной к ветру, вооружил спин колебалкой с поводком. Корявыми прокуренными пальцами напихнул на ржавый одинарник червяка, экономно оборвав хвостик.. Блесна пролетела от берега едва с десяток метров... Саныч стоически выждав почти минутную паузу, мягко провернул катушку на пару оборотов.. Кто то в глубине бесцеремонно схватил наживку и рванул в сторону.. Саныч жестко подсёк, приседая от возбуждения.. Кумжак, подумал Андрей. ПОЛЮБАСУ КУМЖАК. Саныч отцепил с крючка рыбину и кинул её за спину не глядя. Андрей придавил в траве ладонями трепещущий слиток сильного тела.. В руках у него блестел голубизной боков непередаваемой красоты голец.. С кило весом.. Улыбнувшись своим мыслям, Андрей быстро сложил пасьянс - голец в болотину на вылет комара собирается. Волны со дна поднимают всю живность, клевать будет активно только в сильный ветер.. Суетясь почти как Саныч, Андрей принялся трясущимися руками привязывать самую козырную свою вертушку. Мимо него в траву, чуть не задев по лицу пролетел второй голец.. Саныч уже успел припалить беломорину. Папироса, приклеенная к губе, сгорала на ветру совершенно забытая - Саныч тащил уже третьего.. Некоторое время спустя установилось какое то подобие порядка. Саныч со своей Невской катухой не мог забросить блесну далеко - легковата, да и леска толстая. Ободрав под берегом все приличные места, он безмолвным приведением перемещался на следующую поляну, оставляя большие дистанции Андрею.. В этом был определённый смысл - снасти Андрея были покруче, подобралась и тяжелая вертушка с мухой на крючке, которой голец явно симпатизировал.. Огорчало, что на глубине и голец был не такой крупный, да и клевал заметно реже.. Но Андрей не унывал, понимая, что всё может измениться в одну минуту - стихнет ветер и можно будет достать вертухой куда дальше, до барыни кумжи.. Пару раз Саныч останавливался и терпеливо поджидал Андрея - пить в одиночку в тундре не по понятиям.. Присев на корточки, они выпивали по глотку спирта прямо из бутылки - разбавлять было просто некогда. Саныч постоянно стрелял глазами по озеру, проворачивая в голове какие то свои планы.. Андрей прикидывал в уме, сколько уже поймали и как всё это отсюда выносить.. Ветер стих так же внезапно, как и начался. Андрей наткнулся на Саныча, удобно расположившегося на сухой кочке и потрошащего рыбу: - Дел море. Надо всё попотрошить и присолить. Прикинув, что втекающий ручей в зоне досягаемости броска, Андрей кивнул: - Ладно... Ща.. Вертушка полетела в манящуюю струю строго по баллистической траектории. Саныч без интонации подал голос из за спины: - Не заморачивайся. Тут кроме Крокодила кумжи нет.. Ничего переспросить или ответить Андрей не успел... Из хрустально прозрачной струи на встречу вертушке упруго оттолкнувшись от воды лопатообразным хвостом вылетел просто гигантских размеров наглый до беспредела, самоуверенный кумжак.. Рыбина трепетала в воздухе разбрасывая искрящиеся брызги, явно нацеливаясь атаковать вертушку.. Андрей дрогнул от неожиданности и дело решилось в долю секунды.. Схватив вертушку, кумжак сочным шлепком с переворотом приводнился в струю. Фрикцион еле успел взвизгнуть, как леска провисла... Захлёбываясь смехом с кочки на спину упал Саныч: - Ну ты блин даешь!!! Я ж тебе по русски объяснял - КРОКОДИЛ!!!!! Андрей ошарашенно стоял, безвольно опустив руки. Адреналин постепенно заполнял мозг, снося всё на своём пути. Когда в темечке вышибло пробку, Андрей заорал на ультразвуке, потрясая удилищем над головой: - КАК ТАК ТО!!!!! КАКОГО ПОЛОВОГО ЧЛЕНА, МАМЕ ВАШЕЙ ПОТНЫЕ НОГИ В РОТ!!!! Саныч завертелся на земле уже в истерике.. Рот его жадно и с хрипом засасывал воздух, но ничего членораздельного выдать на гора не мог..... Андрей отшвырнул удочку в сторону и решительно двинулся с бутылке со спиртом.. Андрей опустив голову, угрюмо тащил через кочки и протоки набитый рыбой рюкзак. - Саныч бодро маршировал на легке впереди, выдавая одну за одной успокаивающие сентенции: - Дурилка ты картонная!!! Знаешь, сколько я блёсен на Крокодила извёл??? Не одну зарплату!!! Знаешь, кого я сюда приводил?! Да я сюда таких людей приводил, что тебе и не снились! Те люди с тобой бы и за руку не поздоровались!!! Ты для них - пыль аборегенская, грязь на сапогах!!! И те умылись! Один сюда даже с нахлыстом припёрся, Мла умный самый! И он тоже умылся!!! Потому что КРОКОДИЛ!!! Андрей терпел до последнего, но всё же подал голос: - Саныч! Не гони мне тут своё фуфло.. Люди сёмгу ловят по пятнадцать кил, а тут какой то кумжак на пятёру! Саныч в прыжке развернулся на 180 градусов и орал Андрею прямо в лицо: - Чё??? Самый умный что ли?! Я сюда уже лет пять хожу! И всё перепробовал, а не поймал! Андрей грустно поскрёб в затылке: - И что? В сетку даже не лезет??? Саныч уже в истерике брызгал Андрею слюной в лицо: - Ты что, дебил в натуре??? Я сетей мог бы прямо с дороги воткнуть пол километра!!! И рыбы было бы немеряно!!! Мне он живьём нужен, понял??? Я в глаза ему посмотреть хочу!!! Андрей потоптавшись, обошел Саныча по болотине, отводя взгляд в сторону и смачно сплюнул на ближайшую кочку.. Саныч потрусил за Андреем нервной трусцой, матюкаясь сквозь зубы в пол голоса и пиная попутные кочки с разбегу. В ,,лагере,, сварили уху и молча приговорили пол литра спирта. Развели из досок приличный костёр, просушили вещи и согрелись. Андрей молча готовил снасти на ночь, в поход за Крокодилом. Саныч, сыто рыгая, отбился в палатке, напялив самостоятельно рюкзак на ноги: - Завтра в 9 самое позднее выходить надо.. А то я на работе всю посевную завалю нахрен... Андрей молча кивнул и закинул рюкзак за спину. Саныч выползал из палатки задом и ногами упёрся в Андрея. Андрей всё так же молча пододвинулся и поставил перед Санычем уже разогретые остатки ухи и кружку дымящегося чая. Саныч для старта обмена веществ хлобыстнул глоток спирта и с чувством приступил к завтраку, тщательно осматриваясь вокруг из под опухших век. Рыба была уже тщательно упакована в дуковские мешки и распихана по рюкзакам. Прибравшись на скале, сожгли остатки досок и мусор. Тщательно смыли кострище и все следы пребывания. Никто не должен даже догадываться, что здесь был лагерь и есть рыба.. Осмотревшись, двинулись домой. Переход был долгим.. Рыбы добавилось, стало тяжелее. Отдыхали чаще. Саныч не гнал, так как вышли с запасом. Спирта больше не пили - деньги на ветер, на ходу не пьянеешь, быстро выветривается, да и к машине надо прийти без выхлопа. Гаишники не спят, а права для Саныча - хлеб.. Каждый за своими мыслями, молча мотали километры.. Когда в распадке показалась Порчниха, побежали чуть быстрее - не надо экономить силы, да и с горки всегда подручнее скатываться. Саныч ощупал со всех сторон УАЗик, проверил бензин и откопал припрятанный в сторонке аккумулятор. Андрей расстелившись на завалившихся воротах котельной, принялся делить рыбу. Ритуал не хитрый. Бытующий среди бывалых тундрюков издавна.. Рыбу в тундре присаливают по мере поступления так сказать. Не перебирая и не фасуя. Уже потом, при дележе, сортируют по размеру и количеству, примерно на равные части. Один поворачивается спиной, второй выбирает любую кучу и показывает на неё рукой - КОМУ??? Кому скажет, тому и достанется. Саныч даже не взгянул на кучи. Отвернулся: - Тебе. Андрей сёрбая носом принялся запихивать свою долю в рюкзак, отслеживая, что бы рассол не стекал с плёнки на землю. Рыбу ещё досолить надо - в тундру много соли не унесёшь.. Саныч вылез из УАЗа с чистым мешком и пачкой соли. Споро кидая тушки в полиэтилен, Саныч внезапно замер как вкопаный.. Пластиковый пакет шурша опустился на землю, едва наполнившись на треть. Андрей искоса проследил за взглядом Саныча. Из кучи гольцов на полиэтиленовую подстилку медленно скользило хищное тело огромного кумжака.. Саныч в прыжке подскочил к Андрею, вцепившись в горло: - ТЫ!!! КРОКОДИЛА!!!!!! Андрей спокойно распрямился и ноги Саныча повисли в воздухе. Не спеша, осторожно Андрей оторвал Саныча от лацканов куртки и бережно усадил на свободное от рыбы место: - Не ори, не дома... Да и дома не ори. Не Крокодил это... Из Саныча как будто выпустили воздух: - Как не Крокодил??? Андрей высморкался в сторону и потёр устало воспалённые глаза: - Крокодил твой на месте остался, живее всех живых.. Саныч захлопал глазами: - Вообще ничего не понял... А это кто??? Андрей завязал мешок с рыбой и сел возле Саныча: - Ну не знаю... Брат, кум, сват.. Или подружка... Крокодил ушел. Сссука.... Саныч опять было подскочил в зенит: - Мла, ты толком то рассказать можешь?! Или так и будешь му - му тянуть за вымя??? Андрей устало сдался.. Носить в себе это целый день было невозможно: - Там вертолёт сгоревший лежит на дне... Саныч всё же подскочил выше своего роста: - ЧТООО????? Андрей всё же потянулся за бутылкой и цивильными рюмками: - Вертолёт там, вертолёт сгоревший... Весь кумжак в нём и стоит, пасётся.. Туда как раз основная струя выходит, всё туда ручьём несёт.. Первым берёт Крокодил, потом по табели о рангах, всё мельче и мельче.. Вот я третьего только и зацепил... Муху на палочке запускал по ручью, и над вертолётом сдёргивал с палочки.. Там шпангоуты как рёбра торчат. И лопасти.. Если она берёт, то сразу леска за рёбра цепляется и режется... Там только с камня в воде её вытащить можно - дыра в борту там... Саныч выпучив глаза, проглотил рюмку не глядя: - А как ты про вертолёт то допёр??? Андрей устало махнул рукой: - Как как.. Разделся и нырял, пока яйца к горлу не прилипли............... Саныч с размаху треснул Андрея по спине: - ВО ТЫ ДЕБИЛ!!! УВАЖАЮ!!! Свежий заряд мороси с моря заботливо укутывал две совершенно потерявшиеся во времени и пространстве фигуры.. Фигуры размахивали руками, орали, как сивучи на лежбище, запрокидывали совершенно по гусарски головы, глотая обжигающий алкоголь, улетая всё дальше и дальше в бесконечные дали не покорённой тундры..

Что- то вспомнилось, а ведь не стало действительно Русского поэта Идут белые снеги,как по нитке скользя...Жить и жить бы на свете,но, наверно, нельзя.Чьи-то души бесследно,растворяясь вдали,словно белые снеги,идут в небо с земли.Идут белые снеги...И я тоже уйду.Не печалюсь о смертии бессмертья не жду.я не верую в чудо,я не снег, не звезда,и я больше не будуникогда, никогда.И я думаю, грешный,ну, а кем же я был,что я в жизни поспешнойбольше жизни любил?А любил я Россиювсею кровью, хребтом -ее реки в разливеи когда подо льдом,дух ее пятистенок,дух ее сосняков,ее Пушкина, Стенькуи ее стариков.Если было несладко,я не шибко тужил.Пусть я прожил нескладно,для России я жил.И надеждою маюсь,(полный тайных тревог)что хоть малую малостья России помог.Пусть она позабудет,про меня без труда,только пусть она будет,навсегда, навсегда.Идут белые снеги,как во все времена,как при Пушкине, Стенькеи как после меня,Идут снеги большие,аж до боли светлы,и мои, и чужиезаметая следы.Быть бессмертным не в силе,но надежда моя:если будет Россия,значит, буду и я.

СЕРГЕЙ ПУПЫШЕВ ПИНЬ – ЗИ - ПИНЬ (ВЕЧНАЯ ПЕСНЯ СИНИЦЫ) (рассказ) - Семён Петрович, как с деньгами? Устали все. Когда получка будет? В поселковых магазинах товар под запись уже не дают. В долгах все. С лета денег не видели…. Уже и Новый год на носу, – роптали работники Гагаринского леспромхоза - заготовители, вальщики, водители лесовозов, учётчицы и весь прочий рабочий люд, собравшись пятничным вечером в красном уголке на собрание. - Даём же помаленьку, раз в месяц точно даём, - отдувался Семён Петрович, крупный, не старый ещё, но уже заплывший жиром директор леспромхоза, редко выходивший из своего кабинета и ездивший на обед в столовую, за сто пятьдесят метров, на служебной машине. - Чтоб тебе раз в месяц жинка помаленьку давала! Сам то, небось, без денег не сидишь, - ввернула, под общий хохот, едкая, как соляная кислота, Валька Краснуха, не работавшая в леспромхозе, потому и смелая. Супружница водителя предприятия, заживо ей затюканного. - Вагоны грузим, лес идёт, денег всё не и нет, – ворчал обычно молчаливый бригадир грузчиков - стропальщиков Гнатюк. - Телевизор смотрите? Кризис везде. Весь экспорт на коленях. Мы ещё держимся кое-как. Лес везде пытаемся пристроить. А у нас всё завязано на Европе, все вагоны туда идут. Леса - полная биржа, нижний склад забит по завязку, - пыталась урезонить и как-то оправдаться главный бухгалтер Ангелина Сергеевна. – Потерпите, прорвёмся. - Прорвались уже! У моих пацанов, все штаны прорвались! – не унималась, брызжа ядовитой слюной, Валька. Её острый фамильный нос готов был насквозь пронзить неприятеля. Обладала Краснуха даром неоценимым – быть везде и всегда. Где, что ни случись – она тут как тут, знала все сплетни и новости, какие ещё даже и не произошли. - Валька! А ну, угомонись! Помело ты дурное! За всю жизнь от тебя ничего путнего слышно не было, - осадила Краснуху дородная буфетчица Анна Тикке. - Новый год с деньгами будем встречать, али как? Месяц остался, - любопытствовал кривоногий, предпенсионный Гриньков, работник ручной сортировки пиловочника, уже посетивший лавку* и с нетерпением ждущий окончания мероприятия. Початая бутылка, оттягивая правый рукав спецовки, призывно булькала. - Постараемся к празднику, обещаю, - без твёрдости в голосе заверил Семён Васильевич. Его неуверенность передалась труженикам, и опять зашумел, загудел рабочий рой, требуя своё кровное, заработанное. Водитель лесовоза жилистый, тёмноволосый Григорий Крюков стоял в глубине зала, молча слушая галдёж. Воспоминания упрямо лезли в голову. Его отец всю жизнь отдал Гагаринскому леспромхозу, названному, кстати, не в честь космического первопроходца, а по имени речки Гагары, делящий одноименный посёлок на две части. Гремел когда-то славными делами леспромхоз. Сотни тысяч кубометров заготовленной древесины экспортировались, грузились и отправлялись на крупнейшие деревоперерабатывающие предприятия Карелии. Своя узкоколейная железная дорога доставляла на нижний склад сотни кубометров ежесуточно. Собственная свиноферма снабжала мясом весь посёлок. Более пятисот человек трудилось в леспромхозе. Строилось жильё. После армии и в мыслях у Григория не было, куда пойти работать, конечно, в леспромхоз. Но птица-время, взмахнув сохнущим крылом, смела в вечность свиноферму, расклевала металл узкоколейки. Работников осталась сотня. Молодёжь, не видя перспектив, уезжала в город. Скудел с каждым месяцем рабочим людом посёлок…. Крюков не стал дожидаться окончания собрания, махнув досадливо рукой, двинулся к выходу. По пути к дому заглянул в магазин. В магазине посетителей не было. - Макарон пару пачек, две банки тушёнки, сигареты, водку какую нибудь недорогую, соль, чай, сахар. Да и ещё чуть не забыл – спички, запиши на меня, - Крюкову было неловко, он ещё никогда не брал продукты в долг. - В лес, что ли собрался? - полюбопытствовала гладкая, рослая, полногрудая Нинка - продавщица, кокетливо покрутив роскошным задом, нарочито медленно собирая заказ. - Тебе какое дело? – почему-то злясь на неё, бросил Крюков. Она всё ещё сохла по Григорию, суровому тридцатипятилетнему, высокому, резкому в движениях и строгому в лице мужчине, своей первой школьной любви. Нинка уже побывала замужем, и успела развестись с мужем дебоширом. Скрипучая дверь в сенях напомнила Крюкову, что она давно просит смазки. Избавляясь от снега, основательно обстучал тёплые ботинки. Зайдя в избу, неторопливо разулся. Продукты положил на стол. Супруга, заглянув в пакет и увидев стандартный набор, вздохнув, спросила: - В Лес? - Да, уйду поутру, - кивнул головой Крюков. - Денег не дали…. К Новому году грозятся. Дома есть что пожрать? - Сейчас соберу. - Да я не про то, вообще. - До праздников дотянем, – завибрировала грусть в голосе супруги. - Как без собаки? Год уж не ходил. Может, обойдёмся – с надеждой в голосе, сокрушалась жена Тая. Собака пропала в прошлом году. Вспорол ей брюхо секач,* ударом бритвенным. Зазевалась ли, нет, может просто возраст уже. Лайке девятый год пошёл. Реакция не та. - Да не обойдёмся. Чёрт его знает…. Дадут, не дадут… Утром лес вёз, видел, переходов лосиных много. Повезёт, с мясом будем…. Сын как? - В школу сегодня не ходил. Температура. Сопли, вон, на кулаки наматывает, – кивнула на смотрящего телевизор сынишку. - Ничё не наматываю, нормальный я. Возьми батя, а? - услышав про Лес, запросился, сорвавшись с места Серёжка, голенастый тринадцатилетний парнишка. - Дома сиди. Буквари учи. Трояков опять нахватал. Контрольные скоро, – окинув его взглядом, отрезал батя. Серёжка в мать – добрый, белоголовый. Цыкнул на пробегавшую мимо младшую, десятилетнюю сестрёнку и понуро побрёл в свою комнату. Средняя дочка возилась, гремя посудой, на кухне. - Один то, как пойдёшь?- по-бабьи всплеснула руками Таисия. - Как, как. По-тихому, как. Как отец ходил, когда нужда была, – раздражённо ответил Григорий. – Лес поможет. *** - Осторожней сынок. Дай Бог удачи! – осенила трехперстовым мать – Людмила Ивановна, провожая утром сына. Последнее время, как вышла на пенсию, любила посидеть у окна в своей комнате. За окном росли две берёзки - подружки, ещё мужем посаженые. Внук подвешивал на веточке кусочек сала, и пара синичек с удовольствием расклёвывала угощение. Бабушка жалела пичуг, следила, чтоб корм не переводился. Знала, что морозную и голодную зиму восемь из десяти синиц не переживают. Таисия поднялась рано. Собрала мужа. Сала кусок в тряпицу завернула, десяток яиц вареных, пяток калиток* с пшеном, термос с чаем, да магазинское, уложила в рюкзак. Она знала – Лес кормит. Зимой – дичью, летом – грибами, ягодами. Здесь, в далёких северных посёлках, с июля по самые заморозки, каждое утро топчут тропинки ходоки за дарами лесными. Местные жители стараются взять отпуск на это время, нет, не уехать к тёплому морю, а в Лес-кормилец, семьями, за ягодой. Сперва, за янтарно-медовой морошкой, затем чёрным жемчугом наполнит короба, не жалеющая фиолета на раскраску рук и языка сборщика, черника. Следом, душистая малина, сладкой краснотой руки размалюет. Мелким, северным виноградом краснобокая брусника пройдёт следом и наконец, за тёмно-вишнёвой клюквой до самых морозов, до снежного покрова, не иссякнет ручеёк селян. Первую ягоду себе не берут – всё на продажу. Ждут, когда нальётся соком жизненным, напитается духом целебным, лесным, солнышком ясным засахарит – вот тогда она, ягода - чудо природное, к столу и к заготовкам годная. Летом Крюковы всей семьёй были на заготовке. Благодаря Лесу детей в школу собрали, да по хозяйству кое-что прикупили. Супруга тревожно ждала и любила то время, когда муж возвращался из Леса. Он входил, и вместе с ним врывался запах костра, свежего елового лапника и яркий, щемящий дух опасности. Вешал в сенях ягдташ*, набитый тугими рябчиками и краснобровыми красавцами тетеревами. Шумно хлопал дверями – хозяин вернулся, дочки висли на шее, жена радостно и суетливо собирала стол. Сын не ждал, пока мелкота не угомонится, разбирал трофеи, чистил остро пахнущую порохом, ещё дедову, одностволку. Отец Григория ушёл рано. Вернулся как-то с охоты, пустой, лица нет, чёрный весь. Слова не добиться. Захворал. Врачи в городе рак определили. Лечили. Ничего не помогло. Из больницы домой доживать выставили. За год высох, обескровил. Григорий, в то время, только с армии вернулся. Умирая, отец позвал сына. За руку взял. Захрипел чуть слышно. - За старшего теперь… Семья на тебе. Ружьё - твоё…. Зашёл в Лес – будь им. Вышел из Леса – помни о нём. Возьмёшь больше нужного – потеряешь больше, мало возьмёшь – Он ещё даст…. – вздохнул прощально, глаза закрыл, ослабели пальцы… Похоронил отца и стал в семье за старшего. Водителем в леспромхоз устроился. Мать после смерти мужа слегла, болела тяжко. Через полгода поднялась, но до конца выправится все же не смогла. На работу в леспромхоз больше не пошла, устроилась в детсад, нянькой. Сестры-погодки одна за другой повыскакивали замуж, разъехались в города. Хозяйство легло Григорию на плечи. С Нинкой одноклассницей порвал, узнав, что зазноба школьная вовсю женихалась, пока «ждала» Гришку с армии. Погоревал, попил горькую, да и отверг подругу липкую. Столкнулся как-то в поселковом магазине с девушкой, сразу и не признал. В школе на два класса младше училась. Вспомнил - белобрысая, угловатая, не складная, в общем - мышка серая. Сейчас подросла, округлилась. Красотой особой не блистала, но веяло от неё тёплотой и спокойствием, именем звалась добрым – Тая, Таюшка. Холостяковал не долго. Первенца нарекли в честь Сергия Радонежского. Только мальчонка ножками пошёл, Тая снова понесла, девочкой Танюшкой обрадовала. Третьего ребёнка не ждали, но Бог дал ещё одну помощницу, Олесю. Доброй хозяйкой оказалась Таисия. Дети в чистоте, дом в порядке, да и с матушкой супруга ладила. *** Зима в этом году странно заглянула в Карелию. В конце октября быстро схватилась, вмиг заковала речку. Снега навалила по колено, метелью хлесткою повыла, побуйствовала две недели. Затем опомнилась, испугалась собственной прыти и отпустила. Оттепель была скорой и смелой, очень похожей на весеннюю. Снег как упавшее тесто сдулся, а проливные дожди добили его напрочь, без сожаления. Гагара восторженно вскрылась, разбросав ненужные льдины по пустым берегам. Зайцы недоуменно белели ватными пятнами в мрачно-голом лесу. Лишь в начале декабря осторожно, стесняясь, закружился запоздалый снежок. Мягко, по-кошачьи, подкрались несмелые холода и аккуратно, в прозрачно-звёздную ночь, застеклили студёную речку. Старенькая «нива» прокряхтела полтора десятка километров по изрезанной лесовозами дороге. Попрыгав, по бревенчатому мосту через речушку, остановилась на небольшой полянке. Дальше пешком. Ходьбы, до охотничьей избушки - час. Но надо обойти угодья. Короток зимний день на Севере, мимолётен. Еле успев родится к обеду, быстро начинает тускнеть, затихать. Постанывают от зябкого ветерка бледнотелые берёзы. Стыдясь, прикрываются песцовыми рукавами разлапистые ели. Идёт Григорий привычно тихо. Лёгким поскрипом отзывается неглубокий снег. Охотник иногда останавливается и прислушивается. Поглядывая, распутывает мысленно следы многочисленные, разным зверем по листу белому узелками вязанные. Поглядывает и на завтра планы строит. На сегодня хватит, смеркается, пора в избушку. День сегодняшний удался. Пяток рябков да парочка косачей приятно оттягивают ягдташ. Густо сидело тетеревов на грустных, заиндевелых берёзах. Глаз радовался. Наткнулся на переход* лося. Потропил.* След крупный, орешки* округлые, по всему видно – бык.* Найденный, с семью отростками и не засохшим ещё окровавленным пятаком* рог – дал возможность точнее определить возраст. Семилеток. Ночная лежка, постриженный, на уровне груди, осиновый подлесок убедил - не ушёл, здесь бык, кормится. Поздновато. Завтра…. Завтра главный день. Идти недалече. Перед Крюковым открывается большая, посреди дремлющего в задумчивости березняка, проплешина, поросшая небольшими клочками мелколесья. Осталось пересечь берёзовую рощу, одолеть глубокий шрам, поросшего чапыжником оврага, подтянуться к строгому, по-военному собранному, сосновому бору, и вот она охотничья избушка, сиротливо стоящая неподалёку от заснеженной, сонной ламбушки.* Капризно озерцо, непредсказуемо. Не каждому оно открывается, рыбкой балует. Труден подход к воде. Заболочены берега. Мало кому тропа через топь известна. Забыли его поселковые. Озёр в округе в достатке, ближе и покладистей. Но, подходя к поляне, видит, где то у самой кромки березняка - большое коричневое пятно. Лось. Похоже, что его тропил. Далековато. Осторожно переломил ружьё, вложил пулю. Еле слышный щелчок заставил лося вздрогнуть. Григорий замер. Лось, постояв несколько минут, насторожился, прислушался. Зашевелились уши - локаторы. Ничего не заподозрив, сохатый побрёл на поляну, жевать мелколесный осинник. Темно. Лишь молодой, белёсый месяц бодает больное чернотой небо. Охотник пригляделся – рогов не видно. Скинул уже и второй, может и раньше сбросил. Подкрался на выстрел. Стрелять неудобно - лось стоит к нему задом. Надо брать. Завтра что – неизвестно. Время трудное. Прицелился в шею… Гулко треснул выстрел, закольцевав эхом округу полусонную. Завалился сохатый, застонал, захрипел. Кинулся к нему Григорий, на ходу гильзу пустую меняя на патрон следующий. Подбежал, фонарём посветил и оторопел – корова.* Смотрит на него, глаза печальные, как у больной собаки, угасает. Сколько бил зверя разного Григорий, но таких глаз, полных боли, страдания не видывал. Отвёл взгляд, не выдержал. Вынул нож, встал на колено, хрустнула гортань, добрал,* прекратил мучения. Поднялся, а тут другое: стоит в тридцати шагах лосёнок. Большой уже, но без мамки ещё не разумный. Застыл, на него смотрит. Вскинул Григорий ружьё – добыча лёгкая. Не он возьмёт, так волки подберут. Мелькнул кадром взгляд лосихи перед глазами – опустил ружьё. Одного греха на сегодня много, два не потянуть. Нужда да время тёмное, злую шутку сыграли с охотником. Не разглядел. Поторопился…. Закричал, руками замахал – рванулся лосёнок длинноногий, скрылся в темноте…. Запалил Григорий костерок. Перевернул корову на спину. Снегом под бока подбил для верности. Вспорол ножом острым от гортани до хвоста.... Шкуру снял довольно быстро. Больше всего боялся, что стельная окажется. Когда брюхо вскрывал, из вымени потекло по лезвию вострому молочко, тонкой, живой белой струйкой, с кровью мешаясь, уже безжизненной. Вздрогнула душа.... Вывалил внутренности.... Слава Богу - не огулянная.... Лосёнок видно поздний - летний. До сих пор, ещё мамка прикармливала.... Печёнки кусок пластанул - с собой, в рюкзак. Вечерину в избушке скоротает со свежатиной. Остальные потроха в костёр подкинул. Шкуру конвертом сложил. Тушу валежником прикрыл.... Приземиста охотничья избушка. Стоит боровичком, среди леса соснового, метрах в тридцати от ламбушки. Добротно отцом рубленная. До избушки как добрался, сам не заметил. Керосинку зажёг, буржуйку растопил. Взял пешню, ведёрко, за водой направился. Лёд на озере пока не толстый. Прорубь взглянула на него тёмным, недобрым глазом. Сел на перевёрнутое ведро. Закурил…. Мысли всякие в голову чёрными змеями поползли…. Попытался отогнать…. В следующий раз капканы* на щуку надо ставить. Да и живцов некогда завтра ловить. Поутру, санки с избушки взять, добраться до туши, разделать, рюкзак набить, да санки загрузить. Санки самодельные, вместо железных полозьев - лыжи деревянные. Снега ещё мало. Хорошо можно нагрузить. До машины километров пять. Раза три сходить придётся. Был бы сын здесь, так за два раза бы управились…. Всё, надо идти, ужинать и спать. Завтра день трудный. Зачерпнул воды…. В избушке стало почти тепло. Буржуйка, обложенная камнями, отдавала жар быстро, скоро камни нагреются и до утра тепло продержится. Печёнку, пожаренную на сале, съел без аппетита. Водка показалась безвкусной… *** Григорий заснул, во сне пригрезился отец. Первая охота на медведя. Утро. Август. Глухая лесная поляна, засеянная овсом. Грише – тринадцать. Пока шли к поляне, многочисленные медвежьи следы. Развороченные трухлявые пни. Разорённые муравейники. Огромными когтями высоко подранна кора на деревьях, выше роста человеческого. Овёс на поляне примят, метёлки стеблей съедены… Отец с дядей Мишей – будут на лабазе.* Там места только для двоих. Для Гриши нашли три берёзы, растущие вместе, на краю поляны. Соорудили засидку. Одна палка между двух берёз – седалище, другая под ноги. Третье дерево – под спину. Отошли, глянули, хорошо ветки охотника скрывают. Гриша, пока мужики колотились, переживал, вспоминая высоко оставленные когтями глубокие медвежьи следы. - Делайте выше. Укусит ведь. - Не боись. Ружьё дадим, – смеялся батя. - Если выйдет мамка с медвежонком, не бей. Вообще запомни – мамку не бей никогда. Мамка – это жизнь. Корову* не бей. Копылуху* не бей. За медведем идём. Слезешь, только когда мы подойдём, свистну, услышишь, – поучал отец. Он сидел тихо, не шелохнувшись, уже часа три. День догорал. Зад устал, ноги начинали затекать. Было тихо, тихо. Наступало то самое время, перед закатом, когда замирало всё. Немели птицы. Засыпал ветер. Мышь, бегущая уже по жухлой листве, слышна за десять метров…. Лёгкий хруст за спиной заставил его сердце подпрыгнуть и заколотиться. Еле различимые шаги затихли, и слышно было, казалось Грише, как через могучие ноздри зверя со свистом проходит вдыхаемый воздух. Никакие силы не могли заставить повернуться подростка. Страх, стра-а-а-а-ах липким, леденящим шёпотом проникал в голову. С каждым звериным вдохом он множился и укреплялся. Больше всего, мальчишка боялся взглянуть в глаза огромного, хищного, стоявшего у него за спиной, дикого зверя. Пот предательскими каплями катился по лицу, Нет, юноша не забыл про заряженное ружьё, он просто не готов был его поднять. Пальцы вцепились в ружьё судорожно и омертвели. Гриша всей спиной чувствовал зверя, но ужас парализовал и обездвижил юношу. Через минуту, показавшеюся вечностью, шаги оживают и удаляются, слышится шлепок и тихое поскуливание…. Медведица с малышом. Солнце уже закатилось. Гриша всё еще не смог успокоиться. Тут на поляну беззвучно выплывает одна фигура, затем другая… Целое стадо кабанов, секач – здоровенный, как диван. Ещё один кабан, поменьше. Три матки и куча подсвинков. Кормятся. Подсвинки суетливо толкаются. Поросят из-за высоких стеблей почти не видно. Почему мужики не стреляют? Заснули что ли? Близко. Как в тире ведь стоят. Темнота накрывает стремительно. Ещё минут пять и вообще не видать ни чего. Гриша, пересиливая себя, поднимает ружьё, выцеливает секача, опускает в нерешительности, затем собирается и стреляет. Кабан вздрагивает, передние ноги подрубаются, валится. Гурт - врассыпную. Гриша сидит, как ему кажется, очень долго. Наконец, слышит знакомый свист и крик отца. - Слезай, стрелок. Он слетает с засидки и мчится, радостный, на крик. Кабан мёртв. Вблизи он кажется ещё огромней. Клыки – устрашающие, бритвенно-острые. Вместо похвалы, Гриша тут же получает увесистый подзатыльник. - На кого сидим? На медведя! В следующий раз хоть лось, хоть кабан - не брать! Пусть хоть лезгинку перед тобой танцуют! Не брать! Уговор! Видели мы косолапого. Подсвинка он пас. Чуть не взяли. Ты напутал…. Запомни, сынок! Поймёшь Лес – ключ жизни получишь. Не поймёт тебя Лес – ключа не видать…. *** - Пинь – пинь….Пинь – зи – пинь, - среди полного безветрия серебряным колокольчиком звенел голосок синички. Григорий улыбнулся, черпанул из кармана семечек, вытянул руку, и через несколько секунд звонкогласая уже сидела на его ладошке, бодро ворочая головой из стороны в сторону, поклёвывала угощенье. Иногда она неожиданно вспорхивала, делала небольшой кружок, облетая охотника, но непременно возвращаясь, садилась на руку. Частенько звонкогласая сопровождала Крюкова на рыбалку. Присаживалась на пешню, и ждала, пока рыбак положит на носок сапога или на коленку немножко мотыля. Угощалась не стесняясь. В конце рыбалки, Григорий пластал ножом мелкую рыбёшку и оставлял угощение на снегу. Пичуга ждала этого и с удовольствием благодарно расклёвывала подношение. Синичка, щебеча, взлетела и скрылась среди веток. - Ну, всё, пора. До туши идти минут десять, разрубить добычу, загрузиться и к машине, - сам себе скомандовал Крюков. *** На зимовку подыскал место среди елочек молоденьких. Густо, дружно росли. Натаскал сухого валежника, настелил под себя, примял. Пригнул, поломал несколько елочек над собой. Заплёл вершинки. Гнездо* получилось с крышей хвойной, шатровой. Забрался в жилище, огляделся и удовлетворённо рыкнул. Почистился основательно, вылизался. Мостился долго, ворочался, устраиваясь поудобней. Наконец, предчувствуя скорый снег, успокоился и заснул. Снег повалил густо, плотно. Привалил еловую крышу, присыпал, утепляя гнездо вокруг. Свет почти перестал проникать в медвежье логово. Лишь небольшой парок, выходящий из крохотной отдушины, выдавал жилище. Скрыла до весны природа зверя. Но не случилось всё, как всегда. Потекла медвежья крыша через две недели. Съели дожди весь снег. Покой нарушили. Мокро стало, тепло по весеннему. Тяжело, неохотно ворочался, не хотел вставать косолапый. Подняла его, ошибкой своей природа, родила зверя злого, лютого - шатуна. *** Встав на задние лапы, потянул ноздрями воздух. Пахнуло костровищем, острым запахом крови. Послышался тяжёлый дух лося. Ясно кольнул чуждый, сорный запах человека. Не к добру это. Опустился на четыре своих, попытался уйти. Но манил, звал голод, нестерпимо болели растрескавшиеся от холода голые подушки лап. Невыносимо кричал запах крови, притуплял, растлевал чувство опасности. Медленно, пока ещё нерешительно, сомневаясь в правильности действий своих, принюхиваясь, пошёл. Голод гнал его на запах. Лосёнок не ушёл далеко от убитой мамаши. Выследил его шатун. Ударом мощным, когтистым, медведь сбил его с ног. Насел сверху и растерзал беззащитную шею, грудь. Заревел, упиваясь силой могучей, звериной. Разорвал брюхо и жадно набросился на внутренности, слизывая горячо бодрящую кровь. Они столкнулись неожиданно. Медведь, увлёкшись своей добычей, не заметил внезапно появившегося из-за невысокого чапыжника охотника. Григорий на секунду растерялся. Взгляды встретились. Страха не было, как давно уже не было тринадцатилетнего, несмелого подростка, и шатун не думал уступать, хорониться. Смотря прямо в глаза, охотник снял ружьё из-за спины, переломил, вложил патрон с пулей. Вскинул ружьё и выстрелил. Он видел, что попал, голова у медведя дёрнулась, пуля сорвала со лба кусок шкуры, кровь красным веером взвилась над мордой. Медведь вздрогнул, мотнул головой, но не упал. Кровь яркой вспышкой взорвала мозг, разбудив страшную ярость хищника. Он зарычал утробно, устрашающе низко и бросился. Нет, он не пробовал напугать. Разорвать и убить, только так. Он один здесь хозяин и никто не отберёт его добычу. Пару секунд хватило медведю, чтоб наброситься на Григория, но этих же секунд, было ничтожно мало, чтобы выстрелить ещё раз. Перезарядил, но мгновения не хватило для выстрела. Охотник успел лишь поднять ружьё перед собой и в это время жуткая, окровавленная морда с хрустом перекусила основание приклада. Следующим, ужасающим движеньем когтистой лапы, зверь сбил ног Крюкова. Страшной силы удар пришёлся по плечу, скользнув по голове, разорвал щеку, распластал ухо и сорвал часть скальпа. Поломанное ружьё улетело в сторону. Шатун накинулся на лежавшего на спине Григория и стал его рвать. Мужчина успел прикрыть голову левой рукой, другой же, выхватил нож, и наносил, наносил отчаянные удары в тело косматое. Медведь, вцепившись чудовищными клыками в руку, сломал её, как сухую ветку, заревел предсмертным, устрашающим рыком, рванул за бок, раздирающими одежду и плоть дьявольскими когтями. Звериная и людская, праведная и грешная, смешалась кровь в один сгусток багровый. Два тела сцепились намертво, две жизни слились в одно целое…. Задрожало всё, дёрнулось и затихло…. Он очнулся под огромной, лохматой тушей. Пронзительная боль заставила его поверить, что он ещё жив. Крича от боли, выбрался охотник из-под зверя зловонного, бездыханного. Отлежался. Попытался встать. Страшен он был. Весь в крови, своей и звериной. Прокушенная, изломанная рука висела плетью. Из рванной, зияющей на боку раны, сочилась, пульсируя, тёмная кровь. Жуткой белизной отливали обнажённые рёбра. Правая часть лица – месиво жуткое, глаза вроде бы целые. Ноги, ноги истерзанные, но идут. Шатаясь, подобрал, останки ружья и, опираясь на ствол, шаг за шагом, след кровавя, побрёл к избушке. Сколько времени шёл, падал, поднимался и опять падал, оставляя багровые лёжки, он не помнил. Он не помнил, как ввалился в двери, упал и потерял сознание. Очнулся уже ночью. Собрав все силы, дополз и забрался на нары. Дожить до завтра – стучало в голове. Завтра понедельник, хватятся, начнут искать. Дожить…. Дожить…. Дожи…. - и опять сознание провалилось в бездну. Грезилась Григорию Нинка вертлявая, грешно зовущая сочным телом, холёным. Грезилась Таюшка, вся в чистом, белом, стол собирающая. Серёжка радостный, бегущий с селезнем в руках, первой своей добычей стреляной. Дочки, весело скачущие на скакалках во дворе. Мать с отцом, пьющие чай с блюдца. Самовар, важный своей пузатостью…. Глаза лосихи гаснущие…. Грезился Лес, молчаливый, тревожный…. Понял Григорий. Он уходит…. *** В воскресенье, Людмила Ивановна поднялась позже обычного. За окном брезжил несмелый декабрьский рассвет. Дети отсыпались, в школу спешить не надобно. Таисия, стараясь не греметь посудой, что-то творила на кухне. Вечером муж вернётся. Печь уже топилась, радостно потрескивая сухими дровами. Бабушка села на кровать, потом поднялась тяжело. Подошла, простоволосая, к зеркалу. Долго расчесывала послушные, седые волосы деревянным гребнем. Мысленно подсчитала новые морщины на стремительно увядающем лице. Как быстро пришла старость. Как стремительно промелькнули годы…. Позавтракав, Людмила Ивановна вернулась в свою комнату, села на кровать. Надела очки, взяла вязание. Тюк, тюк…. Тюк, тюк, - маленькая пичуга долбила своим тоненьким клювом в оконную раму. От неожиданности, бабушка вздрогнула. Наверное, внучок забыл сало повесить, вот синичка и требует, - подумала Людмила Ивановна. Но сало висело на тоненькой берёзовой веточке, тихо покачиваясь от робкого ветерка. Тюк, тюк…. Тюк, тюк, - в этот раз птичка настойчиво постучала уже по стеклу, затем вспорхнув, улетела. Тревожно кольнуло материнское сердце. Людмила Ивановна побледнела, приняла таблетку, прилегла…. Вечером Григорий не появился. Таисия пробовала себя успокоить, иногда, его старенькая машина капризничала. Но к началу рабочего дня, муж возвращался всегда. Ночь ожидания, прошла в тревоге. Утром Таисия позвонила в леспромхоз. Директор, выслушав, дал «Уазик» с механиком и ещё водителем. Мать отправила сына с мужиками. Нива стоит на месте. Отец должен быть в избушке. Резво бежит Серёжка по петляющей, мало кому знакомой тропе. Не поспевают за ним мужики. Подросток останавливается, дожидается нервно. Едва мужики показываются - припускает снова. Не доходя метров триста, натыкается на чуть припорошенный, кровавый след. Тут мальчишку не удержать. В избушке – холодно. Возле нар, у окровавленного отца, стоит на коленях подросток, и его плечи беззвучно вздрагивают…. *** Людмила Ивановна и Таисия сидят на кухне. Поминутно вглядываясь в окно. Уже вечереет. Девочки затихли в своей комнате. Хлопает калитка и через секунду в избу влетает Валька Краснуха. Весь её вид кричит дурной новостью…. *** Вьюжит. На поселковом кладбище народ почти разошёлся. У свежей могилы остались только родственники. Крест строганной, деревянной занозой, торчит из прощального, жёлтого холмика. Серёжка держится молча, пальто расстегнуто, шапка в руке. Ветер нервно треплет русые волосы, вбивая в них колкую, снежную крупу. Слеза, оставляя за собой мокрую дорожку, докатилась до подбородка и силится упасть на скорбную землю. Дочки уже наревелись и испуганно жмутся к матери. Таисия, обнимая их за плечи, стоит отрешённая. Приехавшие из города сестры Григория, поправляют венки. Около кладбищенского забора останавливается служебная машина. Из неё тяжело выбирается директор и медленно идёт к могиле. Ломая* норковую шапку, отдышавшись, подходит к Таисии. - Соболезную. Хороший человек был. Много народу пришло…. - помедлив немного, суёт ей в руки пачку денег. - Тут зарплата Григория за последние месяцы, все деньги…. Крепитесь…. Да, будет время, зайди как-нибудь в контору, за деньги надо бы расписаться…. *** - Пинь – пинь…Пинь – зи – пинь… - по-весеннему бодро поёт синичка. Голенастый, тринадцатилетний мальчик стоит на берегу таёжной ламбушки, в больших отцовских сапогах, с ружьём за спиной, и на вытянутой руке, маленькая, юркая пичуга клюёт привычное угощение…. Отец сидит поодаль, на грубо сколоченной, ещё дедом скамье, рядом с избушкой. Он смотрит на сына, и тяжёлая мужская слеза нехотя ползёт по изрытому свежими шрамами лицу. Довезли мужики вовремя. Успели. Крови много потерял. Долго отвалялся Григорий в больнице. Еле выскребся…. Мать… Бедная мама… Страшная, чёрная весть о смерти сына, принесённая бабой-дурой Валькой Краснухой, разрывной пулей разнесла в клочья материнское сердце…. Только через три месяца смог Григорий поклониться могиле матери.... ------------------------------------------------------------------------------------------

Наталья Мелёхина Как Байкал хоронили Игнаха неловко вертел в руках сотовый телефон. Они были созданы друг для друга: крестьянские ладони, большие, как лопаты, грубые, с навсегда почерневшими от работы ногтями и телефон самой простой модели, в потертом корпусе, с трещинкой на экране, с табачными крошками под клавишами цифр. Родную деревню со всех сторон забаррикадировало снегом. Она стыла в блокаде зимы, окольцованная войском елового леса. Игнаха сидел за столом на кухне отчего дома и смотрел в окно. По улице никто не шел, да и некому было идти. Жилых в Паутинке осталось всего четыре дома. Воды с колодца все соседи еще с утра наносили, а теперь в сумерки, да еще и в такой холод кому надо шататься по улице? Разве что кошка пробежит, да и то вряд ли. В такой час все коты уже забрались на русские печки, спрятали носы под пушистыми хвостами и мурлычут к очередному морозу. Игнаха не решался позвонить младшей сестре, живущей в городе, чтобы сообщить ей скорбную весть: сегодня вечером от старости умер Байкал - лайка русско-европейской породы. Байкал уже давно был отправлен на пенсию по инвалидности - три года назад кабан порвал псу связки на передней лапе. Игнаха отвез раненую собаку в город к ветеринару, но врач сразу заявил, что Байкал «стар, отвоевал свое» и на всю жизнь останется хромым. В отличие от молодых лаек, с которыми Ихнаха охотился теперь, «пенсионер» не сидел на привязи и пользовался разнообразными льготами. Стоило ему хоть немного заскулить, домочадцы Игнахи — мать, отец, жена и дети — неслись к «старичку» с подношениями. Кто нес косточку, кто — кусок пирога, причем именно пироги с картошкой и мягкие батоны Байкал, потерявший под старость все зубы, особенно любил. Ради них он устраивал театральные спектакли. Как щенок, прижимал уши к поседевшей черной башке, напоказ выставлял раненую лапу и, заглядывая в лица хозяев проницательными карими глазами, отрывисто скулил, не в одну ноту протяжно, а короткими фразами, будто жалуясь на стариковскую жизнь.  Не балуйте его - нечего! - сурово говорил родным Игнаха. - Кормил я его сегодня! Но мать лишь отмахивалась:  У тебя вечно все сытые! Буду я тебя слушать! Отец, старый коммунист, чеканил, как лозунг:  Он ветеран труда — заслужил! А жена и дети прятали лакомства в карманах, и отдавали Байкалу тайком, пока Игнаха не видит. Сегодня вечером мать пошла покормить собак, дала молодым лайкам Ямалу и Тоболу овсяной каши, сваренной с обрезками рыбы, и зашла к «старику». У Байкала была своя собственная будка, но он предпочитал спать в сенном сарае между рулонами соломы. Вот там его мать и обнаружила. Байкал лежал, открыв глаза, обнажив последние редкие зубы. Он не шевелился, застыв в неестественной позе, вытянув все лапы и даже больную, чего никогда не делал, он всегда прятал ее под себя, берег. Мать подойти к покойнику так и не решилась, вернулась домой в слезах... Это была серьезная потеря. Жизнь каждой охотничьей собаки от щенячьего возраста и до смерти становилась целой эпохой в истории семьи. Была, к примеру, эпоха свирепого медвежатника Тунгуса. В домашнем общении он, наоборот, проявлял мягкость характера и до самой старости любил поиграть с ребятишками. Была эпоха Айны, рыжей бестии, которая выказывала такую невиданную хитрость и в лесу, и дома, что получила вторую кличку Лиса. Сегодня закончилась эпоха великого труженика Байкала. Даже уйдя на пенсию по инвалидности, пес продолжал работать: отгонял от курятника ежей, хорьков и лис, провожал детей на остановку школьного автобуса, добровольно взяв на себя обязанности няньки и охранника по совместительству. А охранять было от кого: к деревне подходили стаи одичавших собак, бросавшихся на людей. Своего хозяина Байкал однажды спас от смерти. Как-то в Новый год Игнаха перебрал и, возвращаясь домой с сельской дискотеки из соседней деревни, чуть не заснул в сугробе. Но пес не дал ему замерзнуть, то кусал за ноги, то рычал, то лаял и заставил-таки встать и добрести до дома. В последние дни Байкал вел себя странно. Не выпрашивал пирогов, не ходил дразнить своей свободой молодых собак, сидящих на цепи, не ласкался к хозяевам. Видно, чувствовал скорый конец, готовился. Игнаха по-прежнему вертел в руках сотовый и старался не думать о том, как придется завтра долбить в мерзлозёме для друга могилу. Вместо этого Игнат вспоминал разного зверя, которого взял из-под Байкала — лосей, кабанов, пушнину. Птицей покойник брезговал, ниже своего достоинства считал давить ее, хотя подранков, конечно, приносил, но брезгливо складывал к ногам хозяина, мол, твой недодел, сам сплоховал, вот сам и дави. Стрельба по пернатым казалась Байкалу пустой детской забавой. Ярче и четче всех других вспоминалась Игнахе ничем не примечательная охота на вальдшнепов. Самая что ни на есть обычная, одна из многих, а врезалась в память. Он смотрел в окно, но вместо снега видел зеленые весенние поля, раскинувшиеся за нежилой деревней Васильевское. По ним весело бежала сестра Дашка, поздний ребенок в семье, с Игнахой разница аж в пятнадцать лет. Дашка тогда была подростком, щенок Байкал, если собачий возраст перевести на человеческий, - тоже. Шли втроем на вальдшнепиную тягу. Дашка росла азартной охотницей. Она в детстве много болела, и чтоб сестру закалить, стали с отцом брать ее на охоту и рыбалку, да так в этом деле натаскали, что к подростковому возрасту Дашка лихо била птицу влет, да и пушнину уже добывала, куниц и белочек. Была она похожа на мальчишку — худая, невысокая, легкая, с серыми глазами, высокими скулами и короткой стрижкой. Повзрослев, так и осталась на вид подростком, и профессию выбрала не деревенскую — стала журналисткой. У других мужиков сестры работали продавцами, доярками, бухгалтерами, инженерами и лаборантами на молокозаводе, и только Дашка у Игнахи — журналистка и охотница. Он отодвигал от себя необходимость думать о похоронах Байкала, разменивал эти мысли на воспоминания о сестрином детстве. Они всегда были как щит, которым можно прикрыться от любых бед. В ту охоту бежала Дашка вперед по непросохшему еще полю, налегке, с одной отцовской одностволкой за плечами, а в ногах у нее путался неуклюжий маленький Байкал. Игнаха тяжело шагал следом, никак не успевал за ними. Дашка не молчала ни минуты! Мало того, что птицы по весне орут со всех сторон, хоть уши затыкай, так еще и сестрин голос врывается в их хор:  Игнат, а что будет, если по шмелю пулей выстрелить? А дробью? Игнаха шмелю заранее посочувствовал, ничуть не сомневался, что независимо от ответа, и, несмотря на запреты, она потом обязательно поставит эксперимент, когда взрослых не будет поблизости.  Игнат, а как думаешь, сюда духи людей, которые в Васильевском жили, а потом умерли, приходят? А ты когда-нибудь привидения видел? «Как бы не убежала сюда ночью, точно будет привидения ловить!» - обреченно вздыхал Игнаха, зная, что на такое дело Дашка легко найдет себе товарищей в соседней деревне. Но вот болтовня прекратилась - любопытная и зоркая Дашка высмотрела ястреба-тетеревятника. Хищник кружил над мелиоративной канавой, в которой по весне стояла вода.  Ондатру он ловит, - объяснил сестре Игнаха.  Давай посмотрим, поймает или нет? Спрятались за низкими кустами ивняка, Дашка взяла Байкала на руки, и бойкий щенок послушно и привычно затих на коленях хозяйки. Ястреб долго парил над канавой, а потом стал плавно снижаться по траектории спирали, с каждым витком сужая круги. На выходе из этого штопора, птица спикировала к воде, раздался предсмертный писк ондатры, и уже через пару мгновений ястреб сидел на берегу канавы, раздирая клювом добычу.  Вот дает! Молодец! - Дашка выпустила Байкала, и щенок с быстротой молнии рванул к месту только что разыгравшейся драмы. Он с высоким, немного писклявым лаем бросился на хищника, но птица вовсе не собиралась без боя отдавать свой обед и угрожающе захлопала крыльями. Ястреб готов был задать Байкалу хорошую трепку, но Дашка тут же побежала на выручку к щенку, и перед человеческим детенышем пернатому охотнику пришлось ретироваться. Обед, которого хищник так долго добивался, достался двум желторотым юнцам.  Мелковата ондантра, - недовольно заметила Дашка, а вот Байкал не побрезговал чужой добычей — уплел растерзанную тушку в два счета.  Вот отец говорит, что ондатру и люди едят. Игнат, а давай, попробуем ондатру? – тут же предложила Дашка.  Да, как же мы ее теперь попробуем? - рассмеялся Игнаха. - Байкал нам ни кусочка не оставил. Придется подождать, пока ястреб снова прилетит. Дашка тоже посмеялась шутке и на время перестала мучить брата вопросами. Тяга в тот раз удалась на славу — стреляли, как в тире. Дашка добыла вальдшнепа, Игнаха свою добычу даже не запомнил, осталось в памяти только то, что удачно тогда на тягу сходили. И не спешили домой. Развели костер, приготовили чай с молодыми листочками смородины. Игнахе казалось, что он и сейчас все еще чувствует ароматы этого напитка — пьянящий свежий запах, разом заполнивший собой весь лес. Он знал, что и в последний свой день ярче всего будет вспоминать не окровавленные туши лосей и кабанов, не только что добытых медведей, остывающих меховой горой у его ног, а именно эту мирную и веселую охоту, смеющуюся Дашку и толстяка Байкала, из любопытства отнявшего у ястреба ондатру. Игнаха вздрогнул, словно очнулся ото сна. В доме стояла поминальная тишина, даже дети сегодня не шалили, не смеялись... И вновь вместо зеленых полей он увидел за окном сугробы, среди которых по-стариковски медленно, приволакивая лапу плелся... Байкал. Из соседней комнаты вбежала мать. Она смеялась:  Игнат, ты посмотри за окно, покойник-то наш ожил! Осмотрелась, я видно! Это спал он так, будто дохлый! А я-то думала – околел! А он, глянь-ко, жив-живёхонек!  И точно живой! - Игнат с облегчением сунул матери нагревшийся в его руках телефон.  Мама, Дашке звони, расскажи ей, как мы Байкала-то хоронили, пусть похохочет. Он схватил со стола кусок пирога с картошкой и, как был, без фуфайки и в одних тапках выбежал из дома.  Байкал, Байкал! - звал Игнат и бежал за собакой вдоль деревни. Но кричать было совершенно бесполезно, от старости Байкал давно оглох. Пес медленно хромал прочь по узкой тропке, вьющейся меж сугробов и уводящей далеко-далеко, в самое сердце бесконечных зеленых полей. Умом Игнаха, конечно, понимал: не догнать! - но все-таки бежал следом, черпая шлепанцами колючий морозный снег.

В детстве мы болели реже, чем наши дети.Вот думаю ... Что было лечебным ?Смола... Гудрон... Цветы акации... Зелёные деревянные ранетки... Или кислые жопы муравьёв?