Северная проза

[larosh 6 031]

Дм.Новиков

Ярость в сентябре.

Я знаю, я помню через поколение – ты очень хотел взять медведя. Тапио* – лесной дух, бог болот и сосновых лесов – ты все помнил. 
Тебя завораживали рассказы стариков, как брали зверя на рогатину. Дед твой, старый охотник, говорил основательно. Как нужно выбрать берёзку хорошую, с расходящимся надвое стволом. Чтобы именно в размер медвежьей шеи угол этот был. Чтобы не гнилая, крепкая и здоровая, ведь от нее потом жизнь твоя будет зависеть. Можно и распорку меж стволов вставить, или наоборот слегка стянуть их верёвкою, и нужный вид она за пару лет сама примет. Всё строго нужно делать, мгновения потом не поймать между жизнью и смертью, если что не так пойдет. Не даст медведь тебе ни одного шанса, чуть поскользнись. Как найти зверя, как раздразнить его, чтобы на тебя пошёл. Михаил так-то не злой, лучше уйти захочет, чем биться, если уж только детей его или добычи дело не касается. Поэтому лучше его на приваде брать, он своего отдавать не захочет. Как на задние лапы его поднять, чтобы он в ярости на тебя пал сверху. Как рогатину успеть подставить, чтобы шею его зажала, и в землю другой конец упереть. Не ошибившись ни на секунду, ни на сантиметр. И тогда, пока медведь будет с себя ее срывать, будет у тебя шанс подскочить под него и финским ножом в сердце не промахнуться. И вейче* твой должен быть такой закалки, чтобы рёбра медвежьи как бумагу прошил…
Дед твой сам ковал и точил ножи. Когда готово было лезвие, красное, раскаленное от жара, брал берестяной туес, наливал в него наполовину воды, наполовину льняного масла. А потом протыкал туес ножом посередине, чтобы режущий край в воде был, а верхний в масле. И жало тогда закалялось так, что гибким становилось, не хрупким, а рубить можно хоть дерево, хоть кости – не тупилось совсем. После мелким напильником доводил вручную – тшцц, тшцц. А потом забивал гвоздь в бревенчатую стену и срубал его напрочь новым ножом. И не оставалось на жале ни зазубрины.
А помнишь, как однажды он взял медведя и привез разделывать домой? Ты поразился тогда когтям зверя. Они были словно черные толстые спицы – длинные и острые. Дед еще смеялся, положил медвежью лапу себе на макушку, и когти доставали до подбородка.
- Смотри, - говорил, - Федя, силища какая. 
Говорил с уважением и даже каким-то восхищением:
- Если захочет да разозлится, не убежишь от него, не скроешься. Ни на лошади не ускачешь. Можно иногда на дереве спастись, Михаил когда большой, ему лень становится по деревьям лазать, тяжело. Но и то может любое дерево повалить. Корни подроет да повалит. Это сильно его обидеть нужно, зимой из берлоги поднять или ранить. Еще ранней весной он злой бывает, когда голодный сильно. Или медведица медвежат своих защищать будет. А так он мирный. Ходит, пасётся. Ягоды собирает, корешки разные. Человека почует, так постарается уйти незаметно. Ни сучок под лапой не треснет. Только взгляд его иногда можешь в лесу почуять. Холод по спине побежит – значит, смотрит на тебя откуда-нибудь с горы. Ты поэтому в лесу ходишь – шуми да пой погромче, чтобы ушёл, не прощаясь. Иногда, когда внезапно на него выйдешь, не слышно, он сам испугаться может и броситься со страха. А так Бог медведя человеку покорил. Опасается он нас.
Всё это дед твой говорил, снимая черную тяжелую шкуру. А ты опять поразился, насколько медведь без шкуры стал похож на голого человека. Ноги, руки, плечи. И только косматая голова с огромными оскаленными клыками источала нечеловечью ленную силу.
- Недаром у финнов шестнадцать имен для медведя есть. Всё для того, чтобы настоящее имя его не произносить, уж больно оно страшное. Да и приманить, позвать его можно, если произнесешь вслух. Поэтому Тапио – лесной дух – самое подходящее. И бояться его не нужно. Это огромное счастье, если в лесу какого зверя увидишь. Значит, природа тебе свою сокровенную тайну показала. Зверя бояться в лесу не нужно. Человека бойся.
Дед твой помрачнел и замолчал, задумавшись.
А тебе повезло уже через пару лет.
Ты шёл за грибами по лесной тропинке. Была ранняя осень, и птицы еще вовсю веселились и сновали меж ветвей. Чириканья там, клёхтанье здесь. Лист еще стоял зелёный, лишь кое-где на берёзах сверкали ярким дешёвым золотом жёлтые пряди. Ты шёл по тропинке в хорошо знакомом лесу и снова удивлялся и радовался новостям – эта осинка подросла и стала совсем красавицей в ярко-красном сарафане, а камень змеиный в этот раз оказался пустой – уползла гадючка куда-то по своим делам. Тропинка была древней дорогой. Какие-то могучие старики выворотили огромные валуны и сложили их в кучи по сторонам. Они же, наверное, вырыли широкую канаву вдоль неё, и в болотистых местах дорожка оставалась сухой. Кто знает, каких времён это были дела, тех ли, когда карелы еще крестились левым кулаком, или позже, когда, устав от обид северных пришельцев, собрались в поход дети десяти карельских племён и сожгли старую столицу викингов Сиггуну. Но сегодня лес был весёлый и усмешливый. Заливисто хихикало под тёплым ветром лиственное мелколесье, а вековые сосны тихонько гудели далеко вверху свои древние песнопения.
И вдруг совсем рядом раздался страшный рёв. Он сотряс воздух словно гром начинающей грозы. Ты знал уже, что сентябрь – время гона лосей, когда идут друг другу навстречу два могучих исполина, чтобы биться за любовь. Их берут тогда на реву. В такой момент лучше не попадаться лосю на пути. Ты стал присматривать дерево покрепче да поудобнее, но что-то мгновенно изменилось вокруг. Рёв смолк, вместо него раздался сильный треск и совсем рядом с тобой закачались мелкие берёзы. Ты не успел даже отпрыгнуть в сторону, как в метрах в трёх на мелкую болотину выскочил сохатый. Он уже не шёл напористо, он убегал. Стремительно проскочив лесную проплешину, он прыгнул через полную воды и тины канаву, и не достал до края ее, глубоко, в веере сверкнувших на солнце брызг, увязнув задними ногами. Опёрся передними на сухой отвал и стал с усилием выбираться. Но мгновение за ним выскочила из лесу покрытая чёрной шерстью скала, и в огромном прыжке, с коротким «Рррряяя» оказалась на лосиной спине. Размашистый удар лапой, и к ногам твоим откатился пульсирующий кровью кусок вырванного с мясом и шкурой хребта…
Как ты бежал в тот раз! Ветер свистел в ушах, а ноги стремительными скачками несли тебя через валуны, через столбы поваленных деревьев к дому, к людям. Но никто не гнался за тобой. Хозяин взял свою добычу.
Я очень мало знал тебя. Ты ушёл, когда мне было шесть. Несколько детских рыбалок вместе. Несколько рассказов об охоте. Ночной твой кашель, тяжёлый, почти рёв, когда ты пытался очистить простреленные, прокуренные лёгкие. Твой хмурый взгляд и жёсткие слова, когда тебя звали на митинги ветеранов и героев. «Герои те, кто в земле лежат», - говорил ты.
Короткие строчки наградных документов на два ордена.
Твоего отца звали Трифон. Твой дед остался для меня безымянным. Кем были, куда сгинули твоя мать и бабушка? Были ли братья и сестры? Я ничего не знаю.
Почему ты на озерах ловил щук поморскими снастями, ставил яруса? Не потому ли меня так тянет на Белое море, не здесь ли химия любви к нему?
И если ты родом оттуда, как к началу войны оказался в вологодских краях, не в лагерях ли? Потому что призвали тебя на войну рядовым в штрафной батальон. И вдруг тогда отец твой и дед пропали в Ухтинском восстании, когда поднялись всегда склонные раньше к русским беломорские карелы, тут не выдержав обид и поборов, когда отнимали последние скудные плоды северных земель. Спасла ли тебя мать, затолкав в вагон проходящего поезда, идущего всё равно куда, лишь бы не попал ты на чёрные невозвратные баржи, о которых до сих пор помнят в поморских деревнях?
Ничего не знаю. Нет ответов. Остаётся лишь гадать, ища скупые следы среди коротких строчек наградных документов. Карельский фронт. Рядовой штрафного батальона. Шестнадцать разведок боем. Два ордена. Старший лейтенант. Потом капитан. Командир штрафного батальона. Контузия. Ранение.
ХХХ
Ты очень хотел взять медведя. А он все не давался тебе. Почему-то. Ты даже стал думать, что если без шкуры медведь похож на человека, то не станет ли человек, напялив шкуру, похожим на зверя. Шкуру на душу. Может, тебе тогда не хватало этого звериного внутри? А может, медведь вовсе не враг тебе? Потому что лосей, волков и кабанов ты легко брал десятками.
Помнишь, тот случай на охоте. Ты долго выслеживал его и, наконец, настиг. Он мирно пасся на болоте, лакомясь клюквой. Ветер был с его стороны, патрон в патроннике, предохранитель снят. Твой боевой пёс молча рвался с поводка, почуяв добычу. И вдруг он сорвался, не выдержал карабин. Он прыжками понёсся к медведю. А тот пока ничего не видел, увлеченный едой. И вдруг на середине пути из густого ельника выскочил матёрый волчара и набросился на пса, схватил его за загривок и потащил в лес. Тебе ничего не оставалось делать, как стрелять волка. Ты убил его и спас пса. Медведь же потихоньку улизнул посреди этих страстей. Израненная собака не могла идти, и ты тащил её на руках десять километров. Было тяжело, но ты не бросил её, донёс. Не так ли потом тащили тебя с рваной дырой выходного отверстия в спине. А следом волокли визжащую от ужаса добычу. Ночь была белой от разрывов.
А за три часа до того ты точил свой финский нож, свой вейче. Точил так, как учил тебя дед: «Тщцц, тщцц, тщцц». Так, чтоб он мягко проходил сквозь рёбра, как сквозь бумагу…
Наверняка ты думал о многом в тот момент. Вспоминал свою жизнь. То, о чём никому не рассказывал. 
Я снова и снова перечитываю твои документы. «Лично расставил несколько сотен противотанковых мин, в два раза больше противопехотных, ещё больше фугасов. 
«Лично руководил разведками боем. В одной из них первым ворвался в траншею противника. Двумя гранатами взорвал землянку с пятью солдатами и офицером. При отражении контратаки противника из ручного пулемета уничтожил более 20 гитлеровцев. Умело перевоспитывал бойцов-штрафников».
Я долго не мог понять, как вы смогли. Как после месяцев отступления, после многих тысяч сдавшихся в плен, после всех предыдущих обид на власть и страну вы смогли повернуть всё вспять.
Думал и не мог понять, пока не познакомился с интересным человеком. Мой ровесник, полковник, Герой России. С золотой звездой на груди. И когда мы приняли на неё же, не узкую грудь, по маленькой, по 0,5 литра горькой и белой, я решился об этом спросить.
- Понимаешь, русские воюют всегда не за кого-то или что-то, а против несправедливости. Не за Родину, Сталина и прочее. А против немцев, когда поймут, что они враги и добыча. Те ведь тоже не дураки были, пытались играть на исторических чувствах, церкви открывали. Наши мужички думали и присматривались до определенного момента. А когда поняли и разобрались, решили, что пора ломать хребет. И тут уже не важно было всё остальное, - так сказал мне друг-полковник.
Немец пёр весело и нагло, как лось на осеннем гону. С рёвом и фанфарами. А потом его остановили…
Ты закончил точить свой нож. Взглянул на часы и коротко сказал: «Пошли».
Накинув шкуры масхалатов, взвод молча полз. Ни одна ветка не хрустнула под тихим движением. Взвод стелился по земле, сливаясь в одно могучее лесное тело. Которое уже чувствовало близость добычи. «Вперёд!» - крикнул ты на последних метрах. «Ррря!» - рявкнул взвод в коротком прыжке…
 

[larosh 6 031]

Игорь Пузырёв


Осенняя травля медведя с лабаза 

Институтский друг попросил поехать к нему в Великие Луки. Отец умер, надо было ферму от баранов зачистить. Матери одной держать - не справиться. Решили с поголовьем, и его мама в признательность отдала мне мужнино ружье – замурзанный такой ТОЗ – 54 16-го калибра и баранью тушку. Привез его домой поездом в коробке из-под американских ленд-лизовских консервов. Тогда США подкидывала гуманитарные консервы, вскармливая нынешнее поколение демократов.
Ружье сделал законным, убедив органы опеки, что чудотворно нашел его на чердаке своего деда, не вернувшегося с войны. У знакомого ружейника отворонили до черноты стволы, ложе перерезали, всю механику перебрали – опаньки – шикарная курковка с роскошным боем…

…Так я оказался на чердаке крайнего свинарника моей деревни в Тихвинском уезде. Славился край своими свиньями и свинарками. Была даже своя деревенская Герой Социалистического Труда. С машиной в подарок и привилегиями. Поголовье было огромным и, когда ты выходил из автобуса на остановке деревня Сарожа, то никогда не мог ошибиться, что наконец-то дома. Все вокруг пропитано Родным духом: старые сосны, не крашеная остановка, пыльная дорога. Автобус не успевал одухотворится и водитель, брезгливо зажав нос, быстро давил на газ. Поросята жили вольготно и сытно, не хуже деревенских. Однако порой тоже погибали. Тогда дохликов поросят свинарки выбрасывали на задний двор, и за ними регулярно по ночам приходили медведики – санитары леса и свинарников. Не на одних же ягодах с овсом им все лето сидеть. Решили в тот раз взять мохнолапого. 

Мы тогда в деревне с другом были. Тот с Тюменского края. У него пулялка одностволка 32 калибра. Пуля чуть крупнее гороха. За медведем он тоже пошел, сказав, что у них там один Хант из такого ружья 18 медведей положил в глаз. Из всего сказанного, более интересным для себя отметил: друг – не Хант. Поинтересовался, как ушел от нас тот охотник – с оружием в руках как мужчина, или мирно в туалете от волнения. Не верю я в такие вот горохострельные изделия. 

Чтобы исключить любой риск, решили взять с собой еще людей. У нас там в деревне народ крепкий – вепсских кровей не перечерпать. Вот мой Брательник к примеру. Ему сорок, а он в авторитете до сих пор. У матери и гражданской жены в основном. Невысокий, сбить с ног его невозможно, оттого, что при его ширине плеч, он как бы уже считается сбитым. Он в ширину больше, чем в высоту и упав, примет ненормальное положение тела. Они, с такими же пацанами, гонялись зимой за медведем-шатуном по полям за деревней с алюминиевым спортивным копьем и тремя ножами. Чудом зверушка спаслась, глубокий снег выручил…

…Вот с такими людьми к ночи мы забрались на свинарник. В-пятером. Больше брать не стали, а то зверь насторожиться, худое что подумает. Я был чуть из-за стола, поэтому разумно предложил поднять лестницу к себе наверх, чтобы смертельно раненый хищник к нам не поднялся. Ну и все такое. Все поддержали, кто его знает, как охота пойдет. Мы с ружьями заняли проем чердачной двери, ребята места поудобнее в глубине чердака. Пахнуть человеком в теории было не должно, потому, что под нами бродило пару сотен свиней. Вонь была – вырви глаз. Но все же, для страховки, стукнулись чарками, то есть пару стандартных сосудов усвинячили. Больше людей не стало, одни запахи чужеродные. Слились. Приняли покровительственную не окраску, так хоть запах. Говорят, все-равно хищник плохо видит.

Зверь сразу не пришел, и в последующие полчаса почему-то тоже. Вон они дохлики, лежат на месте. Видать вроде неплохо. Стало скучновато. Заговорили тихонько за дела, планы завтрашние. Закурили. Чтобы было не видно огоньков – в ладошку, как в разведке. Кто-то предложил поиграть в карты. Нормально, а во что еще играть-то, не в домино же. Там костями в стол гремят и рыбу кричат, а тут игра тихая. Как грибы собирать – тихая охота. Я остался в дверном проеме один. Им четвертого не хватало. Наша огневая мощь немного ослабла, на одну горошину. Но я бы справился – лосей же не раз брал, чем он-то лучше или хуже. Пусть только появится.

В карты играть надоело. Технологические жидкости подошли к концу. Мужики очевидно загрустили. Кто-то прилег отдохнуть. Кто-то совсем скис. Брательник у меня храпит в обе стороны вдох/выдох. Редкий Талант. Это он сейчас подженился, и его жена отправила в Ленинград горло перерезать от храпа. Средство новое в областной больнице есть. По знакомству. Что-то там ему мало перерезали, потому что не помогло. Тогда же на чердаке, он еще был моложе, дышал увереннее, поэтому свиней перестало быть слышно. Они притаились в загонах своих, и затихли.
В какое-то время мне показалось, что зверь все-таки что-то заподозрил. Не пришел. Вот что ему ещё надо. Я посидел полчасика, опустил лестницу, взял ружье и пошел домой. Эти остались на чердаке, дальше охотится.
Утром шкуру не принесли.

Завтра опять пойдем….

 

.


Она

Она явилась взрывом. 
Нежданно обдала брызгами в закрытые глаза. Что-то оборвалось. Туманом по комнате, и уходящей, растекающейся вокруг шипящей пустотой. Свет не горел – ночь же за окном. Поэтому погаснуть было нечему. Но то, что это именно конец, в голову успело влететь резко, и вполне отчетливо. Или снова начало…

Да – это Она. Березовая брага подошла, закипела, и сорвала слишком туго натянутую на бутыль крышку. Жена встрепенулась у стены, под жарком квадратом стеганого одеяла. Говорила же, что рванет. - Накаркала! Кто дал женщине дар предвидения? Почему именно ей, а не допустим, ему. Для него узкий коридор – теперь только прямо, раньше, на не самый худой конец – можно и налево. Ей же – объемное видение мира с красками, чувствами, запахами.

Сейчас темное и млостное пространство перетопленного с вечера дома, наполнялось плотным, кисловатым с нотками изюма кумаром ожившей браги. Она должна была когда-то задышать, вот и проснулась. С вечера в печь дровец перетолкал чутка, так и поторопилась. Самим-то воздуха ртами всю ноченьку не было сыскать, проворочались. Предупреждал печник – одну охапку хватит. Но брага главнее, долго уж больно загулять не могла, вон май уж за окно утренними сумерками лезет.

Пошаркал ногами в угол. Там стоит. С потолка и стен ползут почти бесцветные слезы и подтеки. Обои только осенью свежие поклеил. Теперь, кажется, обновились чуть. Пока старуха не видит, лучше бы убрать, да поскорее. Как там она это все убирает-то, чем-то ведь вытирает. Где это у нее все? Ладно, вон и тряпкой от двери половой сойдет. Обои не маркие, не заметит. Ну, а заметит, поскрипит чуть и придумает что-то. - Да не убоится муж жены своей! Хи, хи, в бороду. На изюме размокшем поскользнулся, чуть не сыграл на пол. – Изюмский шлях, хи-хи!

К бутылям впотьмах. Какой из них откликнулся-то? Как ты тут мой маленький? Что? Заждался уже тебя. Ведь недели две почти молчишь. Да, уезжали на недолго. Да, не очень тепло в доме было. Ну, а как нам? Дети позвали на День рождения, тоже ведь надо. Чего встрепенулся-то так резко, до утра не меня дождал. Ладно, разберемся сейчас. Крышка-то куда слетела. Вон, нащупал. На остальных крышки ослабил. Разъяснится, еще поговорим - обратно на кровать пошустрил. Прыг на подушки. Старуха нарочито отвернулась к стенке, носом водит. Ну и вонища!

…Тем летом друзья ее приезжали. Подруга с мужиком своим. Культурные все, одеты по-городскому. Тапочки с собой привезли. Водил их по участку, сад свой показывал, настроил тут чего. Нахваливают. - Рукастый, говорят, Вы мужик. Охают-причитают, столичными руками белыми всплескивают. Хозяйка к соседке пошла за молоком, угостить чтобы этих, парным. Да вот засиделась что-то. Уже неловкость какая появилась перед людьми. Ему-то они не очень. С гостем, правда, виски приложились разок-другой для размазывания границ между городом и деревней. Глядь через пару часов, ведут милую под руки подружонки-то. Напевают что-то, мурлычут на троих. Издалече еще предупреждают, чтобы спокоен был, не тревожился громко. Ну, хозяин не волнуется вроде, только убил бы ее, если бы чем подстатилось. Они там, видишь ли, бражки березовой откушали по паре бокальчиков, пока молоко в корове вырабатывалось цельное. Первомай, говорят, большой праздник! Не сердись.

Тогда он тоже твердо решил поставить березовую. Будущей весной. Раньше-то все ягодную. Из смороды, клубники, брусники, черники или все вперемешку. Для букета, стало быть, и колеру. Березовая же не цветастая, чисто слеза. Другой продукт. И вон, людей какими счастливыми делает. Сосед, тот в пример, бражку под самогон выгоняет. Мутное дрожжевое пойло. Только самогон тот – мука одна для питья. Никакого смака, и сосед вон дурак дураком как был, так еще хуже делается. Вот с ягод бражечки выстоявшейся без осадка как с лесу придешь – самое оно выходит. Всю усталость с ног снимает, а голова чистая, дальше в работу зовет. Теперь еще березовой станется отведать…

…Прижался к старухиной спине, как конструктор весь к ней прислонился от спины до коленок. Хорошая она все-таки девка! Повезло ведь тогда, что мимо не пропустил, заговорил. Соснуть, докимарить еще полчасика. Как же здесь хорошо. Пожить бы…

[larosh 6 031]

В детстве мы болели реже, чем наши дети.
Вот думаю ... Что было лечебным ?
Смола... Гудрон... Цветы акации... Зелёные деревянные ранетки... Или кислые жопы муравьёв?

[Одинтакой 6 395]

24 минуты назад, larosh сказал:

В детстве мы болели реже, чем наши дети.
Вот думаю ... Что было лечебным ?
Смола... Гудрон... Цветы акации... Зелёные деревянные ранетки... Или кислые жопы муравьёв?

Всё вместе давало нужный эффект

[larosh 6 031]

Наталья Мелёхина

 

 

Как Байкал хоронили

 

Игнаха неловко вертел в руках сотовый телефон. Они были созданы друг для друга: крестьянские ладони, большие, как лопаты, грубые, с навсегда почерневшими от работы ногтями и телефон самой простой модели, в потертом корпусе, с трещинкой на экране, с табачными крошками под клавишами цифр. 

Родную деревню со всех сторон забаррикадировало снегом. Она стыла в блокаде зимы, окольцованная войском елового леса. Игнаха сидел за столом на кухне отчего дома и смотрел в окно. По улице никто не шел, да и некому было идти. Жилых в Паутинке осталось всего четыре дома. Воды с колодца все соседи еще с утра наносили, а теперь в сумерки, да еще и в такой холод кому надо шататься по улице? Разве что кошка пробежит, да и то вряд ли. В такой час все коты уже забрались на русские печки, спрятали носы под пушистыми хвостами и мурлычут к очередному морозу. 

Игнаха не решался позвонить младшей сестре, живущей в городе, чтобы сообщить ей скорбную весть: сегодня вечером от старости умер Байкал - лайка русско-европейской породы. Байкал уже давно был отправлен на пенсию по инвалидности - три года назад кабан порвал псу связки на передней лапе. Игнаха отвез раненую собаку в город к ветеринару, но врач сразу заявил, что Байкал «стар, отвоевал свое» и на всю жизнь останется хромым.

В отличие от молодых лаек, с которыми Ихнаха охотился теперь, «пенсионер» не сидел на привязи и пользовался разнообразными льготами. Стоило ему хоть немного заскулить, домочадцы Игнахи — мать, отец, жена и дети — неслись к «старичку» с подношениями. Кто нес косточку, кто — кусок пирога, причем именно пироги с картошкой и мягкие батоны Байкал, потерявший под старость все зубы, особенно любил. Ради них он устраивал театральные спектакли. Как щенок, прижимал уши к поседевшей черной башке, напоказ выставлял раненую лапу и, заглядывая в лица хозяев проницательными карими глазами, отрывисто скулил, не в одну ноту протяжно, а короткими фразами, будто жалуясь на стариковскую жизнь. 

 Не балуйте его - нечего! - сурово говорил родным Игнаха. - Кормил я его сегодня!

Но мать лишь отмахивалась:

 У тебя вечно все сытые! Буду я тебя слушать!

Отец, старый коммунист, чеканил, как лозунг:

 Он ветеран труда — заслужил!

А жена и дети прятали лакомства в карманах, и отдавали Байкалу тайком, пока Игнаха не видит.

Сегодня вечером мать пошла покормить собак, дала молодым лайкам Ямалу и Тоболу овсяной каши, сваренной с обрезками рыбы, и зашла к «старику». У Байкала была своя собственная будка, но он предпочитал спать в сенном сарае между рулонами соломы. Вот там его мать и обнаружила. Байкал лежал, открыв глаза, обнажив последние редкие зубы. Он не шевелился, застыв в неестественной позе, вытянув все лапы и даже больную, чего никогда не делал, он всегда прятал ее под себя, берег. Мать подойти к покойнику так и не решилась, вернулась домой в слезах... 

Это была серьезная потеря. Жизнь каждой охотничьей собаки от щенячьего возраста и до смерти становилась целой эпохой в истории семьи. Была, к примеру, эпоха свирепого медвежатника Тунгуса. В домашнем общении он, наоборот, проявлял мягкость характера и до самой старости любил поиграть с ребятишками. Была эпоха Айны, рыжей бестии, которая выказывала такую невиданную хитрость и в лесу, и дома, что получила вторую кличку Лиса. Сегодня закончилась эпоха великого труженика Байкала.

Даже уйдя на пенсию по инвалидности, пес продолжал работать: отгонял от курятника ежей, хорьков и лис, провожал детей на остановку школьного автобуса, добровольно взяв на себя обязанности няньки и охранника по совместительству. А охранять было от кого: к деревне подходили стаи одичавших собак, бросавшихся на людей.

Своего хозяина Байкал однажды спас от смерти. Как-то в Новый год Игнаха перебрал и, возвращаясь домой с сельской дискотеки из соседней деревни, чуть не заснул в сугробе. Но пес не дал ему замерзнуть, то кусал за ноги, то рычал, то лаял и заставил-таки встать и добрести до дома. 

В последние дни Байкал вел себя странно. Не выпрашивал пирогов, не ходил дразнить своей свободой молодых собак, сидящих на цепи, не ласкался к хозяевам. Видно, чувствовал скорый конец, готовился.

Игнаха по-прежнему вертел в руках сотовый и старался не думать о том, как придется завтра долбить в мерзлозёме для друга могилу. Вместо этого Игнат вспоминал разного зверя, которого взял из-под Байкала — лосей, кабанов, пушнину. Птицей покойник брезговал, ниже своего достоинства считал давить ее, хотя подранков, конечно, приносил, но брезгливо складывал к ногам хозяина, мол, твой недодел, сам сплоховал, вот сам и дави. Стрельба по пернатым казалась Байкалу пустой детской забавой. 

Ярче и четче всех других вспоминалась Игнахе ничем не примечательная охота на вальдшнепов. Самая что ни на есть обычная, одна из многих, а врезалась в память. Он смотрел в окно, но вместо снега видел зеленые весенние поля, раскинувшиеся за нежилой деревней Васильевское. По ним весело бежала сестра Дашка, поздний ребенок в семье, с Игнахой разница аж в пятнадцать лет. Дашка тогда была подростком, щенок Байкал, если собачий возраст перевести на человеческий, - тоже. Шли втроем на вальдшнепиную тягу. Дашка росла азартной охотницей. Она в детстве много болела, и чтоб сестру закалить, стали с отцом брать ее на охоту и рыбалку, да так в этом деле натаскали, что к подростковому возрасту Дашка лихо била птицу влет, да и пушнину уже добывала, куниц и белочек.

Была она похожа на мальчишку — худая, невысокая, легкая, с серыми глазами, высокими скулами и короткой стрижкой. Повзрослев, так и осталась на вид подростком, и профессию выбрала не деревенскую — стала журналисткой. У других мужиков сестры работали продавцами, доярками, бухгалтерами, инженерами и лаборантами на молокозаводе, и только Дашка у Игнахи — журналистка и охотница.

Он отодвигал от себя необходимость думать о похоронах Байкала, разменивал эти мысли на воспоминания о сестрином детстве. Они всегда были как щит, которым можно прикрыться от любых бед. В ту охоту бежала Дашка вперед по непросохшему еще полю, налегке, с одной отцовской одностволкой за плечами, а в ногах у нее путался неуклюжий маленький Байкал. Игнаха тяжело шагал следом, никак не успевал за ними. Дашка не молчала ни минуты! Мало того, что птицы по весне орут со всех сторон, хоть уши затыкай, так еще и сестрин голос врывается в их хор:

 Игнат, а что будет, если по шмелю пулей выстрелить? А дробью?

Игнаха шмелю заранее посочувствовал, ничуть не сомневался, что независимо от ответа, и, несмотря на запреты, она потом обязательно поставит эксперимент, когда взрослых не будет поблизости.
 Игнат, а как думаешь, сюда духи людей, которые в Васильевском жили, а потом умерли, приходят? А ты когда-нибудь привидения видел?

«Как бы не убежала сюда ночью, точно будет привидения ловить!» - обреченно вздыхал Игнаха, зная, что на такое дело Дашка легко найдет себе товарищей в соседней деревне. 

Но вот болтовня прекратилась - любопытная и зоркая Дашка высмотрела ястреба-тетеревятника. Хищник кружил над мелиоративной канавой, в которой по весне стояла вода.
 Ондатру он ловит, - объяснил сестре Игнаха.
 Давай посмотрим, поймает или нет?
Спрятались за низкими кустами ивняка, Дашка взяла Байкала на руки, и бойкий щенок послушно и привычно затих на коленях хозяйки. Ястреб долго парил над канавой, а потом стал плавно снижаться по траектории спирали, с каждым витком сужая круги. На выходе из этого штопора, птица спикировала к воде, раздался предсмертный писк ондатры, и уже через пару мгновений ястреб сидел на берегу канавы, раздирая клювом добычу.

 Вот дает! Молодец! - Дашка выпустила Байкала, и щенок с быстротой молнии рванул к месту только что разыгравшейся драмы. Он с высоким, немного писклявым лаем бросился на хищника, но птица вовсе не собиралась без боя отдавать свой обед и угрожающе захлопала крыльями. Ястреб готов был задать Байкалу хорошую трепку, но Дашка тут же побежала на выручку к щенку, и перед человеческим детенышем пернатому охотнику пришлось ретироваться. Обед, которого хищник так долго добивался, достался двум желторотым юнцам.
 Мелковата ондантра, - недовольно заметила Дашка, а вот Байкал не побрезговал чужой добычей — уплел растерзанную тушку в два счета.
 Вот отец говорит, что ондатру и люди едят. Игнат, а давай, попробуем ондатру? – тут же предложила Дашка.
 Да, как же мы ее теперь попробуем? - рассмеялся Игнаха. - Байкал нам ни кусочка не оставил. Придется подождать, пока ястреб снова прилетит.
Дашка тоже посмеялась шутке и на время перестала мучить брата вопросами. Тяга в тот раз удалась на славу — стреляли, как в тире. Дашка добыла вальдшнепа, Игнаха свою добычу даже не запомнил, осталось в памяти только то, что удачно тогда на тягу сходили. И не спешили домой. Развели костер, приготовили чай с молодыми листочками смородины. Игнахе казалось, что он и сейчас все еще чувствует ароматы этого напитка — пьянящий свежий запах, разом заполнивший собой весь лес. Он знал, что и в последний свой день ярче всего будет вспоминать не окровавленные туши лосей и кабанов, не только что добытых медведей, остывающих меховой горой у его ног, а именно эту мирную и веселую охоту, смеющуюся Дашку и толстяка Байкала, из любопытства отнявшего у ястреба ондатру.

Игнаха вздрогнул, словно очнулся ото сна. В доме стояла поминальная тишина, даже дети сегодня не шалили, не смеялись... И вновь вместо зеленых полей он увидел за окном сугробы, среди которых по-стариковски медленно, приволакивая лапу плелся... Байкал. Из соседней комнаты вбежала мать. Она смеялась:

 Игнат, ты посмотри за окно, покойник-то наш ожил! Осмотрелась, я видно! Это спал он так, будто дохлый! А я-то думала – околел! А он, глянь-ко, жив-живёхонек!
 И точно живой! - Игнат с облегчением сунул матери нагревшийся в его руках телефон.
 Мама, Дашке звони, расскажи ей, как мы Байкала-то хоронили, пусть похохочет.
Он схватил со стола кусок пирога с картошкой и, как был, без фуфайки и в одних тапках выбежал из дома.
 Байкал, Байкал! - звал Игнат и бежал за собакой вдоль деревни.

Но кричать было совершенно бесполезно, от старости Байкал давно оглох. Пес медленно хромал прочь по узкой тропке, вьющейся меж сугробов и уводящей далеко-далеко, в самое сердце бесконечных зеленых полей. Умом Игнаха, конечно, понимал: не догнать! - но все-таки бежал следом, черпая шлепанцами колючий морозный снег.

[larosh 6 031]

СЕРГЕЙ ПУПЫШЕВ

 

ПИНЬ – ЗИ - ПИНЬ (ВЕЧНАЯ ПЕСНЯ СИНИЦЫ)

(рассказ)

 

- Семён Петрович, как с деньгами? Устали все. Когда получка будет? В поселковых магазинах товар под запись уже не дают. В долгах все. С лета денег не видели…. Уже и Новый год на носу, – роптали работники Гагаринского леспромхоза - заготовители, вальщики, водители лесовозов, учётчицы и весь прочий рабочий люд, собравшись пятничным вечером в красном уголке на собрание.

- Даём же помаленьку, раз в месяц точно даём, - отдувался Семён Петрович, крупный, не старый ещё, но уже заплывший жиром директор леспромхоза, редко выходивший из своего кабинета и ездивший на обед в столовую, за сто пятьдесят метров, на служебной машине.

 

- Чтоб тебе раз в месяц жинка помаленьку давала! Сам то, небось, без денег не сидишь, - ввернула, под общий хохот, едкая, как соляная кислота, Валька Краснуха, не работавшая в леспромхозе, потому и смелая. Супружница водителя предприятия, заживо ей затюканного.

- Вагоны грузим, лес идёт, денег всё не и нет, – ворчал обычно молчаливый бригадир грузчиков - стропальщиков Гнатюк.

- Телевизор смотрите? Кризис везде. Весь экспорт на коленях. Мы ещё держимся кое-как. Лес везде пытаемся пристроить. А у нас всё завязано на Европе, все вагоны туда идут. Леса - полная биржа, нижний склад забит по завязку, - пыталась урезонить и как-то оправдаться главный бухгалтер Ангелина Сергеевна. – Потерпите, прорвёмся.

- Прорвались уже! У моих пацанов, все штаны прорвались! – не унималась, брызжа ядовитой слюной, Валька. Её острый фамильный нос готов был насквозь пронзить неприятеля. Обладала Краснуха даром неоценимым – быть везде и всегда. Где, что ни случись – она тут как тут, знала все сплетни и новости, какие ещё даже и не произошли.

- Валька! А ну, угомонись! Помело ты дурное! За всю жизнь от тебя ничего путнего слышно не было, - осадила Краснуху дородная буфетчица Анна Тикке.

- Новый год с деньгами будем встречать, али как? Месяц остался, - любопытствовал кривоногий, предпенсионный Гриньков, работник ручной сортировки пиловочника, уже посетивший лавку* и с нетерпением ждущий окончания мероприятия. Початая бутылка, оттягивая правый рукав спецовки, призывно булькала.

- Постараемся к празднику, обещаю, - без твёрдости в голосе заверил Семён Васильевич.

Его неуверенность передалась труженикам, и опять зашумел, загудел рабочий рой, требуя своё кровное, заработанное.

 

Водитель лесовоза жилистый, тёмноволосый Григорий Крюков стоял в глубине зала, молча слушая галдёж. Воспоминания упрямо лезли в голову. Его отец всю жизнь отдал Гагаринскому леспромхозу, названному, кстати, не в честь космического первопроходца, а по имени речки Гагары, делящий одноименный посёлок на две части. Гремел когда-то славными делами леспромхоз. Сотни тысяч кубометров заготовленной древесины экспортировались, грузились и отправлялись на крупнейшие деревоперерабатывающие предприятия Карелии. Своя узкоколейная железная дорога доставляла на нижний склад сотни кубометров ежесуточно. Собственная свиноферма снабжала мясом весь посёлок. Более пятисот человек трудилось в леспромхозе. Строилось жильё. После армии и в мыслях у Григория не было, куда пойти работать, конечно, в леспромхоз. Но птица-время, взмахнув сохнущим крылом, смела в вечность свиноферму, расклевала металл узкоколейки. Работников осталась сотня. Молодёжь, не видя перспектив, уезжала в город. Скудел с каждым месяцем рабочим людом посёлок…. Крюков не стал дожидаться окончания собрания, махнув досадливо рукой, двинулся к выходу. По пути к дому заглянул в магазин. В магазине посетителей не было.

- Макарон пару пачек, две банки тушёнки, сигареты, водку какую нибудь недорогую, соль, чай, сахар. Да и ещё чуть не забыл – спички, запиши на меня, - Крюкову было неловко, он ещё никогда не брал продукты в долг.

- В лес, что ли собрался? -        полюбопытствовала гладкая, рослая, полногрудая Нинка - продавщица, кокетливо покрутив роскошным задом, нарочито медленно собирая заказ.

- Тебе какое дело? – почему-то злясь на неё, бросил Крюков.

Она всё ещё сохла по Григорию, суровому тридцатипятилетнему, высокому, резкому в движениях и строгому в лице мужчине, своей первой школьной любви. Нинка уже побывала замужем, и успела развестись с мужем дебоширом.

Скрипучая дверь в сенях напомнила Крюкову, что она давно просит смазки. Избавляясь от снега, основательно обстучал тёплые ботинки. Зайдя в избу, неторопливо разулся. Продукты положил на стол. Супруга, заглянув в пакет и увидев стандартный набор, вздохнув, спросила:

- В Лес?

- Да, уйду поутру, - кивнул головой Крюков. - Денег не дали…. К Новому году грозятся. Дома есть что пожрать?

- Сейчас соберу.

- Да я не про то, вообще.

- До праздников дотянем, – завибрировала грусть в голосе супруги.

- Как без собаки? Год уж не ходил. Может, обойдёмся – с надеждой в голосе, сокрушалась жена Тая.

Собака пропала в прошлом году. Вспорол ей брюхо секач,* ударом бритвенным. Зазевалась ли, нет, может просто возраст уже. Лайке девятый год пошёл. Реакция не та.

 

- Да не обойдёмся. Чёрт его знает…. Дадут, не дадут… Утром лес вёз, видел, переходов лосиных много. Повезёт, с мясом будем…. Сын как?

- В школу сегодня не ходил. Температура. Сопли, вон, на кулаки наматывает, – кивнула на смотрящего телевизор сынишку.

- Ничё не наматываю, нормальный я. Возьми батя, а? - услышав про Лес, запросился, сорвавшись с места Серёжка, голенастый тринадцатилетний парнишка.

- Дома сиди. Буквари учи. Трояков опять нахватал. Контрольные скоро, – окинув его взглядом, отрезал батя.

Серёжка в мать – добрый, белоголовый. Цыкнул на пробегавшую мимо младшую, десятилетнюю сестрёнку и понуро побрёл в свою комнату. Средняя дочка возилась, гремя посудой, на кухне.

- Один то, как пойдёшь?- по-бабьи всплеснула руками Таисия.

- Как, как. По-тихому, как. Как отец ходил, когда нужда была, – раздражённо ответил Григорий. – Лес поможет.

***

- Осторожней сынок. Дай Бог удачи! – осенила трехперстовым мать – Людмила Ивановна, провожая утром сына. Последнее время, как вышла на пенсию, любила посидеть у окна в своей комнате. За окном росли две берёзки - подружки, ещё мужем посаженые. Внук подвешивал на веточке кусочек сала, и пара синичек с удовольствием расклёвывала угощение. Бабушка жалела пичуг, следила, чтоб корм не переводился. Знала, что морозную и голодную зиму восемь из десяти синиц не переживают.

Таисия поднялась рано. Собрала мужа. Сала кусок в тряпицу завернула, десяток яиц вареных, пяток калиток* с пшеном, термос с чаем, да магазинское, уложила в рюкзак.

Она знала – Лес кормит. Зимой – дичью, летом – грибами, ягодами. Здесь, в далёких северных посёлках, с июля по самые заморозки, каждое утро топчут тропинки ходоки за дарами лесными. Местные жители стараются взять отпуск на это время, нет, не уехать к тёплому морю, а в Лес-кормилец, семьями, за ягодой. Сперва, за янтарно-медовой морошкой, затем чёрным жемчугом наполнит короба, не жалеющая фиолета на раскраску рук и языка сборщика, черника. Следом, душистая малина, сладкой краснотой руки размалюет. Мелким, северным виноградом краснобокая брусника пройдёт следом и наконец, за тёмно-вишнёвой клюквой до самых морозов, до снежного покрова, не иссякнет ручеёк селян. Первую ягоду себе не берут – всё на продажу. Ждут, когда нальётся соком жизненным, напитается духом целебным, лесным, солнышком ясным засахарит – вот тогда она, ягода - чудо природное, к столу и к заготовкам годная. Летом Крюковы всей семьёй были на заготовке. Благодаря Лесу детей в школу собрали, да по хозяйству кое-что прикупили.

Супруга тревожно ждала и любила то время, когда муж возвращался из Леса. Он входил, и вместе с ним врывался запах костра, свежего елового лапника и яркий, щемящий дух опасности. Вешал в сенях ягдташ*, набитый тугими рябчиками и краснобровыми красавцами тетеревами. Шумно хлопал дверями – хозяин вернулся, дочки висли на шее, жена радостно и суетливо собирала стол. Сын не ждал, пока мелкота не угомонится, разбирал трофеи, чистил остро пахнущую порохом, ещё дедову, одностволку.

Отец Григория ушёл рано. Вернулся как-то с охоты, пустой, лица нет, чёрный весь. Слова не добиться. Захворал. Врачи в городе рак определили. Лечили. Ничего не помогло. Из больницы домой доживать выставили. За год высох, обескровил. Григорий, в то время, только с армии вернулся. Умирая, отец позвал сына. За руку взял. Захрипел чуть слышно.

- За старшего теперь… Семья на тебе. Ружьё - твоё…. Зашёл в Лес – будь им. Вышел из Леса – помни о нём. Возьмёшь больше нужного – потеряешь больше, мало возьмёшь – Он ещё даст…. – вздохнул прощально, глаза закрыл, ослабели пальцы…

Похоронил отца и стал в семье за старшего. Водителем в леспромхоз устроился. Мать после смерти мужа слегла, болела тяжко. Через полгода поднялась, но до конца выправится все же не смогла. На работу в леспромхоз больше не пошла, устроилась в детсад, нянькой. Сестры-погодки одна за другой повыскакивали замуж, разъехались в города. Хозяйство легло Григорию на плечи. С Нинкой одноклассницей порвал, узнав, что зазноба школьная вовсю женихалась, пока «ждала» Гришку с армии. Погоревал, попил горькую, да и отверг подругу липкую. Столкнулся как-то в поселковом магазине с девушкой, сразу и не признал. В школе на два класса младше училась. Вспомнил - белобрысая, угловатая, не складная, в общем - мышка серая. Сейчас подросла, округлилась. Красотой особой не блистала, но веяло от неё тёплотой и спокойствием, именем звалась добрым – Тая, Таюшка.

Холостяковал не долго. Первенца нарекли в честь Сергия Радонежского. Только мальчонка ножками пошёл, Тая снова понесла, девочкой Танюшкой обрадовала. Третьего ребёнка не ждали, но Бог дал ещё одну помощницу, Олесю. Доброй хозяйкой оказалась Таисия. Дети в чистоте, дом в порядке, да и с матушкой супруга ладила.

***

Зима в этом году странно заглянула в Карелию. В конце октября быстро схватилась, вмиг заковала речку. Снега навалила по колено, метелью хлесткою повыла, побуйствовала две недели. Затем опомнилась, испугалась собственной прыти и отпустила. Оттепель была скорой и смелой, очень похожей на весеннюю. Снег как упавшее тесто сдулся, а проливные дожди добили его напрочь, без сожаления. Гагара восторженно вскрылась, разбросав ненужные льдины по пустым берегам. Зайцы недоуменно белели ватными пятнами в мрачно-голом лесу. Лишь в начале декабря осторожно, стесняясь, закружился запоздалый снежок. Мягко, по-кошачьи, подкрались несмелые холода и аккуратно, в прозрачно-звёздную ночь, застеклили студёную речку.

Старенькая «нива» прокряхтела полтора десятка километров по изрезанной лесовозами дороге. Попрыгав, по бревенчатому мосту через речушку, остановилась на небольшой полянке. Дальше пешком. Ходьбы, до охотничьей избушки - час. Но надо обойти угодья.

Короток зимний день на Севере, мимолётен. Еле успев родится к обеду, быстро начинает тускнеть, затихать. Постанывают от зябкого ветерка бледнотелые берёзы. Стыдясь, прикрываются песцовыми рукавами разлапистые ели.

Идёт Григорий привычно тихо. Лёгким поскрипом отзывается неглубокий снег. Охотник иногда останавливается и прислушивается. Поглядывая, распутывает мысленно следы многочисленные, разным зверем по листу белому узелками вязанные. Поглядывает и на завтра планы строит. На сегодня хватит, смеркается, пора в избушку. День сегодняшний удался. Пяток рябков да парочка косачей приятно оттягивают ягдташ. Густо сидело тетеревов на грустных, заиндевелых берёзах. Глаз радовался. Наткнулся на переход* лося. Потропил.* След крупный, орешки* округлые, по всему видно – бык.* Найденный, с семью отростками и не засохшим ещё окровавленным пятаком* рог – дал возможность точнее определить возраст. Семилеток. Ночная лежка, постриженный, на уровне груди, осиновый подлесок убедил - не ушёл, здесь бык, кормится. Поздновато. Завтра…. Завтра главный день.

Идти недалече. Перед Крюковым открывается большая, посреди дремлющего в задумчивости березняка, проплешина, поросшая небольшими клочками мелколесья. Осталось пересечь берёзовую рощу, одолеть глубокий шрам, поросшего чапыжником оврага, подтянуться к строгому, по-военному собранному, сосновому бору, и вот она охотничья избушка, сиротливо стоящая неподалёку от заснеженной, сонной ламбушки.* Капризно озерцо, непредсказуемо. Не каждому оно открывается, рыбкой балует. Труден подход к воде. Заболочены берега. Мало кому тропа через топь известна. Забыли его поселковые. Озёр в округе в достатке, ближе и покладистей.

Но, подходя к поляне, видит, где то у самой кромки березняка - большое коричневое пятно. Лось. Похоже, что его тропил. Далековато. Осторожно переломил ружьё, вложил пулю. Еле слышный щелчок заставил лося вздрогнуть. Григорий замер. Лось, постояв несколько минут, насторожился, прислушался. Зашевелились уши - локаторы. Ничего не заподозрив, сохатый побрёл на поляну, жевать мелколесный осинник. Темно. Лишь молодой, белёсый месяц бодает больное чернотой небо. Охотник пригляделся – рогов не видно. Скинул уже и второй, может и раньше сбросил. Подкрался на выстрел. Стрелять неудобно - лось стоит к нему задом. Надо брать. Завтра что – неизвестно. Время трудное. Прицелился в шею…

Гулко треснул выстрел, закольцевав эхом округу полусонную. Завалился сохатый, застонал, захрипел. Кинулся к нему Григорий, на ходу гильзу пустую меняя на патрон следующий. Подбежал, фонарём посветил и оторопел – корова.* Смотрит на него, глаза печальные, как у больной собаки, угасает. Сколько бил зверя разного Григорий, но таких глаз, полных боли, страдания не видывал. Отвёл взгляд, не выдержал. Вынул нож, встал на колено, хрустнула гортань, добрал,* прекратил мучения. Поднялся, а тут другое: стоит в тридцати шагах лосёнок. Большой уже, но без мамки ещё не разумный. Застыл, на него смотрит. Вскинул Григорий ружьё – добыча лёгкая. Не он возьмёт, так волки подберут. Мелькнул кадром взгляд лосихи перед глазами – опустил ружьё. Одного греха на сегодня много, два не потянуть. Нужда да время тёмное, злую шутку сыграли с охотником. Не разглядел. Поторопился…. Закричал, руками замахал – рванулся лосёнок длинноногий, скрылся в темноте….

Запалил Григорий костерок. Перевернул корову на спину. Снегом под бока подбил для верности. Вспорол ножом острым от гортани до хвоста.... Шкуру снял довольно быстро. Больше всего боялся, что стельная окажется. Когда брюхо вскрывал, из вымени потекло по лезвию вострому молочко, тонкой, живой белой струйкой, с кровью мешаясь, уже безжизненной. Вздрогнула душа.... Вывалил внутренности.... Слава Богу - не огулянная.... Лосёнок видно поздний - летний. До сих пор, ещё мамка прикармливала.... Печёнки кусок пластанул - с собой, в рюкзак. Вечерину в избушке скоротает со свежатиной. Остальные потроха в костёр подкинул. Шкуру конвертом сложил. Тушу валежником прикрыл....

Приземиста охотничья избушка. Стоит боровичком, среди леса соснового, метрах в тридцати от ламбушки. Добротно отцом рубленная. До избушки как добрался, сам не заметил. Керосинку зажёг, буржуйку растопил. Взял пешню, ведёрко, за водой направился. Лёд на озере пока не толстый. Прорубь взглянула на него тёмным, недобрым глазом. Сел на перевёрнутое ведро. Закурил…. Мысли всякие в голову чёрными змеями поползли…. Попытался отогнать…. В следующий раз капканы* на щуку надо ставить. Да и живцов некогда завтра ловить. Поутру, санки с избушки взять, добраться до туши, разделать, рюкзак набить, да санки загрузить. Санки самодельные, вместо железных полозьев - лыжи деревянные. Снега ещё мало. Хорошо можно нагрузить. До машины километров пять. Раза три сходить придётся. Был бы сын здесь, так за два раза бы управились…. Всё, надо идти, ужинать и спать. Завтра день трудный. Зачерпнул воды…. В избушке стало почти тепло. Буржуйка, обложенная камнями, отдавала жар быстро, скоро камни нагреются и до утра тепло продержится. Печёнку, пожаренную на сале, съел без аппетита. Водка показалась безвкусной…

***

Григорий заснул, во сне пригрезился отец. Первая охота на медведя. Утро. Август. Глухая лесная поляна, засеянная овсом. Грише – тринадцать. Пока шли к поляне, многочисленные медвежьи следы. Развороченные трухлявые пни. Разорённые муравейники. Огромными когтями высоко подранна кора на деревьях, выше роста человеческого. Овёс на поляне примят, метёлки стеблей съедены… Отец с дядей Мишей – будут на лабазе.* Там места только для двоих. Для Гриши нашли три берёзы, растущие вместе, на краю поляны. Соорудили засидку. Одна палка между двух берёз – седалище, другая под ноги. Третье дерево – под спину. Отошли, глянули, хорошо ветки охотника скрывают. Гриша, пока мужики колотились, переживал, вспоминая высоко оставленные когтями глубокие медвежьи следы.

- Делайте выше. Укусит ведь.

- Не боись. Ружьё дадим, – смеялся батя.

- Если выйдет мамка с медвежонком, не бей. Вообще запомни – мамку не бей никогда. Мамка – это жизнь. Корову* не бей. Копылуху* не бей. За медведем идём. Слезешь, только когда мы подойдём, свистну, услышишь, – поучал отец.

Он сидел тихо, не шелохнувшись, уже часа три. День догорал. Зад устал, ноги начинали затекать. Было тихо, тихо. Наступало то самое время, перед закатом, когда замирало всё. Немели птицы. Засыпал ветер. Мышь, бегущая уже по жухлой листве, слышна за десять метров…. Лёгкий хруст за спиной заставил его сердце подпрыгнуть и заколотиться. Еле различимые шаги затихли, и слышно было, казалось Грише, как через могучие ноздри зверя со свистом проходит вдыхаемый воздух. Никакие силы не могли заставить повернуться подростка. Страх, стра-а-а-а-ах липким, леденящим шёпотом проникал в голову. С каждым звериным вдохом он множился и укреплялся. Больше всего, мальчишка боялся взглянуть в глаза огромного, хищного, стоявшего у него за спиной, дикого зверя. Пот предательскими каплями катился по лицу, Нет, юноша не забыл про заряженное ружьё, он просто не готов был его поднять. Пальцы вцепились в ружьё судорожно и омертвели. Гриша всей спиной чувствовал зверя, но ужас парализовал и обездвижил юношу. Через минуту, показавшеюся вечностью, шаги оживают и удаляются, слышится шлепок и тихое поскуливание…. Медведица с малышом.

Солнце уже закатилось. Гриша всё еще не смог успокоиться. Тут на поляну беззвучно выплывает одна фигура, затем другая… Целое стадо кабанов, секач – здоровенный, как диван. Ещё один кабан, поменьше. Три матки и куча подсвинков. Кормятся. Подсвинки суетливо толкаются. Поросят из-за высоких стеблей почти не видно. Почему мужики не стреляют? Заснули что ли? Близко. Как в тире ведь стоят. Темнота накрывает стремительно. Ещё минут пять и вообще не видать ни чего. Гриша, пересиливая себя, поднимает ружьё, выцеливает секача, опускает в нерешительности, затем собирается и стреляет. Кабан вздрагивает, передние ноги подрубаются, валится. Гурт - врассыпную. Гриша сидит, как ему кажется, очень долго. Наконец, слышит знакомый свист и крик отца.

- Слезай, стрелок.

Он слетает с засидки и мчится, радостный, на крик. Кабан мёртв. Вблизи он кажется ещё огромней. Клыки – устрашающие, бритвенно-острые. Вместо похвалы, Гриша тут же получает увесистый подзатыльник.

- На кого сидим? На медведя! В следующий раз хоть лось, хоть кабан - не брать! Пусть хоть лезгинку перед тобой танцуют! Не брать! Уговор! Видели мы косолапого. Подсвинка он пас. Чуть не взяли. Ты напутал…. Запомни, сынок! Поймёшь Лес – ключ жизни получишь. Не поймёт тебя Лес – ключа не видать….

***

- Пинь – пинь….Пинь – зи – пинь, - среди полного безветрия серебряным колокольчиком звенел голосок синички. Григорий улыбнулся, черпанул из кармана семечек, вытянул руку, и через несколько секунд звонкогласая уже сидела на его ладошке, бодро ворочая головой из стороны в сторону, поклёвывала угощенье. Иногда она неожиданно вспорхивала, делала небольшой кружок, облетая охотника, но непременно возвращаясь, садилась на руку.

Частенько звонкогласая сопровождала Крюкова на рыбалку. Присаживалась на пешню, и ждала, пока рыбак положит на носок сапога или на коленку немножко мотыля. Угощалась не стесняясь. В конце рыбалки, Григорий пластал ножом мелкую рыбёшку и оставлял угощение на снегу. Пичуга ждала этого и с удовольствием благодарно расклёвывала подношение.

Синичка, щебеча, взлетела и скрылась среди веток.

- Ну, всё, пора. До туши идти минут десять, разрубить добычу, загрузиться и к машине, - сам себе скомандовал Крюков.

***

На зимовку подыскал место среди елочек молоденьких. Густо, дружно росли. Натаскал сухого валежника, настелил под себя, примял. Пригнул, поломал несколько елочек над собой. Заплёл вершинки. Гнездо* получилось с крышей хвойной, шатровой. Забрался в жилище, огляделся и удовлетворённо рыкнул. Почистился основательно, вылизался. Мостился долго, ворочался, устраиваясь поудобней. Наконец, предчувствуя скорый снег, успокоился и заснул. Снег повалил густо, плотно. Привалил еловую крышу, присыпал, утепляя гнездо вокруг. Свет почти перестал проникать в медвежье логово. Лишь небольшой парок, выходящий из крохотной отдушины, выдавал жилище. Скрыла до весны природа зверя.

Но не случилось всё, как всегда. Потекла медвежья крыша через две недели. Съели дожди весь снег. Покой нарушили. Мокро стало, тепло по весеннему. Тяжело, неохотно ворочался, не хотел вставать косолапый. Подняла его, ошибкой своей природа, родила зверя злого, лютого - шатуна.

 

***

 

Встав на задние лапы, потянул ноздрями воздух. Пахнуло костровищем, острым запахом крови. Послышался тяжёлый дух лося. Ясно кольнул чуждый, сорный запах человека. Не к добру это. Опустился на четыре своих, попытался уйти. Но манил, звал голод, нестерпимо болели растрескавшиеся от холода голые подушки лап. Невыносимо кричал запах крови, притуплял, растлевал чувство опасности. Медленно, пока ещё нерешительно, сомневаясь в правильности действий своих, принюхиваясь, пошёл. Голод гнал его на запах.

Лосёнок не ушёл далеко от убитой мамаши. Выследил его шатун. Ударом мощным, когтистым, медведь сбил его с ног. Насел сверху и растерзал беззащитную шею, грудь. Заревел, упиваясь силой могучей, звериной. Разорвал брюхо и жадно набросился на внутренности, слизывая горячо бодрящую кровь.

Они столкнулись неожиданно. Медведь, увлёкшись своей добычей, не заметил внезапно появившегося из-за невысокого чапыжника охотника. Григорий на секунду растерялся. Взгляды встретились. Страха не было, как давно уже не было тринадцатилетнего, несмелого подростка, и шатун не думал уступать, хорониться. Смотря прямо в глаза, охотник снял ружьё из-за спины, переломил, вложил патрон с пулей. Вскинул ружьё и выстрелил. Он видел, что попал, голова у медведя дёрнулась, пуля сорвала со лба кусок шкуры, кровь красным веером взвилась над мордой. Медведь вздрогнул, мотнул головой, но не упал. Кровь яркой вспышкой взорвала мозг, разбудив страшную ярость хищника. Он зарычал утробно, устрашающе низко и бросился. Нет, он не пробовал напугать. Разорвать и убить, только так. Он один здесь хозяин и никто не отберёт его добычу.

Пару секунд хватило медведю, чтоб наброситься на Григория, но этих же секунд, было ничтожно мало, чтобы выстрелить ещё раз. Перезарядил, но мгновения не хватило для выстрела. Охотник успел лишь поднять ружьё перед собой и в это время жуткая, окровавленная морда с хрустом перекусила основание приклада. Следующим, ужасающим движеньем когтистой лапы, зверь сбил ног Крюкова. Страшной силы удар пришёлся по плечу, скользнув по голове, разорвал щеку, распластал ухо и сорвал часть скальпа. Поломанное ружьё улетело в сторону. Шатун накинулся на лежавшего на спине Григория и стал его рвать. Мужчина успел прикрыть голову левой рукой, другой же, выхватил нож, и наносил, наносил отчаянные удары в тело косматое. Медведь, вцепившись чудовищными клыками в руку, сломал её, как сухую ветку, заревел предсмертным, устрашающим рыком, рванул за бок, раздирающими одежду и плоть дьявольскими когтями. Звериная и людская, праведная и грешная, смешалась кровь в один сгусток багровый. Два тела сцепились намертво, две жизни слились в одно целое…. Задрожало всё, дёрнулось и затихло….

Он очнулся под огромной, лохматой тушей. Пронзительная боль заставила его поверить, что он ещё жив. Крича от боли, выбрался охотник из-под зверя зловонного, бездыханного. Отлежался. Попытался встать. Страшен он был. Весь в крови, своей и звериной. Прокушенная, изломанная рука висела плетью. Из рванной, зияющей на боку раны, сочилась, пульсируя, тёмная кровь. Жуткой белизной отливали обнажённые рёбра. Правая часть лица – месиво жуткое, глаза вроде бы целые. Ноги, ноги истерзанные, но идут.

 

Шатаясь, подобрал, останки ружья и, опираясь на ствол, шаг за шагом, след кровавя, побрёл к избушке. Сколько времени шёл, падал, поднимался и опять падал, оставляя багровые лёжки, он не помнил. Он не помнил, как ввалился в двери, упал и потерял сознание.

Очнулся уже ночью. Собрав все силы, дополз и забрался на нары. Дожить до завтра – стучало в голове. Завтра понедельник, хватятся, начнут искать. Дожить…. Дожить…. Дожи…. - и опять сознание провалилось в бездну.

Грезилась Григорию Нинка вертлявая, грешно зовущая сочным телом, холёным. Грезилась Таюшка, вся в чистом, белом, стол собирающая. Серёжка радостный, бегущий с селезнем в руках, первой своей добычей стреляной. Дочки, весело скачущие на скакалках во дворе. Мать с отцом, пьющие чай с блюдца. Самовар, важный своей пузатостью…. Глаза лосихи гаснущие…. Грезился Лес, молчаливый, тревожный….

Понял Григорий. Он уходит….

***

В воскресенье, Людмила Ивановна поднялась позже обычного. За окном брезжил несмелый декабрьский рассвет. Дети отсыпались, в школу спешить не надобно. Таисия, стараясь не греметь посудой, что-то творила на кухне. Вечером муж вернётся. Печь уже топилась, радостно потрескивая сухими дровами. Бабушка села на кровать, потом поднялась тяжело. Подошла, простоволосая, к зеркалу. Долго расчесывала послушные, седые волосы деревянным гребнем. Мысленно подсчитала новые морщины на стремительно увядающем лице. Как быстро пришла старость. Как стремительно промелькнули годы….

Позавтракав, Людмила Ивановна вернулась в свою комнату, села на кровать. Надела очки, взяла вязание.

Тюк, тюк…. Тюк, тюк, - маленькая пичуга долбила своим тоненьким клювом в оконную раму.

От неожиданности, бабушка вздрогнула. Наверное, внучок забыл сало повесить, вот синичка и требует, - подумала Людмила Ивановна.

Но сало висело на тоненькой берёзовой веточке, тихо покачиваясь от робкого ветерка.

Тюк, тюк…. Тюк, тюк, - в этот раз птичка настойчиво постучала уже по стеклу, затем вспорхнув, улетела.

Тревожно кольнуло материнское сердце. Людмила Ивановна побледнела, приняла таблетку, прилегла….

Вечером Григорий не появился. Таисия пробовала себя успокоить, иногда, его старенькая машина капризничала. Но к началу рабочего дня, муж возвращался всегда. Ночь ожидания, прошла в тревоге. Утром Таисия позвонила в леспромхоз. Директор, выслушав, дал «Уазик» с механиком и ещё водителем. Мать отправила сына с мужиками.

Нива стоит на месте. Отец должен быть в избушке. Резво бежит Серёжка по петляющей, мало кому знакомой тропе. Не поспевают за ним мужики. Подросток останавливается, дожидается нервно. Едва мужики показываются - припускает снова. Не доходя метров триста, натыкается на чуть припорошенный, кровавый след. Тут мальчишку не удержать.

В избушке – холодно. Возле нар, у окровавленного отца, стоит на коленях подросток, и его плечи беззвучно вздрагивают….

***

Людмила Ивановна и Таисия сидят на кухне. Поминутно вглядываясь в окно. Уже вечереет. Девочки затихли в своей комнате. Хлопает калитка и через секунду в избу влетает Валька Краснуха. Весь её вид кричит дурной новостью….

***

Вьюжит. На поселковом кладбище народ почти разошёлся. У свежей могилы остались только родственники. Крест строганной, деревянной занозой, торчит из прощального, жёлтого холмика. Серёжка держится молча, пальто расстегнуто, шапка в руке. Ветер нервно треплет русые волосы, вбивая в них колкую, снежную крупу. Слеза, оставляя за собой мокрую дорожку, докатилась до подбородка и силится упасть на скорбную землю. Дочки уже наревелись и испуганно жмутся к матери. Таисия, обнимая их за плечи, стоит отрешённая. Приехавшие из города сестры Григория, поправляют венки.

Около кладбищенского забора останавливается служебная машина. Из неё тяжело выбирается директор и медленно идёт к могиле. Ломая* норковую шапку, отдышавшись, подходит к Таисии.

- Соболезную. Хороший человек был. Много народу пришло…. - помедлив немного, суёт ей в руки пачку денег.

- Тут зарплата Григория за последние месяцы, все деньги…. Крепитесь…. Да, будет время, зайди как-нибудь в контору, за деньги надо бы расписаться….

***

- Пинь – пинь…Пинь – зи – пинь… - по-весеннему бодро поёт синичка.

Голенастый, тринадцатилетний мальчик стоит на берегу таёжной ламбушки, в больших отцовских сапогах, с ружьём за спиной, и на вытянутой руке, маленькая, юркая пичуга клюёт привычное угощение…. Отец сидит поодаль, на грубо сколоченной, ещё дедом скамье, рядом с избушкой. Он смотрит на сына, и тяжёлая мужская слеза нехотя ползёт по изрытому свежими шрамами лицу. Довезли мужики вовремя. Успели. Крови много потерял. Долго отвалялся Григорий в больнице. Еле выскребся….

Мать… Бедная мама… Страшная, чёрная весть о смерти сына, принесённая бабой-дурой Валькой Краснухой, разрывной пулей разнесла в клочья материнское сердце…. Только через три месяца смог Григорий поклониться могиле матери....

 

 

------------------------------------------------------------------------------------------

[larosh 6 031]

Что- то вспомнилось, а ведь не стало действительно Русского поэта

 

Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.

И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?

А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.

Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.

И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.

Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,

Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.

Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.

[larosh 6 031]

 

Андрей Снежногорец

КРОКОДИЛ

 

Саныч путал следы...

Вернее - пытался. Тыкаясь постоянно влево и вправо, заворачивая петли и развороты, останавливаясь, ускоряясь, переходя на вялую трусцу и даже принюхиваясь на ветер..

Андрея вся эта катавась нисколько не трогала. Едва определившись с направлением, Андрей занял горизонт чуть выше Саныча и методично поглощал время и расстояние неизменно размеренным и спокойным шагом, стараясь максимально долго идти по твёрдой и ровной поверхности. Сверху все эволюции Саныча Андрей прекрасно отслеживал, иногда корректируя свою траекторию под сусанинские закидоны напарника.

Андрей бывал в этих местах и ориентировался на местности вполне уверенно. Санычу об этом он ни слова не сказал, ибо молчание - золото..

Саныч пыхтел внизу у ручья молча. Тянул ему плечи не только полный груз спирта, но и глухое раздражение на Андрея.

По сути Санычу чаще приходилось его догонять, нежели вести к обещанному озеру.

День понемногу заваливался к вечеру, когда Саныч внезапно остановился:

- Покурим..

Вместо расслабона Саныч налегке, без рюкзака принялся рысачить по тундре широкими зигзагами.

Андрей не снимая рюкзака забрался на камень повыше.

Перед глазами расстилалась бескрайняя плоскость тундры... Низкие облака поили воздух свежей влагой. Звенящая тишина оттенялась только гулким стуком сердца..

Смешная фигурка Саныча суетно мельтешила чуть ниже, совершенно ломая картину идеального мироздания, отвлекая от медитации..

 

Андрей пристально рассматривал долину, вход в которую так настойчиво искал Саныч. Долина не просматривалась полностью в пологе мелкой мороси. То, что было видно, напрягало. По сути - болото.. Рукава, протоки, заросли, кочки какие то..

Ни русла, ни течения.

Почесав вдумчиво затылок, Андрей решил передислоцироваться поближе к Санычу. Судя по всему, болото придётся форсировать... Ручей то по любому из озера вытекает. Туда и идём. На болоте надо бы вместе держаться - Саныча не обскакать вЕрхом - скалы почти отвесные... Да и не забирался Андрей ещё так далеко.

Саныч молча грыз чёрный хлеб, в прикуску с кусочком желтого сала. Андрей откинулся на рюкзак, не снимая лямок рядом..

Дожевав перекус, Саныч суетливо заскочил в рюкзак и уже на скаку бросил через спину:

- За мной держись, ты здесь ещё не был...

Приподняв брови, Андрей перевернулся на четвереньки и с пробуксовкой рванул за Санычем. Блукать по незнакомой тундре в одно жало не входило в его ближайшие планы...

Саныч, гордо сверкая заклёпками на фюзеляже как фронтовой истребитель, прикрытый с хвоста, заложил боевой разворот вправо - форсировать первый ручей.

Через час Андрей начал немного разбираться, куда его затащил Саныч....

Гряда камней делила ручей на несколько мелких проток. Войти в лабиринт болота можно было в любом месте...

Но только один вход открывал дорогу к сквозному проходу через болотину. Видимости никакой - заросшая равнина с кустарником. Непонятно только, на кой ляд Саныч попёрся через болото... Час - полтора потеряли бы на обходе скал, не больше. Зато по твёрдому...

Безропотно шагая почти шаг в шаг за Санычем, Андрей понемногу немел.. Сказывалась тяжелая по обыкновению рабочая неделя, длинная дорога в Туманку, да пеший переход в 6 часов. Мышцы забивались кровью до отказа и отказывали по ходу продвижения, просто выключаясь без предупреждения.. Андрей кидал в рот кусочек сахара, нагибался, касаясь мха руками и прогибался, потягиваясь к небесам. Когда красные круги в глазах немного успокаивались, вытирал пот, искал взглядом Саныча и сверяясь по следу, догонял...

Ноги уже подгибались, когда под подошвами внезапно проскользнул гранит.

Саныч уже раскидал по плоскости камня нехитрые пожитки и запаливал Шмеля от кусочка сухого спирта.

Андрей молча наблюдал за телодвижениями напарника, пытаясь определить план дальнейших действий.

Пока Саныч бодяжил в мятом котелке доширак на двоих, Андрей ещё питал какие то надежды на дальнейшее продвижение к озеру и ночлег если уж не в избушке, то хотя бы на возвышенности..

Но когда Саныч начал заботливо разбавлять спирт, то окончательно стало ясно - пришли...

Сняв рюкзак, Андрей не спеша осмотрелся.

Саныч остановил свой прыткий бег на плоском куске гранита, возвышающемся над водой самое большее на метр.

Немного трещин, набольшая ступенька в пол метра, да жменя лишайников, мокрых от только спавшей воды..

Ни укрытия, ни дров. Дунет ветерок - насквозь мозги продует..

Одна радость - комарья пока нет. Чуть позже на неделю - здесь, посреди болотины сожрут живьём...

Побродив кругом по камню, Андрей накопал для себя пожалуй самое главное - у камня ручей перетекал из одной половины болотины в другую широким и мощным руслом. Вверх по течению раскинулось вполне приличное озеро с отвесными торфяными берегами. Кристально чистая вода позволяла рассмотреть глинистые участки дна с перепадами глубин и роскошными галечниками...

Кумжа здесь должна быть просто королевская... Какого лешего Саныч про гольца гундел всю дорогу, непонятно.

Мутит наверное что опять...

Ладно. Разберёмся по ходу пьессы....

 

Саныч по хозяйски расположившись на голом камне уже просасывал сквозь зубы распаренный доширак.

У его поджатых под себя ног демонстративно налитые с ,,горкой,, уже стояли две стопки.

Андрей с осторожностью сапёра двумя пальцами приподнял рюмку на уровень груди и наполз на неё ртом..

Спирт обжигая растёкся между зубов, выжигая вчерашний перегар.

Саныч забыл жевать лапшу и внимательно отслеживал всю гамму ощущений Андрея, скупо отображающуюся на обветренном лице.

Выждав Качаловскую паузу по Станиславскому - Немировичу Данченко, Андрей проглотил концентрат счастья с коротким кивком головы....

Саныч хлопнул свою рюмку как воду.

Вторая пролетела сквозь его прокуренные зубы просто на сверхзвуке...

Только третью Саныч слегка обнюхал со всех сторон и немного посмаковал.

 

Торжественная часть банкета свернулась так же резко, как и началась..

Саныч закатил ногой под уступ все свои пожитки, упаковался в огромный целофановый мешок и завалился в нём на видавшую виды пенку.

Оставшись в одиночестве Андрей не спеша обдумал дальнейшие телодвижения.

Надо поесть, прибраться, поставить палатку и закатить туда Саныча, пока он не застудил себе почки..

 

Саныч мычал и отбивался. Сухое одеревеневшее тело не лезло в одноместную палатку, заворачивая коврик..

Андрей аккуратно сложил Саныча на коврик и волоком за плечи понемногу втащил в свою одноместную палатку.

Уложив сухонькое тело на бок, Андрей вылез и стянул с Саныча сапоги.

Немного принюхавшись и подумав, замотал ноги Саныча в его же рюкзак...

 

Сон никак не приходил в уставшее тело. Андрей сопел с закрытыми глазами и размышлял о жизни вообще и завтрашнем дне в частности...

Одно нескончаемо липкое размышление цеплялось за другое, разматывая бесконечную ленту смутных сновидений..

Андрей перевернулся на спину, разминая затёкшие руки..

Зябкое, волглое утро проникало во все суставы ноющей ломотой. Руки свободно раскидывались по всей палатке.

Андрей пощупал правой рукой в пространстве и не нашел Саныча.

Вот ведь чёрт цыганский.....

Немного придя в себя, Андрей вылез из палатки.

Сразу же захотелось принять усиленную дозу спирта и залезть обратно....

Пошарив по горизонту глазами, Андрей принялся выковыривать из под гранитного уступа Шмеля с котелком.

Саныча нигде не было.

 

Когда Андрей уже поел и надулся от кипятка как рыба шар, из ниоткуда появился Саныч.

На спине у него, как у ослика, была приторочена громадная связка высушенных как порох древних досок.

Саныч сел у шмеля на корточки:

- Удачно встал. Как раз сейчас рыба пойдёт. Ветер начинается...

 

Ветер включился как ракетный двигатель Прогресса...

Упругие струи воздуха с моря без проблем выдували на поверхности озерка причудливых белоснежных барашков уже в 30 метрах от берега. Андрей напялил мухой на себя всю одежду и задраился на все застёжки. Немного подумав, надел и пустой рюкзак..

Саныч невнятно бормоча, во все глаза смотрел на озеро, заглатывая мимоходом остатки завтрака. Едва на наветренном берегу волны подняли муть, он не глядя отшвырнул котелок:

- Помчались!

 

На берегу бушевал настоящий мини - шторм.. Волны с силой врезались в берег, заливая брызгами и так мокрые насквозь лишайники голого берега. Болотные кочки причесало ветром как на параде, иногда для разнообразия перехлёстывая ледяной волной.. Саныч всё так же суетливо, повернувшись спиной к ветру, вооружил спин колебалкой с поводком.

Корявыми прокуренными пальцами напихнул на ржавый одинарник червяка, экономно оборвав хвостик..

Блесна пролетела от берега едва с десяток метров...

Саныч стоически выждав почти минутную паузу, мягко провернул катушку на пару оборотов..

 

Кто то в глубине бесцеремонно схватил наживку и рванул в сторону..

Саныч жестко подсёк, приседая от возбуждения..

 

Кумжак, подумал Андрей. ПОЛЮБАСУ КУМЖАК.

 

Саныч отцепил с крючка рыбину и кинул её за спину не глядя. Андрей придавил в траве ладонями трепещущий слиток сильного тела..

В руках у него блестел голубизной боков непередаваемой красоты голец..

С кило весом..

Улыбнувшись своим мыслям, Андрей быстро сложил пасьянс - голец в болотину на вылет комара собирается.

Волны со дна поднимают всю живность, клевать будет активно только в сильный ветер..

Суетясь почти как Саныч, Андрей принялся трясущимися руками привязывать самую козырную свою вертушку.

Мимо него в траву, чуть не задев по лицу пролетел второй голец..

Саныч уже успел припалить беломорину. Папироса, приклеенная к губе, сгорала на ветру совершенно забытая - Саныч тащил уже третьего..

Некоторое время спустя установилось какое то подобие порядка.

Саныч со своей Невской катухой не мог забросить блесну далеко - легковата, да и леска толстая. Ободрав под берегом все приличные места, он безмолвным приведением перемещался на следующую поляну, оставляя большие дистанции Андрею..

В этом был определённый смысл - снасти Андрея были покруче, подобралась и тяжелая вертушка с мухой на крючке, которой голец явно симпатизировал..

 

Огорчало, что на глубине и голец был не такой крупный, да и клевал заметно реже..

Но Андрей не унывал, понимая, что всё может измениться в одну минуту - стихнет ветер и можно будет достать вертухой куда дальше, до барыни кумжи..

 

Пару раз Саныч останавливался и терпеливо поджидал Андрея - пить в одиночку в тундре не по понятиям..

Присев на корточки, они выпивали по глотку спирта прямо из бутылки - разбавлять было просто некогда.

Саныч постоянно стрелял глазами по озеру, проворачивая в голове какие то свои планы..

Андрей прикидывал в уме, сколько уже поймали и как всё это отсюда выносить..

 

Ветер стих так же внезапно, как и начался.

Андрей наткнулся на Саныча, удобно расположившегося на сухой кочке и потрошащего рыбу:

- Дел море. Надо всё попотрошить и присолить.

Прикинув, что втекающий ручей в зоне досягаемости броска, Андрей кивнул:

- Ладно... Ща..

 

Вертушка полетела в манящуюю струю строго по баллистической траектории.

Саныч без интонации подал голос из за спины:

- Не заморачивайся. Тут кроме Крокодила кумжи нет..

 

Ничего переспросить или ответить Андрей не успел...

Из хрустально прозрачной струи на встречу вертушке упруго оттолкнувшись от воды лопатообразным хвостом вылетел просто гигантских размеров наглый до беспредела, самоуверенный кумжак..

Рыбина трепетала в воздухе разбрасывая искрящиеся брызги, явно нацеливаясь атаковать вертушку..

Андрей дрогнул от неожиданности и дело решилось в долю секунды.. Схватив вертушку, кумжак сочным шлепком с переворотом приводнился в струю. Фрикцион еле успел взвизгнуть, как леска провисла...

 

Захлёбываясь смехом с кочки на спину упал Саныч:

- Ну ты блин даешь!!! Я ж тебе по русски объяснял - КРОКОДИЛ!!!!!

 

Андрей ошарашенно стоял, безвольно опустив руки. Адреналин постепенно заполнял мозг, снося всё на своём пути.

Когда в темечке вышибло пробку, Андрей заорал на ультразвуке, потрясая удилищем над головой:

- КАК ТАК ТО!!!!! КАКОГО ПОЛОВОГО ЧЛЕНА, МАМЕ ВАШЕЙ ПОТНЫЕ НОГИ В РОТ!!!!

 

Саныч завертелся на земле уже в истерике.. Рот его жадно и с хрипом засасывал воздух, но ничего членораздельного выдать на гора не мог.....

Андрей отшвырнул удочку в сторону и решительно двинулся с бутылке со спиртом..

Андрей опустив голову, угрюмо тащил через кочки и протоки набитый рыбой рюкзак.

- Саныч бодро маршировал на легке впереди, выдавая одну за одной успокаивающие сентенции:

- Дурилка ты картонная!!! Знаешь, сколько я блёсен на Крокодила извёл??? Не одну зарплату!!!

Знаешь, кого я сюда приводил?! Да я сюда таких людей приводил, что тебе и не снились! Те люди с тобой бы

и за руку не поздоровались!!! Ты для них - пыль аборегенская, грязь на сапогах!!! И те умылись!

Один сюда даже с нахлыстом припёрся, Мла умный самый!

И он тоже умылся!!!

Потому что КРОКОДИЛ!!!

 

Андрей терпел до последнего, но всё же подал голос:

- Саныч! Не гони мне тут своё фуфло.. Люди сёмгу ловят по пятнадцать кил, а тут какой то кумжак на пятёру!

 

Саныч в прыжке развернулся на 180 градусов и орал Андрею прямо в лицо:

- Чё??? Самый умный что ли?! Я сюда уже лет пять хожу! И всё перепробовал, а не поймал!

 

Андрей грустно поскрёб в затылке:

- И что? В сетку даже не лезет???

 

Саныч уже в истерике брызгал Андрею слюной в лицо:

- Ты что, дебил в натуре??? Я сетей мог бы прямо с дороги воткнуть пол километра!!!

И рыбы было бы немеряно!!! Мне он живьём нужен, понял??? Я в глаза ему посмотреть хочу!!!

 

Андрей потоптавшись, обошел Саныча по болотине, отводя взгляд в сторону и смачно сплюнул на ближайшую кочку..

Саныч потрусил за Андреем нервной трусцой, матюкаясь сквозь зубы в пол голоса и пиная попутные кочки с разбегу.

 

В ,,лагере,, сварили уху и молча приговорили пол литра спирта.

Развели из досок приличный костёр, просушили вещи и согрелись.

Андрей молча готовил снасти на ночь, в поход за Крокодилом.

Саныч, сыто рыгая, отбился в палатке, напялив самостоятельно рюкзак на ноги:

- Завтра в 9 самое позднее выходить надо.. А то я на работе всю посевную завалю нахрен...

Андрей молча кивнул и закинул рюкзак за спину.

Саныч выползал из палатки задом и ногами упёрся в Андрея.

Андрей всё так же молча пододвинулся и поставил перед Санычем уже разогретые остатки ухи и кружку дымящегося чая.

Саныч для старта обмена веществ хлобыстнул глоток спирта и с чувством приступил к завтраку, тщательно осматриваясь вокруг из под опухших век.

Рыба была уже тщательно упакована в дуковские мешки и распихана по рюкзакам.

Прибравшись на скале, сожгли остатки досок и мусор. Тщательно смыли кострище и все следы пребывания.

Никто не должен даже догадываться, что здесь был лагерь и есть рыба..

Осмотревшись, двинулись домой.

 

Переход был долгим.. Рыбы добавилось, стало тяжелее. Отдыхали чаще. Саныч не гнал, так как вышли с запасом.

Спирта больше не пили - деньги на ветер, на ходу не пьянеешь, быстро выветривается, да и к машине надо прийти без выхлопа. Гаишники не спят, а права для Саныча - хлеб..

 

Каждый за своими мыслями, молча мотали километры..

Когда в распадке показалась Порчниха, побежали чуть быстрее - не надо экономить силы, да и с горки всегда подручнее скатываться.

Саныч ощупал со всех сторон УАЗик, проверил бензин и откопал припрятанный в сторонке аккумулятор.

Андрей расстелившись на завалившихся воротах котельной, принялся делить рыбу.

Ритуал не хитрый. Бытующий среди бывалых тундрюков издавна..

Рыбу в тундре присаливают по мере поступления так сказать. Не перебирая и не фасуя.

Уже потом, при дележе, сортируют по размеру и количеству, примерно на равные части. Один поворачивается спиной, второй выбирает любую кучу и показывает на неё рукой - КОМУ???

Кому скажет, тому и достанется.

Саныч даже не взгянул на кучи. Отвернулся:

- Тебе.

Андрей сёрбая носом принялся запихивать свою долю в рюкзак, отслеживая, что бы рассол не стекал с плёнки на землю. Рыбу ещё досолить надо - в тундру много соли не унесёшь..

Саныч вылез из УАЗа с чистым мешком и пачкой соли.

Споро кидая тушки в полиэтилен, Саныч внезапно замер как вкопаный..

Пластиковый пакет шурша опустился на землю, едва наполнившись на треть.

Андрей искоса проследил за взглядом Саныча.

 

Из кучи гольцов на полиэтиленовую подстилку медленно скользило хищное тело огромного кумжака..

 

Саныч в прыжке подскочил к Андрею, вцепившись в горло:

- ТЫ!!! КРОКОДИЛА!!!!!!

Андрей спокойно распрямился и ноги Саныча повисли в воздухе.

Не спеша, осторожно Андрей оторвал Саныча от лацканов куртки и бережно усадил на свободное от рыбы место:

- Не ори, не дома... Да и дома не ори. Не Крокодил это...

 

Из Саныча как будто выпустили воздух:

- Как не Крокодил???

 

Андрей высморкался в сторону и потёр устало воспалённые глаза:

- Крокодил твой на месте остался, живее всех живых..

 

Саныч захлопал глазами:

- Вообще ничего не понял... А это кто???

 

Андрей завязал мешок с рыбой и сел возле Саныча:

- Ну не знаю... Брат, кум, сват.. Или подружка...

Крокодил ушел. Сссука....

 

Саныч опять было подскочил в зенит:

- Мла, ты толком то рассказать можешь?!

Или так и будешь му - му тянуть за вымя???

 

Андрей устало сдался.. Носить в себе это целый день было невозможно:

- Там вертолёт сгоревший лежит на дне...

 

Саныч всё же подскочил выше своего роста:

- ЧТООО?????

 

Андрей всё же потянулся за бутылкой и цивильными рюмками:

- Вертолёт там, вертолёт сгоревший... Весь кумжак в нём и стоит, пасётся..

Туда как раз основная струя выходит, всё туда ручьём несёт..

Первым берёт Крокодил, потом по табели о рангах, всё мельче и мельче..

Вот я третьего только и зацепил... Муху на палочке запускал по ручью,

и над вертолётом сдёргивал с палочки..

Там шпангоуты как рёбра торчат. И лопасти..

Если она берёт, то сразу леска за рёбра цепляется и режется...

Там только с камня в воде её вытащить можно - дыра в борту там...

 

Саныч выпучив глаза, проглотил рюмку не глядя:

- А как ты про вертолёт то допёр???

 

Андрей устало махнул рукой:

- Как как.. Разделся и нырял, пока яйца к горлу не прилипли...............

 

Саныч с размаху треснул Андрея по спине:

- ВО ТЫ ДЕБИЛ!!!

УВАЖАЮ!!!

 

 

 

Свежий заряд мороси с моря заботливо укутывал две совершенно потерявшиеся во времени и пространстве фигуры..

Фигуры размахивали руками, орали, как сивучи на лежбище, запрокидывали совершенно по гусарски головы, глотая обжигающий алкоголь, улетая всё дальше и дальше в бесконечные дали не покорённой тундры..

[larosh 6 031]

Это даже не рассказ- отчёт о рыбалке одного совсем незнакомого мне человека.

[larosh 6 031]

Шёл 295-й день зимы... Снег уже выпадает реже, в свитере и в пуховике уже жарковато, но просто в пуховике - вполне тепло. Отопление отключили месяц назад, сказали что по календарю уже лето, так что щас ещё и горячую воду отключат на две недели. Зато в магазинах, продающих шубы, почему-то нет летних скидок. Только акция: "Купи три шубы, четвёртая в подарок. + Две пары валенок и купальник". Издеваются, суки.
Через месяц, думаю, созреет рябина. Как раз к тому времени проморозится как надо. Можно делать рябиновые бусы или рябиновые смузи, кому чо. Хорошо идёт вместо черешни и клубники.
Иногда выглядывает солнце. Поверив в чудо, как дурак, ты достаёшь из шкафа шорты и резиновые тапки, выбегаешь на улицу с надувным кругом, а там +8, и хмурые люди в куртках с меховыми воротниками. Ты плачешь, и плетёшься обратно в свою холодную квартиру, под свои два одеяла, и снова варишь глинтвейн. Глинтвейном уже пропах насквозь весь подъезд твоего дома. А так же Тера Флёй со вкусом лесных ягод - всем известно, что ягодный Тера Флю вкуснее.
Тебя бесят загорелые соседи. Богатые суки. На моря съездили на какие-то деньги. Солнце видели. Может даже в настоящем море купались. Которое прям тёплое!!! В это вообще трудно поверить. Вокруг меня уже почти 300 дней не было ничего тёплого, кроме бабушкиных носков, но и те износились ещё в мае.
Бесят соседи, бесят, гады. Назло им, откапываешь в пыльном ящике комода тюбик автозагара, и яростно им мажешься. Жалко, что в варежках это делать неудобно, но иначе никак. И волосатые ноги плохо промазываются, но брить их тоже нельзя: они дают тебе пусть немного - но тепла.
Унылые простуженные синоптики обещают заморозки, но ты уже давно не расстраиваешься. Заморозки так заморозки. Рябина зато быстрее поспеет, и холодец можно с балкона не убирать.
Говорят, к сентябрю к нам завезут арбузы. Врут, наверное. Какие зимой арбузы-то? Небось, и стоить они будут как чугунный мост. Рябины лучше поем, в ней витамин С. Как раз Тера Флю закончился, а как за новым идти, если тёплые носки износились?
... Шёл 295-й день зимы.

[larosh 6 031]

Все больше убеждаюсь, из самой читающей нации потихоньку сползаем назад к Кириллу и Мефодию. Писать уже разучились , все больше указательным пальцем в клаву тыкать. Читать почти отвыкли, раньше едешь в метро, кто с книгой кто с газетой, теперь все носом в гаджетах, в стерлядках ловилках и пищалках. Теперь новый тренд, на медни мне вопрос задали, а нет ли аудиоверсии всех этих рассказов, буковок много , читать долго. Я в шоке. Так пойдёт, лет через двадцать случится великое закрытие азбуки.

[larosh 6 031]

Дмитрий Новиков

Куйпога.


"Моя философия в том, что нет никакой философии. Любомудрие умерло за отсутствием необходимости, - он дернул ручку коробки передач, и машина нервно, рывком увеличила скорость, - То есть любовь к мудрости была всегда, а саму мудрость так и не нашли, выплеснули в процессе изысканий. Ты посмотри сама, что делается. Напророчили царство хама, вот оно и пришло. Даже не хама, а жлоба. Жлоб - это ведь такой более искусный, утонченный хам". Они ехали молча, в ночной тишине, по дороге, ведущей за город, на север. За окном мелькали старые, с облезшей краской, дома, сам асфальт был весь в выбоинах и ямах, как брошенное, никому не нужное поле. Внезапно показался огромного размера ярко освещенный предвыборный щит с сияющей мертвенно-синей надписью "Поверь в добро". "Вот-вот, смотри, славный пример, досточтимый. Ничего не нужно делать. Просто в нужный момент подмалевать красками поярче, лампочек разноцветных повесить. Годами друг друга душили, душу ножками топотали, а тут одни с пустыми глазами мозгом поработали, у других, таких же лупатых, релюшка внутри сработала - и все мы опять верим в добро, тьфу», - он выплюнул в окно окурок вместе со слюной и выругался.

Она сидела рядом, нахохлившаяся и печальная. Ей было грустно - он опять говорил не о том. И стоило ли объяснять давным-давно говоренное, обыденное как овсяная каша. Стоило ли в сотый раз пытаться найти первопричину, когда все просто - такая здесь жизнь. Ей хотелось радоваться, что наконец свершилось, после долгих сборов, сведений в кучу всех обстоятельств, всех вязких стечений они все-таки вырвались и едут теперь к морю. Большую воду она видела только однажды, в детстве, когда отец взял ее на юг, и с тех пор в памяти остался свежий, щекочущий горло и грудь запах, слепящая глаза пляска солнечных бликов и едкий, как уксус, вкус кумыса.

А он продолжал нудить свое: " Видела, плакат на площади повесили. "Фиерическое шоу". Ублюдки. Писать разучились, а туда же, феерии устраивать. Даже любимое и родное теперь слово "fuck" умудряются в подъездах с двумя ошибками писать. Вообще, утонула речь, язык утонул. Как будто во рту у всех болотная жижа. Да и в головах тоже. Мозги квадратными стали. Вместо мыслей заученные схемы. Мыслевыкидыши. И утопленица - речь". Он был неприятен самому себе со всеми этими неуклюжими рассуждениями, но никак не давали успокоиться, вновь почувствовать ровное течение жизни три пронзительных в своей немудрености вопроса: "Куда едем? Зачем едем? Ищем чего?" И, глупый, все спрашивал и спрашивал себя…

"Хватит, - вдруг попросила она, - Надоело уже. Давай про что-нибудь другое. Посмеши меня как-нибудь. Ты же умеешь меня смешить!"

У них была странная любовь. Она начиналась как чистой воды страсть. Когда он увидел ее впервые, то поразился стремительности, какой-то воздушности всех ее движений. Окружающие ее люди, события, все вокруг казалось застывшим, словно погруженным в желейную дремоту. Ему сразу представилось тонкое деревце под напором ветра, как оно гнется к земле почти на изломе, но вдруг выпрямляется при малейшем ослаблении, рассекает сабельным ударом тугую тягомотину, чтобы потом снова клониться, сгибаться из стороны в сторону, отчаянно трепеща листвой, и вновь упрямо и чувственно бросаться навстречу жестокому потоку. "И создал Бог женщину", - подумалось, когда он наблюдал со стороны за силой и изяществом ее походки, красотой тонких, округлых рук и неземным почти, стройным совершенством бедер. Потом, много позже, он понял, что только живая, полная ласковой внимательности ко всему вокруг душа способна так умастить, драгоценным миром покрыть совершенное тело. Потому что полно вокруг было красивых манекенов, пляшущих свои бессмысленные, нелепые танцы и постоянно жующих лоснящимися ртами пирожные по многочисленным кофейням. Но потом страсть стала потихоньку стихать, откатываться как морская вода при отливе, и наступило время прикидок и размышлений о чужих мнениях, полезности и монументальной правильности, и никак не могло родиться долгожданное, дерзкое и бесшабашное доверие.

" Не буду я тебя смешить," - упрямо пробормотал он и снова погрузился в унылые размышления о продажности всего и вся. Благо опыт продаж у него был изрядный. Тяжелым, скользкой тиной покрытым камнем лежала на душе торговля алкоголем, когда цены предварительно повышались на пятнадцать процентов, а потом резко и публично снижались на десять; бодяжный портвейн с хлопьями осадка, распиханный в коробки с сертифицированным пойлом; расселение бичей со всем их вонючим, жалким скарбом по различным, на них же похожим халупам; переклей этикеток с новыми сроками годности на лежалую, прогорклым жиром пахнущую рыбу; склизкая дружба с "нужными" людьми, когда над всем разнообразием отношений плаваяет маслянистый взгляд хитро прищуринных глазок; странные, нереальные сочетания вожделеющих чиновничьих рук и их же властных ртов, вещающих о совести и доброте. А рядом с ними были молодые девчонки, отдающиеся за коробку баббл гама или за ужин в ресторане, что стоило примерно одинаково; рекламные компании в газетах, где такие же молодые и бездумные могли за деньги сочинять сказки о чудесных похуданиях и излечениях; яркие, талантливыми красками расцвеченные плакаты о том, что "только у нас, опять в последний раз, одобрено всеми министрами и специалистами, продается столь необходимое вам, жизненно показанное дерьмо в красивой упаковке, с прилагаемым бонусом в виде еще одного, но уже небольшого, дерьма". Удивительно, но сначала все это казалось ему свободой, захватывающей игрой раскрепощенной воли и могучего интеллекта, изящным противовесом системе фронтального распределения. И только много позже, когда все многочисленные, не лишенные изящества и стройности схемы, стали складываться в такую же систему захлебывающегося счастья безграничного потребления, дешевой радости каждодневного закупа, он почуял неладное. Блистательным венцом его торговой карьеры стали тогда головы лосося. Многоходовая, до мельчайших деталей продуманная афера, где очень многое зависело от дара убеждения себя и других в том, что продать можно абсолютно все, натолкнулась на какую-то преграду. И вроде бы все вокруг были согласны, что дешевые рыбные отходы могут послужить весомым социальным фактором в накормлении сирых и убогих, вроде бы сами голодные, судя про многосчисленным маркетинговым исследованиям, были безумно рады поиметь практически даровую похлебку из голов благородных рыб, вроде бы все соответствующие, строго бдящие инстанции выдали одобрения и разрешения, но предел есть даже у свободы предпринимательства. У него вдруг истощились душевные силы, и тогда сразу пропала воля, хитрый ум отказался измышлять новые кротовьи ходы. Он перестал бороться с отступающей, мусор несущей водой, и поплыл в ней, словно бездумное бревно, отстранясь и впервые за многие годы сумев увидеть со стороны себя, свои придонные мотивы, чужое суетливое величие, громогласие пустоты и комичность каждодневного подвига во славу вороватости. И когда наступил день лактации пушных зверьков, которые присоединились к слоям населения, отказавшимся потреблять неискренний корм, он взял в руки пустоглазую голову лосося, все еще красивую своими стремительными, рубящими воду очертаниями, и со словами "Бедный Йорик" выкинул ее через левое плечо.

" Все на свете продается , кроме любви и голов лосося", - сказал он ей внезапно повеселевшим голосом, и она засмеялась в ответ.

Когда через несколько часов они подъехали к старинной деревне у самого Белого моря, солнце уже высоко стояло над горизонтом. Время белых ночей. Ночи белых ножей. Есть в северном лете какая-то жестокая сила . Она чем-то похожа на щедро украшенное рыбьей кровью резвое лезвие, которое без устали пластует тела, отбрасывает прочь всю нутряную смердь и одного добивается холодной своей силой - чистоты . Ни на минуту не дает солнце закрыть глаза, отдохнуть, накопить новые оправдания. Светло и тихо кругом, лишь изредка вскрикнет в лесу испуганная неприкрытой истиной птица, и ты чувствуешь сначала полную измотанность от своих же вопросов, ты наедине с огромным правдивым зеркалом белесого неба, ты словно стоишь перед могилой убитого бога, и, когда наступает уже предел человеческих сил, вдруг ощущаешь, как с тела, с души словно отваливается пластами чешуя накопившейся за долгие годы грязи, и слезы наворачиваются на глаза от ощущения пусть временной, пусть предсказуемой, но чистоты и ясности. Ты становишься сильным, тебе незачем изворачиваться и лгать, ты пьешь много водки и не хмелеешь, потому что тебя заразил, захватил уже, проник во все поры, в волосы, под ногти бесконечно добрый наркотик - дух Внутреннего моря. И с перехваченным дыханием как пойманная в сети рыба ты поешь во славу его свои спиричуэлсы.

Они остановились у первого попавшегося дома и, постучавшись, вошли внутрь. По высоким ступеням, словно по трапу корабля, забрались в сени, потом, наклонившись перед низкой притолокой, ступили в комнату. У небольшого окна на стуле сидела крепкая старуха с живым внимательным взглядом. Лоб и щеки ее были темными, обветренными, а шея и узкая полоска вокруг лица - белые, незагорелые. "Славный черномордик", - шепнул он, но осекся. 
- Здравствуйте, - старуха кивнула в ответ и быстро оглядела их с ног до головы, - мы из города, не пустите ли пожить на несколько дней?
- Ну не знаю, - та смотрела с легкой усмешкой, - а кто такие будете, туристы?
- Нет, мы так, посмотреть, - он чувствовал себя неловко и поспешил добавить, - мы заплатим.
- Ну не знаю, - старуха опять усмехнулась и замолчала.
- Мне очень хотелось на море. Я никогда не была, только один раз, в детстве, на юге. А тут ведь совсем рядом от нас, и никогда. Вот мы собрались просто и поехали. А остановиться не у кого, не знаем тут никого.
- Ладно, живите, чего уж там, Ниной Егоровной меня зовут, - старуха уже многое знала о них.
- А сколько стоить будет, - он попытался свернуть на знакомую стезю.
- Нисколько не будет. Так живите.

К морю, к морю. Она торопливо собиралась, выкладывала из сумки вещи, которые могли пригодиться. Куртка, резиновые сапоги, теплые носки, комариная мазь. И постоянно, неосознанно, принюхивалась - не донесет ли ветер тот давно забытый, детскими воспоминаниеми раскрашенный запах. За окном начинал погромыхивать гром, в доме пахло сушеной рыбой, деревом, какой-то едой. Но того высокого, заставляющего слезы наворачиваться на глаза, запаха не было. Она помнила, что на юге он был сильный, пряный, тяжелым потоком несущийся от воды, от галькой покрытого брега, от куч выброшенных на пляж гниющих водорослей. А здесь если и было что-то похожее, то совсем слабое, елеуловимое, призрачное и обманчивое. Какая-то граница, грань между жизнью и смертью, добром и злом, та, которую постоянно ищешь, иногда натыкаешься, но никогда не можешь устоять, удержаться на ней. Он с кислым лицом следил за ее сборами. На улице начал накрапывать дождь, небо затянуло тучами. "Смешно было бы думать, что можешь запрограммировать себе чувства. Да и пошло это как-то - раз к морю, значит нужно ахать и восторгаться, производить готовый набор телодвижений и ощущений. Трезвее нужно быть, циничнее. А то чуть-чуть разомлеешь, расслабишься, поверишь, как тебя тут же мордой в цветущую клумбу - хотел, на, жри свои вонючие растения", - он был давно наученным и умным зверьком. 
- Собрались? - Нина Егоровна откровенно смеялась над их яркой городской одеждой, - сядьте, чаю попейте, затем можете на убег сходить за рыбой.
- Что за убег? - недовольно спросил он.
- Ловушка такая. Пойдете направо от деревни, сначала по берегу, потом по кечкоре, там увидите. Километров пять до него.
- Кечкора какая-то. А это что за зверь?
- Дно морское. Пока куйпога стоит, нужно идти. Потом вода пойдет – не пройдете.
- Издевается, - решил он про себя, - неужели внятно нельзя объяснить. По русски. Вроде все здесь русские, не карелы и не чукчи.
Старуха словно угадала его мысли:
- Куйпога - это когда вода уходит и стоит далеко. Отлив по-городскому. Уйдет так, что не видно ее. Все, что в море мертвого было, оставляет. Водоросли, рыбу, может тюленя выбросить. Иногда аж страшно делается - вдруг не вернется. Но возвращается всегда, всегда … - она улыбнулась каким-то своим мыслям.
Сели за стол. Нина Егоровна взглянула в окно, затем резво вскочила и накинула крючок на входную дверь :
- Андель, телебейник идет, на фиг его.
Он фыркнул, она в веселом недоумении широко раскрыла глаза. Старуха же охотно пояснила:
- Коробейники были, знаете? По дворам ходили, торговали, а глядишь - и украдут чего. Этот же все агитирует, раньше - за одно, теперь - за другое. Вроде слова умные говорит, а смысла за ними никакого. И болтает , болтает : "Теле-теле-теле". 
Вместе посмеялись, успокоились.
- А вы как, отсюда родом, - спросила она старуху, с удовольствием вслушиваясь в ее вкусную речь.
- Отсюда, милая, отсюда. Восемьдеся три года, и все отсюда.
- И как жили, - они явно нравились друг другу.
- А как жили. Тяжело жили. Я с семи лет уже нянькой по чужим людям. А потом в море зуйком ходила, здесь в Белом, и на Баренцево ходила. На елах мы тогда рыбачили, с парусами еще.
- А где тяжелее было, - заинтересовался он, вспомнив внезапно свою службу на севере и зимние шторма, когда слоновьим тушами валялись по берегу разбитые бурей бетонные причалы.
- Везде тяжело, - усмехнулась старуха, - Первый раз как вышли в Баренцево в волну, так мне ушанку на лицо привязали, чтоб туда блевала. Зато сразу привыкла, со второго раза уже за полного человека брали. Замуж в двадцать лет вышла. Вы-то муж с женой будете?
Они замялись:
- Да нет, мы так, думаем…
Старуха проницательно взглянула на нее, внезапно покрасневшую, затем на него:
- Был тут у нас в войну один такой. Глупый. Не как все. Ходил все, думал. Как увидит красивую, вроде тебя, так потом на станцию тридцать верст пешком уйдет. Все на поезда смотрел, на женщин проезжающих, искал чего-то,- она посмотрела на часы, - Ладно, идите уже. А то не успеете.

Они вышли из деревни, пересекли заброшенное поле, поросшее высокой жесткой травой, из которой поднимались оголтелые тучи комаров, и ступили на кечкору. Она простиралась почти до самого горизонта, лишь в елевидимом глазу далеке сверкала кажущаяся узкой полоска воды, за которой угадывались туманные очертания островов. Дно морское оправдывало свое корявое, бородавчатое название - посреди вязкой, чавкающей глины тут и там возвышались скользкие валуны, покрытые зеленой слизистой тиной, лужи мутной стоячей воды составляли аляповатый, тоскливый узор, повсюду валялись обломки раковин, мешали ступать грязнобородые кочки фукуса. На небе царил такой же раздрай. Верхний слой тяжелых, мертвенно-серых облаков не оставлял ни единого просвета. Ниже беспорядочными клочьми неслись белесые обрывки тумана. С двух сторон приближались темно-синие, безнадежные, как арестантские думы, грозовые тучи. Из них с невнятной угрозой пограмыхивал гром. "Полная куйпога", - мрачно сказал он, жалея уже, что дал себя втянуть в эту беспросветную авантюру. Она же молчала, только широко раздувала ноздри, все пытаясь поймать тот свободный, вольный запах, о котором мечтала всю дорогу.

Вдалеке показался убег. Они быстрым шагом дошли до него, достали из ловушки пару десятков мелкой трепещущей камбалешки. "Пойдем назад, - он замерз уже под моросящим дождем и с опаской смотрел на приближающеся отвесные столбы полноценного ливня, - Пойдем".
"Нет, я хочу купаться, - решительно, со слезой в голосе сказала она. "Да где здесь купаться, в лужах что ли, - он говорил раздражительно и зло, - Тебе же сказали - куйпога. Да и холод собачий, замерзнешь".
Но она не слушала . Решительно сняла с себя сапоги, одежду повесила на вбитый в глину кол и, оставшись совсем голой, повернулась к нему с внезапной улыбкой: "Ты увидишь, все будет хорошо".

"Что хорошо, что здесь может быть хорошего?" - не понял он, и вдруг заметил какую-то перемену. Дувший с берега ветер вдруг стих. Сначала еле-еле, словно младенческое дыхание, а потом все сильнее задул ветер с моря. Он был ровный и ласковый, как утреннее объятие, и нес в себе простые, изначальные вещи. Соль и йод были в нем, и любовь глубоководных рыб, и когда-то давно прозвучавший крик малолетнего рыбака. "Кончилась куйпога, кончилась", - кричала она, убегая, а навстречу ей сначала мелкими ручьями, а потом все сильнее, веселыми потоками пошла вода. "Не может быть", - прошептал он, упорствуя в неверии своем, и тогда сошлись две грозовые тучи, одна похожая на лысый профиль хитрого дедушки, другая - с нависшим над усами крючковатым носом любимого вождя, стукнулись лбами, и грянул гром, разметавший их на мелкие обломки. "Вера!" - позвал он , и последний раскат унес с собой рокочушее "Р", оставив "Е" и "В" и "А". "Не может быть", - он пытался охладить поднимающуюся внутри горячую волну чем-нибудь проверенным и разумным, и тогда в разрыве туч вдруг блеснуло яростное солнце. "Не может быть", - упрямился он, смахивая набежавшие слезы, и тогда сверху обидно, прямо в лоб стукнула его задорная сливовая косточка. А потом вернулась она, вся покрытая сверкающими каплями воды и кристаллами соли. Длинные, прохладные и тугие листья ламинарии спускались у нее с плеча, лаская теплую, вольную кожу, и глаза ее невинные, губы ее винные что -то говорили ласково.
- …щается всегда, - за ветром угадал он окончание.

[larosh 6 031]

Дмитрий НОВИКОВ 

В сетях Твоих

Рассказ

  

Отец Митрофан, нестарый мужик, в поношенной, ветром трепанной рясе и с тяжелым шрамом на правой щеке, еще раз внимательно оглядел нас:

– Крещеные?

– Я даже исповедовался уже, – торопливо произнес Конев. Он боялся, что внешность подведет его в очередной раз – горбоносый, чернявый, с маленькими глазками, боязливо глядящими на мир из глубин черепа, он не был сильно похож на православного.

– Тогда ладно, тогда езжайте с Богом, – отец Митрофан широко перекрестил нас, улыбнувшись глазами нашей от смущенного незнания торопливости.

Выскочив на улицу, радостно выдохнув из легких тяжелый воздух дома священника, мы с Коневым переглянулись. Путь на Север был открыт.

 

– Ну что, по коньяку? – В других делах он бывает медлен, тут же по-хорошему прыток – Конев доставал уже из кабины припасенную бутылку.

“Тысяча километров за рулем. Двойное пересечение полярного круга – сначала на север, потом на юг, – Терский берег во многом непрост. Я молодец”, – мысли медленно, словно низкие облака по смурному небу, двигались в голове. Спину ломило, руки стремились сжать привычную уже “баранку”, по лицу блуждала легкая, с тенью безумия улыбка. Я снова был на Севере.

 

– Давай-давай, – Конев быстро открыл бутылку. Откуда только ловкость бралась в неумелых руках. Протянул ее мне. До моря было еще шестьдесят километров, но дорога шла по пустыне. В прямом смысле – впереди были пески Кузомени. Ко всему – тысяча километров от Петрозаводска, полторы – от Питера. Мы были в глуши, бояться было нечего.

– Давай за дорогу.

– Давай, – легко согласился Конев, жажда не располагала к словесным изыскам.

Три раза “давай” по кругу, и бутылка коньячная опустела. Прозрачностью своей она живо приблизилась к сути пейзажа, стала частью его. Север всегда так – чистота, сквозное существование его таит в себе былое, настоящее, будущее, содержимое. Иногда – хорошее, доброе. Чаще – страшное. Не видно ни того, ни другого. Нужно знать. Или хотя бы дать себе смелость догадываться.

Конев на время утратил тщательно лелеемую свою мудрость и печаль.

– Мы в глуши, мы в глуши! – не таясь веселился он. Мне отчего-то стало неловко.

– Поехали, – не место было здесь открытому веселью. Лучше – тихой радости. Еще лучше – упрямому спокойствию, в ожидании лишений и чудес. Их много здесь.

Коньяк медленно грел нутро. Опьянения не было – его съела усталость. За поворотом скрылись последние дома Варзуги. “Мы в дикой, глухой глуши!” – веселился Конев. У следующего поворота, где побитый ветром указатель значил “Кузомень”, а покосившийся поморский крест из последних сил нес свою службу, стояла милицейская машина. Глушь оказалась обитаемой. Двое стояли у машины, один призывно махал жезлом.

– Мы в глушь, мы в Кузомень, – добропорядочными жестами пытался показать я.

– Ничего, подь сюды, подь сюды, – приветствовали представители. Нехотя я нажал на тормоз.

– Ка-а-апитан Тан, мурманский облотдел, – рука его почесала козырек фуражки, глаза же цепко закрючились за содержимое багажника, благо он у меня открытый, честный. – Рыбу везем?

 

Я очень люблю ветер. Сильный, холодный, пронзительный, любой. Даже теплый. Но в этот раз я любил тот ветер с моря, который мощно дул капитану в спину. Я сам выбрал, с какой стороны подходить, сказались уроки друга-охотника. Ветер хорошо доносил до меня неприветливые слова милиционера. Мои же он слышал с трудом. Запах тоже уносился прочь.

– Какая рыба, только приехали, блесны замочить не успели, – я и так-то был не пьян, а тут еще напрягся весь, насторожился, как зверь в ожидании охотника. Не боялся, а проигрывать не хотелось.

– Рыбу и без блесен можно взять, – он начал поучать меня, а сам присматривался да принюхивался.

“Тебе-то точно можно, охранитель хренов”, – подумалось, а сам сказал:

– Да мы больше не за рыбой, а так, красот поглядеть.

– Красот? – он почувствовал необычное, несвойственное. Подозрительное. Умом гибким отхлынул от рыбы:

– А страховочка на машинку есть у вас?

“Началась вежливость, почуял что-то”, – я знаю этот их подлый вопрос про страховку. Вроде невинный, а отвлекающий. Посмотрят, как ты пойдешь, прямо ли, чем из салона пахнет, не интересным ли. А вдруг и со страховкой неладно, вообще сладость тогда. Нюхать же для них – первое дело, один раз быстрый такой ко мне кинулся, головой близко мотнул. Чуть не поцеловал, подлец гадкий.

– Есть страховочка, – в тон ему ответил, а сам себе: “Тихо, не злись, спокойно, спокойно”.

И пошел вокруг машинки, достал страховку и опять к капитану с подветренной стороны. Все неплохо вроде идет, лишь округлившиеся глаза Конева за лобовым стеклом выдавали глубину переживаний.

“Спокойнее, спокойнее”, – опять себе, а ему:

– В порядке?

– Да, езжайте, – а голос скучный такой стал, неулыбчивый.

– Ну и спасибо, – страховку взял, в машинку прыг, завел да и поехал потихоньку. “Спокойно, спокойно, не спеши!” – это мне Конев уже отважно и судорожно шепчет. А чего шептать, проехали уже. Проехали бесов, к морю нас не пускавших.

– Точно бесы были. А батюшка сказал – езжайте с Богом, вот и проехали. – Конев опять радовался смешной, ребячьей, несвойственной ему радостью. На Севере многие меняются. Многое проясняется. Не зря здесь битва бесов с ангелами. Тихая такая. Постоянная. Без времени пространство.

Радовался Конев, а я вдруг загрустил. Фамилия капитанская по душе больно ударила. Полгода назад первый раз в жизни удержался я. Насильно сдавил себя, чтоб не влюбиться. Такими обручами сердце сжал, что сразу сморщилось оно, постарело как-то. Мудрость – нелегкое свойство. Тэн фамилия ее была. “Кореян, саран хэ”, – в красивой и смешной песне их поется. А капитан на мордвина похож был, не на корейца вовсе. Да бесы, они разных обличий бывают. Порой так очень красивые. А порой – в капитанских званиях.

– Ты заметил, что у креста поморского они стояли? Со стороны тундры, а не моря. И словно границу перейти не могли, все здесь вошкались. – В ответ Конев лишь усмехнулся недоверчиво, по-городскому.

“Ну ладно”, – подумал я.

 

Я не знаю, почему наши женщины не ездят с нами на Север. Только догадываюсь. Друг-охотник рассказал историю правдивую, а по сути – притчу. У него самого-то жена очень красивая. Но при этом еще и на Север с ним ездит. На байдарке, с палаткой, ребенка с собой берут, Ваську трехлетнего. Куда как счастье. А брат его, охотника, очень завидовать ему стал. Сам он долго жениться не мог, все выбирал – или красивую в жены брать, или ту, что на Север любит ездить. “А сразу вместе – такого не бывает. Такое только у брата моего, у охотника, возможно”, – горько он так говорил, со слезой.

Вот выбирал, выбирал, да и решился. Взял девушку некрасивую, но такую, что от походов без ума. Она и раз с ним сходила на Север, и другой. Решился он наконец и женился. Еще раз они вместе сходили. А потом она и говорит: “Не хочу на Север. Не люблю больше в походы ходить. Я теперь больше к югу, к пляжному отдыху склонная”.

Запечалился тогда охотников брат, а делать нечего. Теперь он опять один на Север ездит. Только уже без иллюзий. Тоже – старое сердце. А байдарка женщины надежнее.

 

Долго ли, коротко ли ехали – кончился лес, и открылась лежащая в пугающей, неживой неге северная пустыня. Бледно-желтый песок устало плыл под серым низким небом. Невысокие барханы застыли, словно вечноживое море устало вдруг волноваться, устало жить и умерло, оставив миру лишь следы своих страстей. Извилистые старые следы машин то были странно параллельны, то пересекались, сплетались вдруг в неистовом круженьи и, так сплетясь, уносились прочь за низкий горизонт. То была Кузоменская пустыня. Посреди нее, посреди мертвого мира беспросветного северного песка величаво текла жирная река Варзуга. Широкая, спокойная и серая, она медленно извивалась между барханов. Берега ее, крутые и высокие, были сплошь, до поверхности равнинной, отделаны толстыми заберегами тяжелого белого льда. Метра три толщиной, они тяжело нависали над поверхностью воды. Лед таял, благо был уже июнь. Иногда с неожиданно громким посреди окружающего безмолвия треском он обламывался, и тогда по реке плыл очередной, новый айсберг. Сначала притонув, он выныривал из холодной, родной ему воды и плыл затем плавно покачиваясь, будто бы дитя в материнских объятиях.

Много минут, застыв, мы с Коневым смотрели на все это серое, белое, желтое мрачное великолепие. И уже свыклись, уже душа приняла, что Север такой вот, величественный, тихий, серый. И не догадывались совсем, что серый цвет – лишь предвестник, предчувствие синего. И потому, когда в разрыве туч вдруг яростно блеснуло солнце и засияло все новыми цветами, мы приняли, тревожные, за чудо. А природа северная просто открылась новой стороной, повернулась, проснувшись, на другой бочок. И сразу засияло, заискрилось все кругом, обрадовалось небо и в пляс повлекло за собой реку, по щедрой поверхности которой запрыгали ослепительные зайцы. И айсберги побежали весело к морю степенной стайкой растолстевших на жирных бутербродах мальчишек. И песок зажелтел по-другому, не мрачно и уныло, а свежо, как поле одуванчиков – бывают щедрые цвета. Все обрадовалось, крутанулось пару раз, всплеснуло развеселыми ладонями, прошло с притопом, подбоченясь. А потом опять небо заволокли низкие тучи, снова задул сивер. Потянуло холодом, и погасла улыбка песка, съежилась и задрожала вода. Нужно было ехать дальше, к морю.

 

Мне часто бывает жалко себя. И судьба тяжелая, и мир несправедлив, и люди злы. Но больше жалеешь прибрежную траву северных морей. Редкими кустиками, вся издерганная пронзительным завыванием ветров, бьется и мечется она посреди бесплодных песков бессмысленных ледовитых пляжей. И тяжело ей, и страшно, и темно впереди. А она все не сдается, все живет себе жизнь. И попробуй вырви ее – не поддастся, глубоко держится корнями за родную и безжалостную землю. И попробуй пригрей немного сверху да приспусти жесткие паруса ветров – тут же расцветет цветами, тут же даст семена, чтобы опять держаться, опять жить на своей земле. Так и северные люди.

 

Мы с Коневым поставили палатку у самого берега, за небольшой песчаной дюной. Это чтобы совсем уж не сносило напрочь, не выдувало мозг и душу. Чтобы было, где спрятаться. Слева от нас широким устьем впадала в море Варзуга, справа доживала век рыбацкая тоня, избушка, битая ветрами и людьми, горелая и нужная всем. Рядом стоял рыбный амбар, теперь и давно уже пустой. Лишь большие весы около него да обрывки сетей на стенах свидетельствовали о прошлой тяжелой и радостной работе. Позади нас лежала Кузоменская пустыня. Впереди – бесконечными волнами било берег бескрайнее море. Сверху был Бог. Снизу и везде были бесы. Уздой их был большой желтый крест нового дерева. Видно было, что поставлен недавно. Недалеко от него лежал на земле крест поморский, серый, с треугольным домиком-крышей над верхней перекладиной. Уставший, упавший, он продолжал нести службу, оберегая небо от земли, глядя вверх прозрачными старческими глазами.

 

– Ты Казакова читал? – так обидно мне стало за мир, за себя, за море. Ведь сидел он так же на песке, перебирал, пересеивал с руки на руку. И одиночество ласкало сердце. И жила надежда, что все-таки все получится. Ан нет, и любой теперь может страдания свои почитать уникальными.

– Казакова? Который артист? – вот что в Коневе нравится, так это беспринципность. Он-то давно уверился, что Конев на свете один, и теперь собирает с этого знания слабую жатву.

– Сам ты артист. Не понимаешь ничего. Иди вон за водой, пожалуйста. А я байду пока соберу.

 

Конев, обиженный, ушел. До побережного бархана он брел, понурый, словно обездоленная, злым хозяином наказанная лошадь. В руке его уныло болталось белое пластмассовое ведро. Мое любимое. Потому что я не слишком умелый рыбак. Но очень чувствительный. Многие люди, от рыбы далекие, даже почитают меня за героя. Опытные же распознают сразу. А в ведре этом я и семгу уже солил. И сигов тугих, многочисленных, когда с другом-охотником заплыли осенью однажды на остров посреди круглого озера. Потом шторм начался. И мы три дня из этого ведра питались икрой сиговой. Еще хлеб был и водка. Больше ничего не было.

Завспоминал я, нахохлился. Руки сами выронили байдарочные болты на песок. Причальные брусья вперемежку со стрингерами валялись рядом. В красивом беспорядке. А как она тогда танцевала! Красное шелковое платье так и вилось вокруг ног. Я бы сам так вился. Но сидел, молчал, уверенный. Потому что уже знал все. Уже на какой-то миг был главным и ведущим. Не знал только, насколько этот миг короток.

Горел, метался северный костер. Он здесь сам не гаснет никогда – ветер постоянно раздувает угли, и знай подкидывай плавник. Сквозь горький дым воспоминаний я глядел на реку, на бархан, за которым скрылся Конев. Река была величава. По ней медленно плыло мое ведро. Следуя за ним, по берегу печально брел Конев. Самым противным было то, что он не просто покорился реке и судьбе. Он заранее выбрал себе такую покорность. В этом даже была его какая-то отвратительная притягательность, моего друга Конева. Так маленькая собачка ложится на спину перед большой и подставляет мягкий живот, угодливо метя хвостом пыль под ногами победителя. При этом она еще интеллигентно улыбается.

А мне по душе злобные, завшивленные, все в струпьях и шрамах от былых ран псы, которые не сдаются. Никому и никогда. Убить их можно, победить нельзя. Они не выпускают из зубов ничего, даже пластмассового ведра, не покоряются никому, даже морю и реке.

 

– Ну что, проспал? Природой любовался? – Мой гнев был справедлив и оттого приятен.

– Да я и не думал, что прилив такой быстрый. Только оно у ног стояло, а гляжу – плывет.

– Ты не просто проспал. Ты повернулся к жизни задом, и она тебя наказала. Ты просто проспатель, всю жизнь так проспёшь! – Меня распирала ярость. Бог бы с ним, ведром. Но вот эта покорность, а вернее, нежелание что-нибудь сделать, поспешить, сделать лучше себе и другим!

Увидев, что я раскусил его, Конев вдруг ехидно улыбнулся:

– Это всего лишь ведро. Пластмассовое ведро. Не стоит так переживать.

– А рыбу мы в чем солить будем? А воду таскать, чтобы спирт разводить?

– А мы поймаем ее, рыбу-то? А спирт можно и в животе разводить, выпил его, водой из ладошек запил, – Конев завещал вдруг свою истину, свое видение мира, свою философию. Вызвать жалость, смириться, заплакать – авось и пронесет. Да и легче так. Меня тоже в жизни порой миновали беды. Но чаще нет.

– Я поймаю рыбу, а ты – не знаю. И поэтому мне нужно мое ведро! – ярость часто плохой советчик, но бывает хорошим движителем. Без нее жизнь может замереть.

Я схватил полусобранную байдарку и, задыхаясь, потащил к реке. Шкура на нее была надета, но не обтянута, фальшборта не поставлены, болты, соединяющие борт и корму, остались валяться на песке. Держалась она лишь на стрингерах да на упругой стремительности конструкции своей, которая сама собой уже рыба, радость воды.

С моря в устье реки шел большой накат. Дно здесь было отмелое, и море поднимало большую волну. Ведро, белый безумный дредноут приближалось к линии пены, за которой уже грохотало. Плыло оно медленно, и казалось, его можно догнать, нужно только поторопиться.

– Помогай давай скорей, тащи! – Я бежал, увязая в песке, сквозь тягучую неотвратимость его. Конев взялся за корму байды и поплелся следом, продолжая канючить:

– Это всего лишь ведро. Всего лишь ведро.

– А раньше были всего лишь фашисты. А до них – всего лишь революционеры. А до них – всего лишь Север, всего лишь пурга и всего лишь смерть. Тащи давай! – я уже хрипел, задыхался, но тут ноги сами вбежали в холодную воду, байдарка плюхнулась мягким брюхом о поверхность реки, я повалился в нее и схватился за весло.

– Запомни, я в этом не участвую, – быстро сказал Конев.

– Ну и черт с тобой, – я принялся грести.

Быстро вышел на середину реки. Оглянулся. Спина Конева медленно удалялась от берега. Он шел к палатке. Я снова был один.

Байдарку перевернуло у самого края реки, на другой стороне. Меня любят границы, а я – их. Было мелко, но я выкупался с головой. Ледяная вода приятно охладила горячее хмельное тело. Ярость не утихла, она просто стала расчетливой и умной. Напряженно я перевернул байдарку, вытащил ее на берег, вылил воду. Подобрал ведро, которое накат выплеснул прямо к моим ногам. Сел в байдарку и пошел обратно, уже против течения и поперек волн, лелея в душе новое знание. Грести было тяжело и радостно. Морская волна помогала мне – боролась с рекой.

Из-за бархана высунулась голова Конева. Увидав мое возвращение, он подбежал, помог вытащить байдарку на песок.

– Понимаешь, я не мог смотреть, как ты будешь тонуть. По-глупому, из-за ведра. Я бы ничего не смог сделать и потому ушел.

– Ладно. Неси воду, будем суп варить да спирт разводить, – я покровительственно протянул ему ведро.

 

Через полчаса, захмелев, уже спорили.

– Бесы – они разные. Сильные и слабые. Бесы силы и бесы слабости. Любовные бесы. Смешные даже бывают, кабиасы те же.

– Нет-нет, все проще, черное и белое, посередке – слабости, – яростно горячился уже Конев.

А на меня вдруг нахлынула усталость.

– Ну ладно, – сказал я и полез в палатку. Сквозь сон слышал, что Конев продолжает с кем-то спорить.

 

Утро выдалось тревожным. Всю ночь сивер долбил берег волнами, рождая глухой, низкий ропот. Солнца не было. Конева в палатке тоже. Я вылез наружу – он сидел на вершине кучи песка, лицом к морю. Давно я не видел его таким серьезным. Обычно он ерничает, шутит, старается смешить.

– Слушай, я начал понимать, – он выглядел даже немного испуганным.

– Что понимать? – вчерашний вечерний хмель не способствовал философии с утра.

– Да ты говорил про Север, про поморов, про битвы эти. И это небо, море, ветер… Я стал понимать, что все серьезно.

– А то! – настроение мое улучшилось. Я сам скептик, но есть вещи, которые истинны. Закат скептицизма – зрелище приятное.

 

Тогда и случилось. Порыскав по округе, Конев не обнаружил свой фотоаппарат. Он долго до того искал его в Интернете, обсуждая с многочисленными и заядлыми знатоками достоинства и недостатки. Конев с фотоаппаратом был сам себе художник – без промыслов владел всем. Поэтому без него выглядел неважным. Потерял, говорит, камеру свою. Жить теперь не могу. Потому иди, мол, ищи, спасай, друг – друга. Чуть не плачет, бедный. Сначала на песке сидел горестно. Потом встал, помял опухшее ото сна лицо и увидел на горизонте семь непростых фигур. Шли они далеко, гуськом, маленькие были, еле видимые. Но как-то напористо шли, с неприятной целеустремленностью. Словно за продовольственной разверсткой отряд. Будто на истребление собак специальная команда душителей. Как-то неуютно душе становилось при взгляде на их приближение. Как-то зябко. Еще и ветер этот постоянный.

Тут Конев и возбудился сильно.

– Это бесы, – говорит, – кабиасы. Точно знаю. Это они мою камеру взяли.

Фигурки приближались, становились видны в мелких деталях. У передней горгоньим сплетением развевались на ветру длинные волосы. У последней – торчали на голове небольшие, но рога. Идущие между ними были каждая по своему неприятна. Не знаю, как у Конева, у меня же возникли разные предчувствия, большей частью тревожные. Но виду не подаю, стою спокойно. Здесь как-то всегда так – тревожно, но мирно.

А Конев раздухарился, от страху ли, с алкоголя вчерашнего, в крови дображивающего. А может, утрата любимой вещи его на душевное величие подвигла. Только встал он твердо на родную землю, уперся в нее ногами, грудь выпятил да плечи широко расправил.

А потом царственным жестом, как Калигула какой гладиаторам своим, широко рукой указал:

– Иди и отбери у них мой фотоаппарат!

Тут я огорчился. Не люблю, когда мне снаружи указывают. Хоть кто, будь ты сам Владимир Черно Горюшко. Да даже и Конев.

– Иди сам, – говорю, – Конев, и отбери, коли уверен. А я сомневаюсь, что они взяли. На Севере так не принято.

– Так бесы же, бесы! – загорячился Конев. – Я чувствую.

– Ничего ты не понял. Здешние бесы внутри у каждого, по большей части. Наружу редко показываются. Робкие они.

Ну ладно, я к людям биться не пошел за правое дело, а Конев сам идти забоялся.

А те, когда подошли, оказались польским туристами. Почему польскими, чего здесь забыли – неясно. Только никакие не бесы. Который первый шел, с длинными волосами, – вообще детский врач из Белоруссии, проводник их по России. У последнего же просто шапка охотничья на голове была, с ушами стоячими. Встали они неподалеку от нас, разложили снедь на обломках корабля старого. Бутылку достали. Когда я познакомиться подошел, сразу стакан мне налили, испуганно как-то. А то не испугаться: я большой, да борода уже за несколько дней выросла. Да Север опять же в чужой незнакомой стране. В России, где все опасно, где сам воздух несет в себе весть о смерти. И о жизни тоже. Думаю, если бы я по наущению Конева фотоаппарат у них спросил – свой бы отдали с радостью. И потом молились бы, что так легко отделались от опасных русских мужиков.

От водки я отказался, она на спирт плохо ложится. Поговорил с поляками о том, о сем, о жизни, о рыбалке немного да и пошел восвояси к Коневу. И такой за спиной вздох радости и облегчения услышал, что улыбнулся невольно. Приятно иногда быть страшным для окружающих, без всяких к тому усилий.

– Ну чего, Конь, плохо ты о людях думаешь. Не брали они твоей камеры. И близко не видели.

– Они врут, я знаю, они бесы, – слегка Конев застрял на северной тематике. Так бывает. Внимания обычно на это не обращаешь, потом само проходит.

– Я знаю… – продолжал долдонить Конев.

Тут Ленка Заборщикова и позвонила:

– Не вы вчера фотоаппарат потеряли? А то наша молодежь нашла в песке. Приезжайте, коли так.

И тут вспомнилось. Мы же вчера еще в Кузомень ездили. Жалко ведь столько проехать и не половить. Задергался я, потому что забыл внезапно, где живу, утратил чувство локтя. Потому что не было лицензий, а потом вдруг появились. У тех же девчонок, что неприступно в домиках колхозных по торговле этими бумажками сидели. Вчера – не было, сегодня – есть. Да и не за деньги, не за взятки – ласковое слово, шоколадка да улыбка пристальная, благожелательная. Красивые поморочки по деревенским улицам ходят, морок на тебя наводят, тень на плетень.

Сорвались мы с Коневым вчера под самый вечер. Уже выпившие крепко были, но в машину сели, и ну по пустыне колесить. Благо внедорожная у меня, песка не чуяла. И такое счастье беспредельное вдруг охватило – ни преграды, ни засады впереди. Лишь ровный бескрайний песок повсюду да безграничное море вдалеке. Да небо над тобой, где Бог – твой единственный судья. Да земля родная, северная, которую любишь за невзрачность, неброскость, за силу ее и страдания. И воля в душе, неограниченность рамками – ты сам себе человек, и совесть в твоем нутре не даст тебе сорваться на злое. А весело, пьяно, разгульно за рулем, по пустыне, кругами и зигзагами, вдоль и поперек, и смех, наружу рвущийся, и крепость пальцев, в руль вцепившихся, и мотор, взревывающий весело на очередном бархане, и веером песок из-под колес – то-то счастье доброе! И вечно мрачный Конев тоже хохотал и наслаждался, видимо. И снимал, фотографировал, любил все вокруг. И чайки участвовали в нашем веселье, порывисто сигая с высоты и вновь взмывая вверх. Не было предела свободному веселью. Лишь сон сморил задолго заполночь. А утром мы искали фотоаппарат.

 

Ну ладно, делать нечего. И хоть стыдно за вчерашний разгул, но не очень. Поедем с молодежью общаться с местной. Заодно и на Ленку Заборщикову еще раз посмотрим, на красивую и добрую. Чего-то двух дней не прошло, как на природе, а всякая женщина красивой кажется. Или не кажется, или на самом деле здесь все так? Или бесы крутят, или промысел Божий. Все близко, все рядом, и душа потому слабая и крепкая здесь, одновременно, так тоже бывает. Очищается потому что мгновенно, а в чистоте и сила, и слабость. Правильность. Не ходите, дети, в Африку гулять. Езжайте лучше на русский Север!

 

Другой день – не то, что прежний. Куда как вольно было вчера веселиться. Сегодня по-другому все. Небо опять низкое, не волю обещает – гнетет унылой совестью. Из низких туч бусь летит, мелкая, как мошкара, пронзительная, как недобрый взгляд. Сильный ветер несет ее параллельно земле, и спрятаться невозможно, промокаешь сверху, снизу, со всех сторон. Недаром и цвет туч – бусый, такой же неприятный, сырой, сомнительный. Сопутствуя буси и тучам, ее несущим, едем мы с Коневым, едем прочь от моря, надышавшиеся соленого вольного ветра. Едем на встречу с молодежью, спасать коньский фотоаппарат. Ведро свое я спасал один, потому решаю в переговорах не участвовать. Пусть Конь сам выкручивается пробкой из тугих молодежных объятий. В том, что они будут тугими, я ни минуты не сомневаюсь: нашей молодежи если попало что в цепкие руки – вырвешь с трудом. Конев тоже это знает, а потому сидит понуро, готовится. Потому что нужно очень грамотно провести переговоры, пережмешь чуть – можешь и в морду за свой же фотоаппарат получить. Конев умный, он догадывается, что помогать разговаривать я ему не буду. Хотя если в морду – то я, конечно, с ним. Куда ж его бросишь, худощавого. А разговаривать – нет, не хочу. Буду лучше Ленкой Заборщиковой любоваться. Мою первую жену тоже Ленка звали. Так остро у нас все начиналось. Так же остро и закончилось. Много лет уже прошло, а душа до сих пор болит. И дочка старшая – мой на всю жизнь укор, умница-красавица. Я раньше выл порой, когда напивался, и скучал сильно. А теперь ничего, держусь. Только молитву свою повторю, вроде и легче. Она простая, из двух слов всего. “Ну ладно”, – так говорю.

 

Лена нас встретила у своего домика, на окраине деревни. В нем она и лицензии на рыбу от колхоза продает. Дом старый, покосившийся весь, песком наполовину занесенный. Да и все дома в Кузомени такие. Будто проклял кто деревню – ни травинки, ни кустика. Песок везде носится, струится, вьется. Несколько месяцев так, пока снег не выпадет. Тогда снег точно так же струится.

И кладбище в Кузомени страшное. Стоят кресты на высоченных столбах. Песок то придет барханом, то опять уйдет, развеется повторяющимся сном. Тогда могилы может обнажить. Потому глубоко хоронят, под самую землю. А кресты высоченные, на случай нового песка.

Только река спасает Кузомень. Жирная река Варзуга. Медленно течет она между барханов. А в глубине ее идет на нерест семга. Большое стадо. Одно из немногих, оставшихся в живых.

А еще люди спасают. Вон Ленка стоит, улыбается синими глазами. Второй день знакомы, а радуется, нас увидев. Видно, нелепо мы выглядим с Коневым, печальные потерянцы. Приехать не успели, как ищем уже вещи. С молодежью общаемся.

– Ну пойдемте, горемыки, отведу вас к ребятам, – серьезно говорит, а глаза лучатся, как кусок внезапный неба голубого посреди серых туч. За такими глазами куда хочешь пойдешь. Вот и мы обреченно пошли за Ленкой на неприятную встречу.

Молодежь уже ждала нас. Состояла она из двоих синих от наколок, черноротых от отсутствия зубов пацанов лет по пятьдесят. Была она не первый десяток лет пьяна и с трудом держалась на ногах. Но дело свое знала туго.

– Мы идем с моря, а он лежит в песке и мигает. Зелененьким таким, – рассказ молодежи получался живой и веселый.

– Мигает, – подтвердила вторая молодежь, видом еще поизношеннее первой.

– И мы ведь не украли. Мы просто взяли, потому что лежит ничей, – располагая знанием закона, умело по местам расставляла все первая.

– Да, не украли. Если бы украли – тогда другое дело. А так – первое, – слегка не совладала с разумом вторая.

– Потому деньги нам нужны, – первая не теряла мысль, пусть даже и простую.

– Деньги, – утвердительно упала головой вторая.

– А без денег не дадим. Потому как нашли, а не украли, – первая облегченно закончила рассказ.

– Пятьсот, – обреченно сказал Конев. Денег было немного.

– Да не, мало. Мы же не украли, – молодежь была по-хорошему настойчивой.

– Ну хорошо, тысячу. Ребята, больше правда нет, – Коневу было неловко. Я сидел в машине, не выходил до поры. Фотоаппарата в руках у молодежи не было. К тому же она принялась гадливо хихикать, видя смущение Конева.

– Две тысячи, – отхихикав свое, строго сказала молодежь. Конев покраснел.

– Ребята, имейте совесть, – вступила тут в разговор Лена. Слова ее, видимо, имели цену – молодежь слегка затревожилась, переступила с ноги на ногу.

– А чего ты, Ленка? Мы же не украли, – аргумент их был железный. Они сами верили в него.

Конев вообще часто краснеет в присутствии молодежи. Я вышел из машины и стал рядом. Я вообще большой и хмурый. Кто знает, что у меня на уме.

– Ладно, полторы, – смилостивилась внезапно молодежь.

– А где фотоаппарат-то? – я спросил, не имея ничего худого.

Молодежь как-то сникла.

– У Власьича он. Мы ему за пятьсот рублей заложили.

– Ладно, пятьсот Власьичу и пятьсот вам, за то, что не украли, – Ленка строгая была еще красивее. – И перед людьми чтоб не стыдно было!

Странная эта логика убедила молодежь. Недовольная, она сдалась.

– Только пятьсот нам сейчас сразу. А у Власьича сами заберете. Мы же не обманем, – и, зажав в кулаке мятую бумажку, устав от долгих переговоров, молодежь заторопилась в ведомом только ей направлении. Видимо, туда, где восстанавливают силы. По пути, из соседнего двора к ней присоседилась еще пара молодых. Мы их не заметили, в глубокой засаде они ждали того или иного исхода. В случае драки могли подбежать сзади.

– Хорошо, когда хорошо, – заулыбался Конев.

– А вы больше ничего не теряйте, – строго сказала Лена. – А там, может, фотографий пришлете, если делали. Я денег могу дать.

– Не надо денег, я так пришлю, – заволновался возбужденный Конев, размахивая вновь обретенным сокровищем с огромным объективом.

– Места у нас красивые, – так же строго, без улыбки сказала Лена.

 

Лена, которая незапамятно женой моей была, тоже строгая. А я глупый тогда был, не приведи господь. Хоть и умный, отличник по всем предметам, боксер юношеский да душа нараспашку. Еще начитанный, много вредной литературы прочел, про доброту и любовь. И она тоже глупая была, Ленка. А в одиночестве юношеском есть такое отчаяние несусветное, что порой кажется, что жить невмочь одному, без малейшего ответного луча. Вот мы и кинулись друг к другу, оголтелые, лишь бы прижаться, лишь бы почувствовать, лишь бы не одному в темноте. Глупая она, юношеская любовь, а такая красивая. Так больно становится, когда по прошествии лет вспоминаешь ее. Не знаю, за что меня Ленка тогда полюбила, а я ее – за улыбку. Первый раз увидел, как она улыбнулась, и пропал. Изгиб губ был красивый, жалобный, немного нервный. И все, и понеслось. И такой водоворот закружил, что очнулись уже вместе. А потом несколько лет – и очнулись уже врозь. Но вот услышал недавно пожилого английского певца: “I saw you, I knew you, I touched you when the world was young”, – и так внутри все затряслось, потому что вспомнил, как в городе Николаеве, в гостинице, отпущенный в увольнение на два дня и впервые женатый, обнимал сзади свою первую женщину, которая стояла нагая у окна и смотрела вдаль на темный город и Черное море, и лицо у нее тихо светилось от счастья…

 

Кому куда, а нам с Коневым пора было собираться прочь от моря. Иначе мы могли остаться здесь навсегда. Слишком уж вписались в здешний пейзаж, слишком сроднились с ним душой. Со временем мы могли бы стать местной молодежью, и судьба дарила бы нам время от времени различные подарки – фотоаппараты, компьютеры и прочую приятную технику. А мы бы отдавали ее людям, за небольшую плату, ибо были бы доброй молодежью. Но нас звал, ждал к себе Дикий лагерь. Он издалека шумел, обещая грозную радость – волю, и что может быть сильнее этой радости? Там, в Диком лагере, не было власти, кроме изредка появляющегося рыбнадзора. Там в большом количестве копились русские мужики со всей страны, промчавшиеся сотни и тысячи километров, чтобы ощутить древнее счастье борьбы с рыбой. Там в маленьких будочках сидели прекрасные девушки, продающие лицензии на ловлю, к ночи они все предусмотрительно куда-то исчезали. Там, в Диком лагере, люди жили по законам справедливости и чести, как понимали их они сами, а не как внушал им подлый телевизор. Там мужики пили, дрались, мирились и добывали добычу, чтобы есть ее. Я был уже в Диком лагере с другом-охотником. Меня очень тянуло туда еще.

 

Стали потихоньку собираться. Неспешно. Очень уж хорошо было здесь. Редкое удовольствие – чувствовать себя чистым. Я не про тело – за несколько дней без душа мужчина превращается в грязное животное, которое запахом своим отпугнет любого хищника. Особенно если с алкоголем – все в ужасе бегут от него, за исключением подобных. Я про душу. Север – это очень важно для любого, я уверен. Потому что сам прошел уже многие стадии – от недоумения, удивления, легкого, а потом и тяжелого изумления, через дикий азарт – к спокойному, вернее, глубоко запрятанному любованию и восторгу, который нет-нет да и прорвется наружу. На Севере очищается душа, сначала грубо, с теркой и наждачкой, потом все мягче – с разговорами и плачем, потом опять грубо. И так – бесконечный процесс. Ну а каким он должен быть? Вечные вопросы на то и вечные. Без мыслей о них жить становится плоско.

 

Конев же пока на второй стадии. Я брал его сюда дважды, заботился о нем, теперь он смело рассуждает о тяготах и преодолении. Ну ладно. Все равно в каких-то моментах он был гораздо лучше многих, которые начинали плакать или жлобить. Он, по крайней мере, старается понять. Вот и теперь говорит:

– Знаешь, поморы твои никому не интересны. Никому на фиг не нужны. Ну были, жили, плавали, и что?

– Дело не в поморах, – не люблю я объяснять, а приходится. – Представь, вот все мы русские, гостеприимные, дружелюбные, любвеобильные. Но это официально и сверху. А копни чуть вглубь – мы же злые, как черти. Мы близкого загрызть готовы за малость. У нас гражданская война до сих пор не кончилась. У нас раскол в крови! А поморы – единственные из русских, у кого вся злая энергия и воля уходили не на битву с себе подобными, а на борьбу с морем, с Севером неуютным. Вот крест поморский, ты думаешь – могила. А часто – указатель, примета для идущих о коргах опасных и прочих несчастьях. Острова порой в море насыпали, чтобы кресты поставить и людей предупредить. Оно и богу приятно.

– Да не верю я в эти сопли.

– Ну и не верь. А я в сказках лоцманских читал: “Чего отец мне преподал, то и я людям память оставлю для спасения и на море убережения. Человек ведь я…”

– Сейчас так не выживешь, хоть в городе, хоть в деревне.

– Деревню ты не трожь, не знаешь. А в городе нечего тогда и стонать по утраченному да смысла искать. Приняли, что волки, и живите так. Только сюда зачем многие едут? Сидели бы дома и пели бессмысленные песни про большие города.

– А я, а мы… – заторопился спорить Конев, но тут быстро-быстро лодка к берегу подошла, из нее пять очень пьяных мужиков вывалилось. Лица у них были грубыми, одежда грязная, движения размашисты.

Конев насторожился:

– Эти точно бесы какие-то, – зашептал.

Мужики меж тем в мрачной решимости устремились к давно стоящей возле нас машине, паркетнику “Ниссану”, штуке дорогой, модной, но бестолковой. Торопливо достав из нее бутылку, они жадно пустили ее по кругу. Полегчало. Лица их посветлели, утратили тяжесть. К следующей они уже радушно приглашали нас.

– Мужики, на Индеру не ходите, нечего делать. Мы неделю там, ни поклевки.

– А откуда сами?

– Из Челябинска мы.

– Ну тоже свои, северные, считай.

– Да северные, южные – все русские.

– Да, парни, за вас…

– И мы за вас.

– Вот не думали, что здесь все люди такие приятные. Вчера водка кончилась, так нас какие-то поляки напоили.

– Да здесь всегда так, все братья.

– Чего ж в других местах иначе?

– Это уже сложный вопрос. Но будете у нас в Челябинске, сразу звоните. Вот телефоны. Свозим везде, порыбачим.

– И вы к нам.

– Не преминём.

Быстро так пообщались, мгновенно подружились. Обнялись напоследок с теми, чьих имен-то не успели как следует узнать. А такое чувство братское – аж слезы на глазах.

– Давайте, мужики, удачи! Мы помчались. А вам в Дикий лагерь нужно.

– Туда и едем. Счастливо в пути!

И новые, малознакомые братья наши вскочили в свой “Ниссан”. Вернее, водитель вскочил и натужно поехал сквозь песок. Остальные привычно, тяжелой трусцой побежали следом. Еще в нашей видимости они дружно сзади подталкивали низкорослого “японца”. Паркетникам в пустыне тяжело.

 

А нам пути другого не было, только в Дикий. С веселой обреченностью тронулись и мы. Вообще, в Диком лагере ничего страшного нет. Кроме русских мужиков там еще полно леммингов. Такими же веселыми оравами шныряют они повсюду, роются в мусоре, играют в брачные игры. Они гораздо симпатичнее крыс, опять же – дикие зверьки. Поэтому никто на них не обращает внимания. Лишь изредка какой пьяный вознамерится дать пинка особо бесшабашному. Да промахнется по ловкому юрку и с крепким русским словом повалится на спину. Так, бывает, и заснет, успокоенный. А нет, подымется – глядь, и лицо просветлело от осознания уклюжести смешного быстрого зверька и неуклюжести своей. Как-то люди в Диком в основном хорошие. Плохие сюда не едут. Или не доезжают. Может, в этом дело – зачем плохим лишения и тяготы, когда на юге – женщины и фрукты? Туда лежит их своевольный путь. Ну а у нас на Варзуге – туман.

Мы быстро добрались до деревни по уже знакомой дороге. Опять полюбовались из окон на красавицу-церковь, о которой тщательно печется отец Митрофан. Проехали дальше по улице. Потом она кончилась. Просто уперлась в реку. Дальше пути не было. Дорогам суши наступил конец.

Тупик был запружен несколькими десятками машин. От старых “Жигулей” и “Москвичей” до навороченных “Хаммеров” и “Мерседесов” – всем было тут место. Все стояли рядом, плечом к плечу, и никто не толкался локтями. У всех была одна цель.

 

Стали быстро разгружаться. На смену созерцательной неге пришел воинственный азарт. Хватило уж красот, пора было брать рыбу. Рядом с нами таскали вещи двое парней из “Хаммера” с московскими номерами. Ярко упакованные, с дорогими снастями, они тем не менее улыбались широко и открыто. Север уже полечил их. Немного позже я увижу одного из них, навзничь лежащего в поморской лодке. Ноги его в кислотного цвета сапожках будут бессильно болтаться в воде. На лице сквозь сон пробьется блаженная улыбка. Он с головой будет накрыт пьяной русской нирваной. Конечно – алкоголь. Но больше – добрая свобода здешних сильных мест.

А пока:

– Парни, пошла рыба-то?

– Пошла-пошла, езжайте быстрей, наловитесь.

– А берет на что?

– Вот на такие блесны, на “тобики”. На, бери, у меня много еще. Удачи!

Их лодка отвалила от берега.

А мы принялись искать себе Харона. Спросили у мужика, копавшего огород у ближайшего дома. Тот принялся звонить кому-то по мобильнику. Пока разговаривал, резко сменилась погода. Спряталось солнце, налетел сильный ветер и пошел снег.

– Сейчас Македоныч подойдет, – сказал огородник и, не смущаясь, стал снова перелопачивать землю с насыпавшимся уже толстым слоем снега. – Скоро картофель сажать.

Мы с Коневым понятливо переглянулись.

Македоныч подошел быстро. Странные они, эти поморские старики. Кожа на лице задубелая, словно голенище старого кирзового сапога. А глаза молодые да голубые. Спина сгорбленная, руки – лопаты гребные. А походка твердая, по воде как посуху. Это он когда лодку свою на мелководье вытолкнул да принялся помогать нам вещи таскать.

– Да спасибо, мы сами, – пытались возражать.

Не стал и слушать:

– Чего ж я, деньги возьму и стоять-смотреть буду?

Так и носил наравне с нами, а палатка у меня нелегкая, да байдарка еще тяжелее. Благо тушенки в рюкзаке поубавилось, от спирта половина осталась – разводящий не ленился разводить. Но смотрю, приуныл чего-то мой Конев, призадумался. То ли погода давит, то ли неизвестность томит. Я-то уже знаю, на что иду, мне море в ноги, небо в голову. Кстати, и развиднелось оно опять, разлегчалось. И только я радоваться начал, что вот, сейчас, совсем уже близко тот миг, когда на берегу ты вместе с большой рыбой ведешь свой важный для тебя и для нее спор, что чувствуешь себя природным незлобивым существом, пуповиной-леской связанным с праматерью своей – семгой, тут-то телефон и крякнул последний раз перед лагерем, где связи нет. Смс-ка пришла нежданная. Еще не чувствуя худого, я открыл ее.

“Ах ты, сука позорная, мечтатель хренов”, – написала мне та, без которой я долгие годы уже еле выживал. Потому что другом была и подругой одновременно. Потому что мудрой казалась и ласковой. Потому что если б я не пил эти годы, то, наверное, сдох – ведь алкоголь лишь и способствует сжиганию любви.

– Ну ладно, – сказал я сам себе и оттолкнулся ногой от близкого дна. Македоныч завел мотор. А Коневу я ничего не сказал, он и так большой птицей нахохлился посередине лодки. Только нос унылый свисал да глазки черные испуганно смотрели.

– Ну ладно, поехали, – это я уже вслух, чтобы отвлечь раскричавшееся сердце.

 

Не знаю, что приснилось мне, пока мы шли на лодке по реке. Просто очень тихо было вокруг. По одному берегу еще тянулся лес, по другому проглядывали тундры – невысокие горы со снежными не от высоты, а от климата шапками. Было невероятно, пугающе красиво. Вроде бы нет никакой опасности, а душа постоянно настороже. Читал где-то – Север назначен местом последней битвы добра и зла. Именно здесь сойдутся ангелы и бесы. Здесь полетят клочья. История мест тому порукой – уже сходились в битве шаманская магия и вера православная. Уже жег брат брата за веру старую, сам веру новую по выгоде приняв. Уже казнил один другого за то, чего сам не имел. Это называлось справедливостью. Многое было здесь. Многое еще будет.

От мыслей этих я быстро напился. Конев пока отказался – затрепетал его слабый желудок. Мой же, луженый, голове хорошее подспорье. Чтоб не думала лишнего. Напился я так, что не смог поставить палатку. Падая, вытаскали вещи на скользкий склон. Македоныч, усмехаясь, помогал. Конев таскал молча, было ему не лучше, чем мне. Попеременно падая и скользя, добрались мы до ближайшего навеса, что построен для пущего удобства рыбаков. Поздоровались и спросили “добро” у тех, кто уже жил здесь. После этого сил моих хватило лишь на то, чтобы застегнуть молнию на спальном мешке. Какое-то тупое, отчаянное опустошение овладело всем организмом. Я быстро провалился в черноту.

 

Проснулся засветло. Открыл глаза, увидел голубое небо и обрадовался. А потом засмеялся над собой – отвык за зиму от возможности белых ночей. В голове на удивление было тихо, в груди чуть побаливало, желудок же тревожился и требовал еды. Чуть только я зашевелился, над мешком моим склонился незнакомый человек бандитского вида. Я сразу заметил лиловый шрам на лбу, пальцы в синих наколках, аккуратную, ловко пригнанную и удобную одежду не из дешевых. А главное – взгляд, холодная внимательность всегда выдает бывалого. Даже похмельный, я насторожился. А он вдруг протянул мне глубокую миску:

– Что, плохо тебе? На вот семужьей печенки жареной поешь, полегчает.

И, не дожидаясь благодарности, повернулся и неспешно отошел к своей палатке, что стояла под этим же навесом.

Было видно, что парни, а их было трое, разместились по-взрослому. Торец навеса и обе стены возле него были затянуты толстой пленкой из полиэтилена, защитой от ветра и косого дождя. В этом, сразу ставшем уютным аппендиксе стояла большая ладная палатка с предбанником. Рядом с ней – раздвижной стол со стульями. Баллон с газом. Плита не большая, но и не маленькая. Снасти не дешевые, но и без лишнего пафоса.

– Серьезные парни, – а самого уже неумолимо влек запах из миски. Большие, розовато-коричневые куски, нежащиеся в жидком прозрачном жире, покрытые толстыми кольцами желтого, чуть схваченного жаром лука. Миска была велика и от души полна. В ней же лежала белесая алюминиевая ложка и большой ломоть черного хлеба. Запах сводил с ума. Рот вместо благодарных слов наполнился слюной, я жадно схватил ложку и зачерпнул ею сполна. Потом еще раз. Потом еще. Во рту образовался рай. Желудок удовлетворенно забурчал, потом стих. В тело пришла истома. В голову – спокойствие и радость. Все это мгновенно, я не успел опомниться, как из несчастного червяка, свернувшегося в мокром спальнике, на свет появился обновленный я, полный сил и живой радости:

– Спасибо, брат! Как зовут тебя?

– Василий я. Откуда прибыли?

– Из Карелии мы.

– А мы из Апатит.

– Выпьешь? – снедаемый благодарностью, я потянулся к канистре.

– Да нет, в завязке давно, – Василий наперед знал весь ход беседы и усмехался. А я был снова рад. Печенка в миске стала остывать и запахла тоньше и сильней. На запах этот из криво поставленной палатки стал выпрастываться Конев.

– Вот не хочу есть, а этого отведаю, – он недоверчивее прислушивался к себе и доверчиво – к окружающему миру.

– Ешь, ребята угостили, – я протянул ему миску. – За геройство твое, одиночное установление жилища.

– Какой ты пафосный со сна, – пробурчал Конев и жадно вонзился ложкой в рыбное, сочащееся жизнью жарево.

 

Начали подтягиваться другие рыбаки. Кто возвращался с поздней ловли, тут же потрошил рыбу и закапывал в лежащие еще повсюду снежники. Кто, разбуженный голосами, легко просыпался после здорового на свежем воздухе сна. Кто с трудом очухивался от тяжелого хмеля и тоже жаждал общения. Почему-то тянулись к нам. Не мудрено, мы были новенькими, а посему проставлялись. Канистра спирта стояла посреди стола и маяком мигала мужикам. Вокруг громоздилась мужская снедь – банки с тушенкой и фасолью, сало, хлеб, куски соленой рыбы. Кто-то притащил котелок свежей ухи из голов и хвостов семги, и запах закружился у навеса. Была благодать. Светлая тихая ночь. Комаров еще не было – снег сошел не везде. Холода зимнего не было уже – за день проглянувшая земля успевала нагреваться и парила. Небо сегодня стало ясным и прозрачным. Детскими сонными глазами глядело оно на собравшихся внизу. А были они разные, из разных мест. Мурманск и Псков, Воронеж, Липецк, даже Ростов залетел сюда. Присутствовала Москва, как-то без особой гордыни ведшая себя здесь. Были близкие Апатиты, Кандалакша, Никель – весь цветмет Кольского полуострова. Всех манила семга с Варзуги. Хоть и некрупная она здесь – шесть килограммов максимум, зато без улова никто не уезжал. За исключением тех, кто за зелеными змеями и человечками забывал махать спиннингом.

Питер в этот раз был неприятным. Двое молодых парней, палатка их стояла рядом с нашей. Один – никакой, незаметный, как змея в жухлой листве. Второй – большой, яркий, чем-то даже красивый. Черные волнистые волосы, большие, на выкате, глаза. Толстые вывороченные губы. Высокий рост. Тяжелые высокие ботинки на длинных ногах. Одеты были парни хорошо. Пятнистые комбезы из нового какого-то материала, того, что, сам не промокая, дышит. Разгрузки с множеством карманов и карманчиков, в каждом из которых, аккуратно пригнанная, лежала какая-нибудь полезная вещь: нож, фонарь, еще что-то – всего невероятно много, все было недешевым, часто – бесполезным здесь, но красивым. Было видно, что парни гордятся собой. Вели они себя вызывающе. Борзо раздвинули уже сидящих, сели к столу. Сами себе налили из нашей канистры. По-хозяйски закусили каким-то куском.

– Ну чего, отцы, откуда прибыли?

– Я из Питера, – с готовностью отозвался Конев. К сему моменту он слегка ожил, вкусив свежей семги. Правда, внешне это было мало видно – напялив на себя мой лыжный комбинезон, который я на всякий случай захватил с собой, не найдя, чем подпоясаться, он ходил в нем словно отощавший Карлсон в одежде прежнего размера. И хоть глаза живее смотрели сквозь очки на окружающий его мир, видна была вся чуждость Конева ему.

– Ты зачем ботаника сюда взял? – как-то быстро яркий сокол задал мне непозволительный вопрос.

– А ты кто сам, не ботаник? – так не люблю, когда посреди мира и веселья кто-то начинает морщить лоб.

– Ты быстро здесь освоился, – бывалый вид порой сбивает с панталыку. Но мне казалось – я таких видал.

– Смотрящий, что ли, за порядком?

– Нет, не смотрящий. Но борзых не люблю.

– Сынок, ты сам здесь самый борзый.

Яркому того и надо было. Я-то уже опять захмелился.

– Пошли в кусты, поговорим.

– Пошли, – говорю, не парюсь даже. Чего-то злость такая взяла, что вот, и здесь найдутся люди, менеджеры среднего звена, которые умеют все поганить. Да люди ли?

– Давай-ка ножи здесь оставим, – хорошо, когда пьяный задор не теряет трезвых мыслей.

– Давай, – легко согласился мой противник, и мы положили на стол хорошие рыбацкие ножи. – Теперь пошли.

Мужики все замолчали. Неприятно как-то стало вокруг. Конев мой сидел, не поднимая глаз.

– Пошли, – я сделал шаг к кустам, попутно разминая руки да головой туда-сюда качнув, чтобы шея напряглась и крепко держала ее, – это важно бывает, когда получишь в лицо и боль застит глаза.

– Ты чего, боксер? – насторожился мой противник, замечательный такой – все сразу замечает.

– Боксер, – ответил я, хотя когда я был боксер – лет пятнадцать тому назад. Да и то низшего ранга и разряда.

– Ну ладно, – ответил яркий, и бой начался.

Ах, что это был за бой! Кусты трещали и ломались под нашей тяжестью, вес обоих был не мал. Яркий, как услышал, что я боксер, сразу стал за деревья прятаться и пинаться оттуда большими ботинками, хоть и был на полголовы выше меня. А мне так обидно это показалось, так хотелось этого бесенка наказать сразу и одним ударом, что я промахивался постоянно. Хмель, помноженный на ярость, – плохой помощник. А ярость была отменная – всегда в нашей жизни найдется тот, кто начнет диктовать, как нам нужно жить. И напористо так, словно один знает истину. А поддашься чуть – уже и на шею вспрыгнул, и понукает оттуда. И с уверенностью дьявольской, непонятно, откуда берется, ни тени сомнения посреди наглости. Очень не люблю я так. А потому и говорю:

– Подь сюды, чего ты прячешься?

А тот опять ногой из-за дерева – хабах, я еле блокировать сумел тяжелый ботинок, а то бы пах не собрать. Тут я совсем рассвирепел – чуть он только голову из-за дерева высунул, я ему левой в нее – буцк. Успел зацепить, чиркнул по скуле. Несильно получилось, но хоть раз попал. Заторопился, правда, и правой вслед – ащ наискось. Как перекрестил, получилось. Только так сильно, что самого на месте развернуло, и свалился я на колени. Яркий же, не будь медленным, выскочил из-за дерева и ко мне. И гляжу – ствол выхватил и ко лбу мне приставил. Ну, думаю, приехали, и холодный кружок так неприятно свербит кожу металлом. Но уж ярость никуда не делась. Поднимаюсь я с колен и говорю уродцу медленно и внятно:

– Если, – говорю, – пистолет свой смешной сейчас сам не выкинешь в кусты, я у тебя его отберу и по голове тебя забью нахрен его же рукояткой.

Смотрю, поразился он моей отваге и пистолет подальше кинул. Тут мы опять сцепились, но уже вяло, задышали тяжело, устали оба. На том и разошлись.

Я в палатку забрался, а там уже Конев лежит. Не спит, тревожится.

– Ты, – говорю, – про бесов все говорил, про кабиасов. Так вот встретились нам. Эти двое – точно нелюди. Только мелкие бесенята, немощные. Завтра увидишь.

 

А наутро проснулись от криков.

– Украли! – кричат. – Украли!

Я вылез на свет. Милиция уже тут, автоматчики с пистолетчиками. И наш знакомец как близким им докладывает:

– Был пистолет вчера, а сегодня нету. Вот право на ношение. Вот все прочие радости.

– Слышь, ты, – говорю ему. – Ты вчера пистолет свой сам в кусты закинул спьяну. Не помнишь?

Бросились они искать – лежит, родимый. Обложили они яркого матами, сели в моторку свою и умчались восвояси.

В этот день яркий как с ума сошел. Корежило его всего. Два раза еще кричал – то деньги у него украли на обратную дорогу. То рыбу пойманную. Ко мне же народ потянулся, с кем вчера выпивали, и другие прочие:

– Видели, как ты его учил вчера. И правильно. Он за три дня достал тут всех наглостью своей, хамло питерское. Правильно все.

– Да я не учил вроде, – а самому стыдно наутро.

– Да не, нормально все, – мужики говорят.

С ярким же точно что-то случилось. Точно бесы из него повылезали. Стал в истерике биться. Потом к людям пошел, к одному, другому, кем командовать до того пытался.

А все, не боясь уже, увидев, кто он есть, по-простому посылают его к матушке да батюшке. Первый, второй. Он к Васе, соседу нашему, а тот:

– Да надоел ты совсем. Не подходи больше.

Тут яркий к дереву, осине ближайшей, и давай вдруг рыдать неожиданно:

– Вы не знаете. Меня в детстве отец бросил. Я найду и убью его, убью!

И взрослый мужик, а плачет-заливается, как дите малое, брошенное. Аж жалко его стало. Вышли бесы из человека. Надолго ли?

– Ладно, – говорю, – хватит рыдать. Иди вон, горячего поешь.

 

Трудно порой, ой как трудно разобраться в человеке. Иной всем хорош – и пригож, и румян, и весел с притопом, а в душу заглянешь – есть что-то черненькое, какая-то червоточина. И такая она бывает извилистая, непростая – просто загляденье.

Другой же зол, как черт, несуразен, прихотлив, а прощаешь ему все. Потому что точно знаешь – свой человек, не продаст, не заступит за границу белого с черным.

Было у меня два друга – один с волосами, второй – без. Оба писали печальные и смешные книжки. Я в них прямо влюблен был за их талант и красоту.

С безволосым когда познакомился да почитал его первую книжку про войну – так и подумал: брат народился. Так он правильно все понимал, так писал искренно, с болью и бесстрашием. Такую женщину красивую любил, таких детишек славных нарожал! Да и сам хорош собой – взгляд пронзительный, голос зычный, подбородок небритый, мужественный. В солнечные дни над головой самодельный нимб стоит. Походка четкая была, как печатный текст. Не человек, а кумир молодежи и студентов. Он тогда еще весь в черном и кожаном ходил, даже и в носках. Но не это главное. Показалось мне вдруг, что не один я думаю о мучительных вещах, что нашелся наконец человек-глубокопатель, молодой, а правильный. Так он о жизни и смерти со знанием писал, так про детство рассказывал да про любовь плакал, как я почти не умел. Только потом что-то насторожило меня. Слишком уж все гладко и отважно получается. Будто по маслу пальцем – борозда заметная, а края оплывшие. Сначала я, после лет уже знакомства, все понять не мог – как же его зовут. То ли Мирон Прилавин, то ли Целестий Лабильный. Даже и сейчас не знаю. Как-то неуютно мне стало с человеком без имени дружить. А он пуще того – принялся революцией заниматься.

– За последние годы, – говорит, – у нас двадцать процентов населения заразились сифилисом!

Я от нынешнего времени тоже не в восторге. И про болезни разные побольше моего друга Целестия знаю. Туберкулез вырос и окреп, во всем мире про него забыли и лекарств новых не делают. И у нас не делают и забыли – и больные с открытой формой шашлыки на улицах продают. Да много еще другого, Мирону неведомого, по причине неспециального образования. Но чтобы двадцать процентов сифилиса…

– Слушай, – говорю, – дружище Мирон, вот нас пятеро тут стоит, беседует. Это значит – один из нас сифилитик. Давай-ка выясним – кто? А вот на рынке сто человек толкутся, включая стариков и детей. Двадцать из них – больные?

– Это статистика такая специальная, – быстро и правильно говорит мне Мирон, а глаза отважные и хитрые.

Дальше – больше. Гляжу, друг мой на государственном телевидении занимается революцией. А также в различных поездках за деньги налогоплательщиков.

“Какой молодец! – думаю. – Как он ловко занимается революцией под носом у властей!”

– Друг родной, – спрашиваю его, – а не боишься, что лодка раскачается с твоей помощью и не станет ни правых, ни левых, ни виноватых?

– Я знаю, что нужно начать, а там само все сложится, – заслушаешься моего красавца.

Дружу с ним, а все удивляюсь – и левак он, и православный христианин, и созидатель, и разрушитель одновременно.

– Да ты же бес! – догадался я внезапно.

Радуется.

– Поехали со мной на Север, – предлагаю, – почистишься.

– Я и так чистый, – отвечает. – Мне незачем.

Последний раз когда с другом моим общались, напились сильно, по-пролетарски, он бутыль со спиртом припас тогда. Мужикам пьяным – про баб да про машины поговорить, то-то радость.

Мы по Ленинградскому вокзалу тогда шли с трудом, возвращались после длительной поездки.

– Нравится мне мой джип, люблю большие машины, – по-рабочему честно сказал мне Мирон.

– И мне мой нравится, – с буржуазной изворотливостью подхватил я. – Вот сейчас вернусь домой, нужно будет обслужить машинку, масло поменять там, фильтра.

– А мне шофер мой все это делает, – приоткрылся на мгновение Целестий, но тут же опять улыбнулся располагающей улыбкой.

Попрощались мы как-то быстро. Я пошел прямо к поездам на Север. Он же нырнул внезапно вниз, в переход Казанского вокзала, и кокетливо стал спускаться по лестнице.

Я с недоумением и жалостью посмотрел ему вслед. А потом подумал про клоунов…

 

Конева, второго моего друга, тоже все любят. И я со всеми. Хоть, казалось бы, за что его любить. О нем нужно заботиться постоянно, иначе он вымрет, как редкий вид живого вещества. Вернее, он уже вымер, этот вид. Конев – один из последних представителей. Хомо интеллигентус, несмотря ни на что. Невозможно себе представить, чтобы Конев кого обидел. Хотя он уверяет, что так бывает часто. По мне так он – сама душевная нежность и слабость, несмотря на внешность и гадость. А того и другого тоже хоть отбавляй. Зато книжки его читаешь – и смеешься до слез. Редко так бывает, чтобы не сквозь и не вместо.

Внешне Конев примечателен. Худоба, борода, нос, очки. Руки тонкие. Душа крепкая, чистая и едкая. Когда первый раз его на Белое море взял с собой, он сзади на байдарке от усталости так ухал, что я пугался каждый раз – думал, белуха какая рядом всплыла. Вздрогнешь так всем телом, оглянешься – а там Конев чуть живой. И что важно – чуть живой, а гребущий, весло не бросающий. Наравне со всеми мастер. Я как вспомню о его службе в архангельском стройбате году так в восемьдесят пятом – оторопь берет. Реально представляю себе, что такое стройбат. Локальные войны отдыхают – там хоть ясно, кто враг – примерно половина людей. Здесь же все люди – враги. Живо-живо чувствую, как обрадовались военные строители, когда впервые Конева в своих рядах узрели. Я сам через подобное прошел, но хоть юношей был задумчивым, все ж с боксерским разрядом. Это и выручило в итоге. Конев же на ровном месте спотыкается, подзатыльник же наверняка весь мир его приводит в хаос. И вот быдло стройбатовское, сиделое и стоялое, веселое и пластичное, – и Конев между них. Ах вы, ночи, ах вы, дни. Кто понимает – молодец.

А удивительное рядом. Очень его рассказы о службе люблю, о том, что плохо жил до тех пор, пока сержанту Нурмухамедову не сделал наколку на плече в виде его любимой девушки. И когда девушка получилась в несколько раз красивее, чем на фотографии, Конев вдруг зажил хорошо. Потому что у всех сержантов, и даже у рядовых, оказались любимые девушки. И всем наколки коневские понадобились – толпа вдруг признала художника. Тут-то и картошечка жареная появилась, и коньячок армянский, и освобождение от работ. А также почет, уважение и слава – каждый с ним теперь хотел дружить. И я – тоже. Потому что почет выстоявшему. А когда он еще говорит, что сына любимого обязательно в армию отдаст служить, потому что иначе негде жизни научиться, – тут я вообще падаю ниц и ставлю стопу коневскую себе на голову. Потому что люблю людей из проволоки. Из сталистой. Она тонкая и гнется, конечно, но с большим трудом.

 

Все рассуждения свои я рассуждал на следующую ночь, когда угомонился, затих на час Дикий лагерь. Кое-где струился дым от догорающих костров. С разных сторон доносился рычащий мужской храп. Он странно гармонировал со стоящей кругом тишиной. Тишина была родиной. Русские люди спали на своей земле.

Мне не спалось. Я сидел и думал о многом. О том, почему правители наши уже век поголовно происходят из народа, из нас же, а счастья по-прежнему нет. О том, почему нас, русских, не любят за границей страны, а внутри этих границ мы сами не любим друг друга. О том, почему у нас нет мудрых стариков, старцев, которые научили бы нас отличать черное от белого, острым безжалостным лезвием рассекая зыбкую границу между небом и землей и не допуская этим прикосновения к сладким губам врага. Почему даже лучшие из нас врут, и не от этого ли постоянно напряжена и болит душа. Почему мы гадим на своей природе. Почему живем в постоянном говне и не пытаемся хотя бы лично отойти немного в сторону.

Глобальные эти вопросы измучили меня, и я стал думать о личном. О всех, кого любил, их сладко было вспоминать по очереди и вместе, и только я забылся – боль высекла слезы из глаз. Такая острая и непредсказуемая, что возопил я, неверующий и смышленый прежде: Господи, за что?!!!

“А за это, за это, и вот за то. И помнишь еще – за это тоже”, – хорошо, когда сам себе можешь трезво отвечать на такие вопросы.

 

Было близко-близко к выходу солнца из-за ближайшей сопки. От жирной реки Варзуги пошел пар. Стих совсем и до того небольшой ветер. Зашевелились в прошлогодней листве просыпающиеся лемминги. Заворочались в палатках мужики. Протарахтела первая моторка, привезшая из деревни продавщиц лицензий. Тоненько вскрикнул кто-то в бесовской палатке. Пискнула птичка Божия. Я вытер глаза грязной от пепла ладонью и поднялся на ноги. Сегодня я должен был поймать рыбу.

 

Я точно знаю, что нет рыбы красивее и благороднее семги. Это даже не рыба, это – разумное существо, особой стати рыбный народ. Так умно и уместно все устроено в его жизни, от рождения и до смерти. Из родных рек уходит она в далекие моря своей юности и проводит там несколько лет в никому не известных занятиях, словно познает мир во всей его сладости. Затем, повзрослев, возвращается на родину. За многие сотни километров чует она вкус родной воды и приходит точно к тем рекам, где родилась. По пути к нерестилищам перестает питаться и только убивает, поморы говорят “мнет”, сорную рыбу, которая может повредить ее потомству. После нереста скатывается обратно в море, чтобы продолжить жизнь, сделать еще несколько циклов, от свободы до любви, совсем как человек. А в реке остается стадо нянек, которое охраняет общее потомство, само не питается ничем, потому сильно худеет и в конце концов гибнет, жизнь на благое дело положив.

Трудно поймать семгу. Она рвет сети и избегает ловушек. Потому строили раньше сложные лабиринты, чтобы запутать ее, чтоб не выпустить. Но и тогда бежала их большая часть.

Лишь во время любви, во время пути на нерест, можно легко поймать ее. Как и человек, теряет она тогда голову и бросается на любую наживку. Как и человек, хочет защитить свое потомство и в благородстве своем становится легкой добычей. Нет вкуснее рыбы семги.

 

Я долго, оскальзываясь на прибрежных камнях, бродил вдоль реки. Возбуждение, азарт, гоняющие вверх и вниз по течению, утихли, и пришла усталость. Я в разных направлениях хлестал воду спиннингом, и каждый раз блесна приходила пустой. Иногда ее сильно дергало, и сердце тогда замирало в радостном предчувствии, но это были всего лишь речные водоросли, которые податливым пуком приплывали потом вслед за снастью. Счастья не было. Не было и удачи. Снасти мои, привезенные из далекой от моря местности, были скорее щучьими, нежели семужьими, и я начал ярко осознавать еле видимую раньше разницу. Я был глуп, неумел, неудачлив и беспомощен. Рыба не шла ко мне. Так же точно любая женщина чувствует недостаток твоей энергии, если ты устал и слаб, и любые говорения, шутки, изысканное кружение будут бессмысленны. Слабый остается голодным.

Я думал так и медленно отчаивался. Неспешно текла жирная река Варзуга, гораздо быстрее ее бежало время лицензии, уходила, ускользала от меня моя рыба. Где-то в глубине воды, за камнями, в медленных водоворотах обратного тока, что бывает возле глубоких ям, стояла она, отдыхала после борьбы с рекой и смеялась надо мной. Вернее – подсмеивалась, настоящие женщины никогда не смеются открыто, с окончательной бесповоротностью. Они всегда дают шанс.

В тщетных этих надеждах прошли последние полчаса. Подушечки пальцев уже сильно болели, натертые грубой лесой. Та, в свою очередь, начала путаться и виться в кружева, устав от бесконечных забросов. Многочисленные смененные блесны отдыхали в беспорядке в пластмассовом ящике. Последней я нацепил “тобик”, подаренный нарядным москвичом. Нацепил, не веря уже ни во что, слишком уж аляповато раскрашен неестественными, кислотными красками был он. Но так же думаешь порой о людских игрищах – кому нужны их дешевые, злые кривляния. А потом глядишь – и сам уже пляшешь под общую прелестную дуду. Всех нас легко обмануть.

Она взяла быстро и яростно. Несколько раз успела всплыть, блеснуть ярким серебряным брюхом, отчаянно рвануться вглубь, извернуться, выстрелить против течения, притвориться усталой и вновь рвануться с предсмертной искренней силой. Я сам не успел испугаться и поэтому был неумолим. Тупо, пыром, пер ее на берег. Не было ни времени, ни пространства – лишь мы с ней. Мы были единым существом, связанным, как пуповиной, толстой плетеной лесой, которую невозможно разорвать. Я не помнил себя, не было рук, ног, ушей – ничего. Лишь в глазах бился серебряный огонь. Очнулся я, когда она уже лежала на берегу, не сумев разорвать нить, но сломав напоследок, в последнем излете, крючок обманной яркой снасти, уйдя от него, но уже на берегу, уже опоздав. Она освободилась в смерти, и это был единственный способ, единственный метод свободы. Для нее. Возможно, для меня. Вероятно – для всех.

Я сидел на берегу жирной реки. Тихо плескала о камни проходившая мимо вечная вода. Лежала рядом мертвая царевна – красавица-серебрянка. Солнце медленно выплывало из-за сопки. Начинался новый день. Последний. Здесь.

 

Я шел к навесу, бережно неся ее на руках. Прекрасное прохладное тело ласкало мои ладони своей ласковой тяжестью, своей неземной гладкостью. Оно было и в смерти стремительно. Я был очень рад ему. Я был счастлив ей.

Под навесом за деревянным столом сидел нахохлившийся, лохматый со сна Конев и пил свой утренний чай. Сладкий и горячий, он был здесь его единственной едой, кроме спирта.

– Конев, я поймал ее! Я поймал свою рыбу! – я был переполнен счастьем, громок.

– То-то я гляжу – идешь надувшись. Смотри, под навес не влезешь, – завистлив и точен был мой друг. Он умеет так, по-разному и одновременно.

Неслышно подошел Македоныч.

– Словил? – он вскользь посмотрел на мою рыбу, потрогал ее корявым пальцем. – В каком месте?

– За мысом, у камня, где водоворот, – ликовал я.

– На больничке взял, – констатировал Македоныч.

– …??? – кончились мои слова.

– Там яма у берега. Там ослабелая отдыхает. Другая же по середине прет.

“Ну ладно”, – опять подумал я.

 

Мы печально собирались уезжать. Почему-то так здесь – тяжело, неприкаянно, никаких тебе бытовых условий, а душа накрепко прикипает к северным местам. Так, что, покидая их, отдираешь ее с болью, и долгое время потом сочится еще она сукровицей. Читал я про Бориса Шергина, великого поморского писателя, что когда жил он уже, старенький и слепой, с несостоявшейся судьбой и разрушенным здоровьем, приживалом на даче знакомых в Подмосковье, то уехал племянник хозяев на Север в путешествие. Вернувшись же оттуда, впал в длительный, слезливый, нескончаемый запой. Все ругали племянника, совестили, кляли на чем свет стоит. И только мудрый Шергин увещевал всех ласково:

– Не ругайте, не ругайте его. Вы не знаете, что такое Север!!!

Уложили вещи, разобрали собранную было Коневым байдарку. Он под конец похода решил, что совсем уже окреп, и даже сумел сделать лодку. Весь Дикий лагерь с интересом ждал нашего отплытия: байдарка – редкое судно в кругах матерых рыболовов. Но поднялся сильный полуношник, вспенил воду и погнал баранов по широкой реке. В такую волну соваться на воду не хотелось, и под усмешки лагерных жителей мы сложили лодку обратно в мешки. Все это усилило и без того тяжелую грусть. Уезжать в цивилизацию не хотелось так, что усталые руки сами опускались вниз и роняли на землю различные грузы. Нам опять помогал Македоныч. Палатка, спиннинги, мешки с байдаркой были снесены в лодку. Канистру с остатками спирта мы подарили благодарным мужикам. Самое ценное – пластмассовое ведро с засоленной семгой – я любовно носил везде с собой. Конев крепился – у него не было такого ведра. Заварили прощальный чай. Сели кругом с новыми друзьями, бесы уехали на день раньше. Во главу стола посадили Македоныча.

– Как жить, старик? – все не унимался с расспросами я. – Как разобраться в этой стране, где люди злы и добры одновременно, где ничто не движется вперед, а все только по кругу, где подвиги похожи на преступления, и обратно все тоже похоже? Где на словах вместе, а на деле все люди – враги?

– Почему семга мелкая идет? – интересовало практичных мужиков.

Моим глупостям старик улыбался устало, рыбакам же ответил коротко:

– Залома не стало давно.

– Что есть “залом”? – надменно спросил новичок, по виду – типичный питерский.

– Залом – самая крупная семга была, в бочку не влезала, вот ей спину ломали, чтобы поместилась. За десять килограмм вся, а то и в тридцать попадала. Она поздно шла из реки в море, последняя, перед самым льдом. А у нас был рыбнадзор, – Македоныч вдруг разговорился.

– Фамилия как?

– Не наша фамилия, Прищепа то ли Прилюба какой, не помню уже сейчас. Но такой идейный – все знал, как правильно, ни в чем не сомневался никогда. Тюрьма так тюрьма рыбаку, раньше строго было. А потом власть да научники решили реку перегородить. Сами все вычислили, ни стариков, ни прочего народа не спросили. То ли с вредителем семужьим боролись, то ли еще с чем глобальным. Сеть поставили в октябре.

– Дальше чего? – даже бывалые заинтересовались.

– А ничего. Прилюба этот несколько месяцев пришибленный ходил. Так-то раньше хорохорился да сеть ставить помогал. А через месяцев несколько проговорился: “Не будет больше залома, мужики, – говорит. – Ходил я по реке в конце той осени. Все берега колобахами такими мертвыми усеяны были. Разом все стадо вывели. С ним и вредитель пропал. Некому вредить стало”.

– И где он теперь, идейный этот?

– Не знаю, пропал потом. Уехал куда, наверно. Теперь в другом месте служит.

 

Мы допили чай, поручкались с мужиками и сели в лодку. Македоныч дал течению отнести ее от берега и завел мотор. Тот затарахтел тихо, не нарушая лежащего вокруг покоя. Его ничто не могло нарушить. Ни наши новые друзья, отчего-то решившие проводить нас до ближайшего мыска, медленно бегущие по берегу с явной похмельной одышкой. Ни плеск семги, которую тащил то на одном, то на другом берегу удачливый рыболов, сразу сгущающий вокруг себя пространство хорошей, азартной зависти. Ни даже взлетающий с завидной периодичностью вертолет, возящий совсем богатых в верховье реки, где они тешили самолюбие на нерестовых ямах. Все это знала и видела не один раз жирная река Варзуга. Всю людскую доблесть, боль, гнев и отчаяние впитала она в себя и теперь текла мудро и неторопливо. Все было и все будет. Только бы не совсем в бесовское бесчинство впадали насельники земли, и тогда будет идти в глубине воды большое стадо рыбы, движимое любовью.

Так же неторопливо, как река, правил лодкой старик Македоныч. Есть вещи, о которых не принято говорить, вот он и молчал. Есть вещи, о которых говорить бессмысленно, и он не говорил. Но меня опять черт за язык тянул:

– Македоныч, а вот у отца Митрофана мы были. Вроде ничего мужик, церковь восстанавливает, книги пишет. Вы как к нему в деревне относитесь?

– А плохо относимся, – без заминки, как о давно решенном, отозвался старик.

– Почему? – я сильно удивился.

– Да понаставил всюду крестов своих, новых, не наших.

И таким холодом древнего раскола дохнуло вдруг, что жутью пробежал по коже дальний ветерок. Ведь прошли века, почти забылись войны, и лишь непримиримая память честной веры не простила дочери своей принятия искуса. Так и вкусившие однажды не простят обмана революции. Будут молчать и помнить.

– Ну что, до дома напрямки? – Македоныч, казалось, не заметил нашего волнения. – Давайте, приезжайте еще. Осенью приезжайте, тут совсем красиво будет. И листопадка пойдет, самая крупная после залома. Приезжайте, остановиться у меня можно будет, изба есть свободная.

– Я очень хочу, я обязательно приеду, – сказал я, а Конев промолчал. Его уже изо всех сил тянуло в цивилизацию.

– Ладно, до встречи тогда. Бог вам в помощь. И мне тоже – гавры еще проверить нужно до полной воды, – старик легко оттолкнулся от берега. Лодка как по маслу пошла по успокоившейся к вечеру воде.

 

Мы быстро уложили вещи в машину. Хотелось ехать – не тянуть саднящей горечи прощания с любимыми местами. Благо к нам они были спокойны, не назойливы – дали рыбы, ветром приласкали да водой окропили – на том спасибо. Сантименты для тонких душою. Мы же за несколько дней здесь покрылись грубою коркой грязи, копоти, запахов, радости. Мы вновь были сильны для мира. Черт нам был не брат.

А когда выехали из деревни и дорога вновь прошла у моря, не смогли не остановиться на прощание. Был уже поздний вечер. Ветхая серая дымка раненого северного лета висела над водой. Само же море было темно-синее, спокойное и неприветливое, как усталая от жизни старуха. Тихо и замкнуто лежало оно перед нами. Где-то невдалеке покрикивала стайка птиц, сидевшая на воде. Негромко постукивала уключинами рыбацкая лодка, угадываемая в темном силуэте. Размыто чернели всплывающие в отливе камни. Дальше было совсем сине, мрачно, беспросветно.

И вдруг что-то случилось! Что-то чудесное грянуло, произошло! Невероятный, безумный, отчаянно-веселый солнечный луч вырвался из узкой щели между низкими тучами и горизонтом. Он вырвался – и ворвался, и вдруг окрасил все золотом, неприкрытым, непредумышленным золотом счастья. И на темно-синем фоне засверкали, больно глазам и душе, – камни, птицы, поплавки сетей. И возле них, в золотой ладье, медленно перебирал, тянул золотые сети сверкающий человек. В сетях этих светлым золотом билась сиятельная рыба.

 

Через месяц я позвонил Коневу. Соскучился по нему, да и как-то замолчал он после поездки.

– Не ругай, не ругай меня! Ты же знаешь, что такое Север, – сказала трубка хриплым коневским голосом.

[larosh 6 031]

Андрей Снежногорец

ТУМАНКА

 

 

Пивасик как то не нахлобучивал… А бегать в туалет надоело. Исходя из реальности, не полученной в ощущениях, Андрей решительно потянулся к водке в початой канистре. Палёнка сработала на манер изобретения француза Гильотэ. Изящно и надёжно. В голове зажужжало веселее, зрение начало пульсирующе меркнуть в липкой темноте алкогольного угара… Кайф….. Внезапно до не угасших нейронов утопленного в суррогатном алкоголе мозга начал настойчиво пробиваться внешний раздражитель в виде телефонного звонка. Андрей было попытался лягнуть его ногой, но телефон ловко увернулся. Пришлось привстать с дивана и метнуть в него подушкой. Не ожидавший такой подлости аппарат глухо звякнул под прессом перьев и замолк.. Андрей резко поднял подушку и мгновенно придавил телефон ладонью. Что бы не слинял.. Тщательно прицелившись, Андрей приложил трубу к уху. В трубке что то шипело и потрескивало. Номер не определялся. Захотелось кого то убить.. Дотянуться до шеи звонившего не представлялось возможным, поэтому Андрей прокашлявшись, начал дипломатически тонко и очень издалека: - Слышь ты, аноним хренов! Я ща тебе глаз на жопу натяну… В трубке весело хрюкнуло и голосом Кольки Демидова бодро ответило: - Андрюха, привет! Поехали в Туманку на майские праздники? Ответ вырвался сам собой, прямо из глубин замученной махровым бездельем души: - Гавно вопрос. Когда? Демид на секунду задумался и твёрдо доложил: - Давай ка завтра встретимся в лифтовой, часов в 12. Прикинем маршрут, соберём вещи, заодно и решим что и когда. Где лифтовая знаешь? Андрей утвердительно кивнул головой. – Ну вот и ладненько… всё там не допивай, завтра не встанешь.. - Закончил Демид. Андрей ещё раз кивнул головой и попытался сфокусировать затухающий взгляд на канистре: - Хорошо, что напомнил….. В объятья Морфея Андрей не погрузился – вломился с треском.. С телефонной трубкой в одной руке и намертво зажатой канистрой в другой.

Пробуждение пришло в голову кумулятивным снарядом. Ошмётки вчерашних воспоминаний медленно оседали на дно черепной коробки, складываясь в одно единственное слово – ТУМАНКА. Излишне услужливая память начала было перечислять выпитое вчера, но Андрей уже прикидывал, что ему понадобится на рыбалке и вытаскивал снаряжение на середину комнаты. Занозой в голове застряло что то там про лифт… То ли спуститься на лифте, то ли подняться на этаж.. То ли зайти в лифт.. А!!! Зайти в лифтовую! Было ломанувшись с половиной вещей в руках на выход, Андрей тормознулся у зеркала – ну и рожа… Надо же ещё помыться, побриться, перехватить чего ни будь на завтрак, в туалет сходить в конце концов. Стрелка то во сколько? Вроде в 12.. А сейчас? О!!! 6 утра! Отставить алярм.. Есть ещё мальца времени… Ходом Андрей открыл сливаться горячую воду в ванной и включил на шестёрку электроплитку разогреваться. К 10 часам и сам Андрей и квартира были похожи на отполированные пять копеек, вещи уже были уложены в машину, живот лопался от макарон по флотски и крепкого чая вместо опохмелина.. Было сунувшись под капот машины, Андрей с явным разочарованием его закрыл. Под капотом верного 41 Москвича всё было отполировано – отрегулировано по жизни. Оставался только бензин. Спустившись на машине в гараж, Андрей прочесал все сусеки с пролетарской ненавистью следователя ОБХСС. Топлива набралось на полторы заправки. Этого хватало с лихвой… Но случаи бывали разные и Андрей засунул алюминиевую двадцатку с краю в багажник. Время едва дотягивало к 11 часам, но заняться было решительно нечем. Андрей попинал бочку с водой, поперекладывал инструмент на верстаке.. Наконец решившись, проверил на всякий случай давление в колёсах и двинулся на стрелку. Возле лифтовой уже маячил круглопузый силуэт Николай Яковлевича. Николай оживлённо трепался с каким то сухощавым мужиком в зимнем камуфляже, но Андрея заприметил сразу и приветственно замахал лужковского размера и фасона кепкой: - Я знал, что ты раньше приедешь! Андрей протянул руку мужику в камуфляже и представился. Мужик растянул рублёное топором, обветренное лицо в оскале, отдалённо напоминающим улыбку: - Юра. Коля ввернул по теме, как само собой разумеющееся: - С нами поедет. Андрей не препятствовал по сути – от Юры пахло костром, рыбой и настоящим мужиком, рукопожатие его заскорузлой ручищи больше напоминало слесарные тиски.

Юра уверенно взял быка за рога: - Заходите, будем экипировку подбирать. Коля Яковлевич обнявшись за плечи с Андреем, ввалились в логово Вьюжнинских лифтёров. Помещение цокольного этажа панельной девятиэтажки было конкретно набито битком всякой всячиной, необходимой для ремонта лифтового хозяйства. Лодки, сети, вёсла, морские удочки, пунды всех размеров и фасонов, краболовки, шнуры и верёвки всех диаметров и цветов.. Всё это стояло в проходах, висело на стенах, лежало на столах и верстаках. Стены украшали фотографии всего коллектива на кучах рыбы, крабов и грибов, с бутылками, бутылями и иностранными фунфыриками всех форм, цветов и размеров в руках. Юра немного отстал и резво шмыгнул в боковую дверь. Пока Андрей с Николаем с изумлением таращились на фотку с Юрой, восседающим на огромной куче камчатских крабов, он уже вынырнул из подсобки с охапкой новеньких камуфлированных костюмов: - Ну что рты то пораззявили, ну взяли мужики мальца карабаса.. Давай лучше амуницию мерять! Юра вывалил костюмы на затёртый судьбой бильярдный стол, инородным телом стоящий посреди помещения. Николай быстро влез в куртку по размеру и кряхтя напяливал штаны, явно скроенные ему на вырост. Андрей не торопясь примерился к одному комплекту, но остался недоволен, выдернул из стопки второй, побольше. Юра одобрительно прокомментировал: - Правильно, бери размером побольше, он и потеплее будет и поудобнее в ходьбе. Андрей было заикнулся: - А что, ХБшного костюмчика то нет? - Юра авторитетно объяснил обоим сразу: - ХБ больше не будет – Узбекистан отделился, хлопка теперь у нас нетути. А за костюмы не волнуйтесь. Лёгкие, удобные, быстро сохнут, не продуваются. Снег к ним не липнет! Носить надо аккуратно, всё потом обратно на склад возвращаться будет. Ты особо не заморачивайся – он повернулся к Николаю – у тебя БУшный. А ты – он перевёл глаза на Андрея – уж постарайся поаккуратнее, у тебя нулёвый. Может опосля и простирнуть придется… Николай, уже облачившись, охлопывая себя по обнове прикололся из своего угла: - Так что погадить - придется из костюма выходить! Андрей добродушно отмахнулся: - Ты сам в штаны не наложи, Туманка – это тебе не фунт изюма. Задует, нахохочемся все до икоты… Ладно, постираю, без проблем. Юра кивнул одобрительно и без околичностей, в лоб задал Николаю вопрос, давно висевший на языке у Андрея: - Коль, а собственно куда пойдём то в самой Туманке?

Яковлевичу было только дай поумничать… Он важно сложил неиспользованные вещи аккуратной стопкой и закатил качаловскую паузу чуть не на минуту. – Я тут поговорил с товарищем одним, он мне подсказал одно озерцо недалеко от Туманного. С видом как минимум генераллиссимуса Николай вытащил из дипломата сложенную вчетверо карту – двухкилометровку. Пока Николай разворачивал и разглаживал лист, Юра и Андрей сориентировались по качеству карты. Юра с присущей ему простотой вежливо прокомментировал первым: - У нас таких тьма есть. Тут всё - пол лаптя плюс, пол лаптя минус. Для американских шпионов специально сделано. Коля не смутился ни на йоту и пухлым пальцем программиста, никогда не видевшим совковой лопаты, уверенно ткнул в точку на карте: - Вот тут! Озеро называется Одъявр. Есть хороший сиг. Николай с чувством глубокого удовлетворения обвёл взглядом своих потенциальных сотоварищей.. Андрей брезгливо, двумя пальцами вытащил из вороха журналов ,,Рыболов” подвернувшееся огромное увеличительное стекло, напрочь засиженное мухами и принялся с преувеличенным вниманием рассматривать окрестности озера. Юра прыснув в кулак, толкнул его под рёбра локтем. Оба они через секунду мерзко ржали, притворно рыдая в объятиях друг друга.. Андрей первым сквозь смех сумел выдавить из себя: - Яковлевич, ты хоть примерно знаешь, сколько таких озёр вокруг Вьюжного?! И бензин палить не надо и задницу морозить не придётся чёрте где.. Николай смотрел на Андрея поверх очков, как добрый отец на несмышлёныша сына. Нежно и терпеливо. И ничуть не смутившись, завёл свою песню с начала: - Я поговорил с одним знающим человеком (Николай особо нажал на слово ,,знающим”.. ) и он мне всё подробно объяснил. Тут Николай двумя пальцами, тщательно оттопырив мизинец, без всяких театральных пауз вытащил из того же дипломата козырнейшего из всех козырных тузов…

Андрей с Юрой с трепетом и благоговением, без скабрезных приколов смотрели как Николай разворачивает настоящую генштабовскую полукилометровку… Карта была сильно затёрта на сгибах и местами отсвечивала масляными пятнами. Центр листа был богато украшен чайного цвета кругами, по размеру точно соответствующим пятидесятиграммовым стопкам. Все грифы и секретные пометки были тщательно обрезаны или вытравлены хлоркой. Но сами окрестности Туманки карта передавала с микроскопической точностью. Андрей и Юра впились глазами в линии и обозначения, шарили глазами, жадно впитывая новую информацию и оживлённо обсуждая точность обозначения мест, уже известных и пройденных. Руки их, мозолистые и заскорузлые почти ласкали бумагу на столе, разглаживая складки и морщины редкой драгоценности. Натрещавшись вдоволь и обменявшись бурными впечатлениями, Андрей с Юрой уставились на Яковлевича с неприкрытой жаждой подробных объяснений. Довольный произведённым эффектом, Николай степенно продолжил: - Карту дал мне на время знакомый военный. Он в Туманном служил, много рыбачил и знает, где есть рыбка. Когда полк его вывели оттуда, уехал на Большую землю, карту оставил друзьям. Мне он посоветовал именно это место, потому что мужики из Туманного туда почти не ходят. Они большей частью на снегоходах на Восток ездят. В ту сторону рельеф местности для снегохода поудобнее, да и рыба другая. Так что рыба в озере есть и неплохая. Он свои отметки с карты не стирал. Николай потыкал пальцем в поверхность изображенного на карте озера. Андрей сообразил, что цифры у нарисованных карандашом крестиков – это обозначения глубин, даты и количество уловов.. Юра тоже догадался, какой подарок преподнёс неизвестный человечище далёким и совсем незнакомым ему людям и присвистнул. Одно дело - ехать на удачу, совсем другое дело с такими разведданными. Всё складывалось куда как более благоприятно. Бродить на лыжах в окрестностях Туманного в поисках рыбы можно неделями… Довольный произведённым эффектом Николай конструктивно наметил план дальнейших действий: - Карту озера копируем, двухкилометровку берём с собой, там вокруг этого озера есть ещё перспективные места. Юра не сходя с места выдернул из под стола внушительных размеров кусок оргстекла. Разместив его на спинках двух стульев, он включил переноску с лампочкой ватт на двести и положил её на пол. Николай вытащил из дипломата цветные карандаши, разложил карту на оргстекле, накрыл калькой и работа закипела. Высунув языки от усердия, Николай с Андреем обводили контуры озера, отметки глубин, набрасывали блиц – планы, прикидывали что нужно из еды, кто возьмёт палатку, во что разливать водку, когда выезжать, какие лыжи взять Кольке и много ещё всякой всячины…. Юра утюгом шустро напаивал двухкилометровку на целлофан, паковал свои пожитки в коридоре и поддакивал по ходу вёрстки планов, внося свою посильную лепту.. Грузить барахло в машину еле закончили к семнадцати часам. Москвич существенно присел на снег от груза, но Андрей успокоил компанию: - Допрёт в лучшем виде. Движок двухлитровый, я сам форсировал. Усталая, но довольная проделанной работой компания, обменявшись крепкими рукопожатиями, единогласно порешила выезжать завтра, в 8 часов утра.

,,Завтра” наступило очень быстро.. Обрывки смутных снов облетели, как скорлупа с варёного яйца. Андрей заранее прогрел машину и не торопясь поехал по адресам. Пока то, пока сё… Бодрый Коля уже стоял на крыльце с внушительной сумкой провизии: - Я тут бутеров в дорогу настрогал! Андрей тут же отомстил за вчерашние Колькины юмористические поползновения: - Нормальные то рыболовы детей в ночь перед рыбалкой строгают… Бутеры то хоть с колбасой? Пропустив прикол мимо ушей, Коля растерянно захлопал глазами: - Не, с сёмгой… А что? Тут Андрей взвился в полный голос: - Ну началось в колхозе утро!!! Яковлевич, ты что с дуба рухнул?! Ну кто рыбу на рыбалку берёт? Николай напустил на себя обиженный вид и сухо отбрыкнулся: - Я сейчас всё в мусорку выкину. Андрей любил бутерброды с сёмгой и лишаться удовольствия не собирался: - Я тэбе виниму.. Спы уже давай.. Николай по хозяйски разложился на переднем сиденье, тщательно рассовал по щелям все свои пожитки, всем своим видом показывая, что находится он здесь только благодаря повышенному чувству мужского долга и порядочности.. Юра же, уловив в пространстве машины напряг, молча мухой загнездился на заднем сиденье без попыток покачать права и обострить ситуацию. Приторочив тёплые вещи под голову он устроился лёжа, вальяжно заняв весь задний диван своим туловищем, а пространство под ногами едой и прохладительными напитками. Проделал всё это он быстро и чётко, причём совершенно не отсвечивая. Мысленно перечислив всё необходимое, взятое, нужное и не очень, Андрей от души нажал на газ… Москвич, процарапав шипованным Матадором оттаявший асфальт, бодро двинулся на выезд из города. Проехав городское КПП в гробовом молчании, заскучавший Андрей было включил магнитолу с намертво закисшей внутри ещё в перестройку кассетой Пениса Мяги и Анне Занавески, но Николай решительно пресёк попытки водителя развлекаться в одиночку и выключил бурбулятор безапеляционно небрежным движением левой руки. Николаю было позволено и не только это. По сути Николай был мужиком. Хоть и в оболочке рафинированного интеллигента и программиста, но мужиком. Он молча тянул лямку наравне со всеми всегда, когда её нужно было тянуть. Николай никогда не выпячивал своего начальственного положения, всегда безошибочно находя золотую середину между панибратством и высокомерием. Часто пользы от него было больше, чем от многих других матёрых руководителей, ибо мозгом он пользовался реально по назначению. Кроме всего прочего, Николай был матёрым радиолюбителем. Его связи в эфире и информированность иной раз вызывали неприкрытую желчную зависть у местного бомонда. Программа Время не успевала за Яковлевичем в среднем на неделю. Народ только что не конспектировал богемные сплетни из столицы в соло исполнении Николая Яковлевича. Травить байки Николай мог сутками, пока не заболят рёбра у слушателей. Мог не напрягаясь осветить внутриполитические, экономические проблемы родной страны в любой момент её существования, причём на уровне вне сознания большинства разинувших рты слушателей… Андрей понял его движение как жест примирения и пошевелил ягодицами на сиденье, устраиваясь поудобнее в готовности послушать что ни будь интересное. Николай не обманул надежд своих слушателей, но начал шокирующе парадоксально: - А что вы парни слышали про Гиперборею?

Юра аж подавился храпом на заднем сиденье: - Гипер – чё?! Борю куда?! Андрей осторожно блеснул эрудицией, почерпнутой в желтой прессе: - Это та, что прародина человечества? Юра закрыл ладонями лицо и застонал: - Бляяя.. Во я попал…. Яковлевич, ничуть не стушевавшись, подвёл промежуточные итоги: - Та-ак…. Мне с вами всё ясно. Сегодняшний рассказ я посвящаю ликвидации дремучей исторической неграмотности среди обывателей Вьюжного! Основной темой сегодня будет краткий обзор далёкого и не очень прошлого нашего неповторимого края в свете исторических и паранормальных явлений ! Ехать было далеко, радио после Мурманска не работало на глушняк, поэтому ответом Николаю было ревущее в две глотки, истошное и радостное: - УРРАААААА!!! Глаза у встречного водителя Жигулей округлились и он на всякий случай принял слегка ближе к обочине. Николай, выковыривая мизинцем звон из левого уха, наконец то заулыбался: - Придурки…. Ладно! Поехали… Вы что ни будь слышали про Барченко? Был такой Русский учёный. Занимался исследованиями паранормальных возможностей человека. – Этим сейчас никого не удивишь, мы уже Деви Марию Христос живьём видели… - Подал голос с галёрки Юра, по ходу уже тщательно чавкая Колькиным бутербродом с сёмгой. Николай решительно переставил сумку с бутерами подальше от Юры и степенно продолжил: - Жрать общественные бутеры в одно лицо, Юрий, это дурной тон. Как и перебивать рассказчика некомпетентными репликами с места. Для особо одарённых разъясняю - Александр Васильевич Барченко родился в 1881 году и никакого отношения к нынешним шарлатанам околовсяческих наук не имел. Человек на серьёзной медицинской основе того времени изучал телепатию и гипноз. – Я что то про него читал, вроде как у него конёк был – мистика… Андрей непроизвольно сыпал Яковлевичу соль на сахар…. Но давить оратора в Николае мелкотравчатым сарказмом уже было поздно. Николай вышел на высокую орбиту повествования решительно и всерьёз. - Мистика в его работах – это не более чем дань поветриям того времени. Барченко был хорошо знаком с работами француза Блондло. Вот тут то и таится самое интересное… Француз один из первых предположил, что мозг человека излучает психофизическую энергию, или по моде того времени Х – лучи. Французы Шарпантье и Андре доказали, что любая мозговая деятельность человека сопровождается сильным излучением. Сейчас это уже не вызывает никаких сомнений, но тогда это было шоком для научной общественности. Барченко не удовлетворился результатами чужих работ и начал проводить свои собственные опыты по изучению мозговой деятельности человека..

Голос Яковлевича метался и бился в тесной жестяной коробке Москвича, постепенно набирая силу и мощь Левитана. Андрей и Юра постепенно стряхнули с себя ленивую дремоту и врубились с Николаем в ожесточённое перепиралово. Москвич тем временем бодряково наматывал километры серой ленты асфальта на почти новую зимнюю резину, унося в снежную дымку и самих рыбаков и их мнения и их аргументы…. За криками и спорами незаметно проскочили Мурманск, Североморск третий, поворот на Териберку. Каждый раз, когда устанавливалось жалкое подобие паузы для осмысления приведённых Николаем фактов, оратор словно издеваясь, подбрасывал ещё более невероятные версии и выводы. Юра только что из штанов не выпрыгивал, давно уже забыв и думать про сон: - Какой леший этого твоего учёного на Мурман то попёрло? Где тут в тундре на хрен гипноз?!!! Николай затыкал жерло оппонента очередным бутербродом с сёмгой и невозмутимо продолжал: - Издревле в Ловозёрских тундрах у лопарей было распространено одно очень интересное заболевание – арктическая истерия. По сути это была массовая форма психоза. Но что очень интересно, люди, пораженные этой болезнью, в точности повторяли все движения других людей, и даже на расстоянии безоговорочно выполняли любые приказы. Это явление интересовало не только Барченко. Академик Бехтерев в Институте мозга искал научное объяснение этим фактам.. Андрей не утерпел и выложил, как ему казалось железный аргумент, щедро сдобренный вполне ядовитым сарказмом: - Милейший Николай Яковлевич! Факты, подобного рода, если таковые имелись, просто не могли не заинтересовать тогдашнее НКВД как таковое вообще и руководство страны в частности! Николай посмотрев поверх очков на неразумного оппонента, ничуть не смутившись, вкрадчиво продолжал: - А кто по твоему финансировал все эти экспедиции на Мурман? Кто выделял людей, организовывал транспорт, охрану? Кто систематизировал и засекречивал все материалы экспедиции? Мурманское ГУБЭКОСО принимало активнейшее участие в экспедициях в Ловозёрские тундры просто так, за красивые глаза? И это при том, что по сути это не геологическая экспедиция и даже в отдалённо перспективе она не могла принести хоть какой ни будь материальной выгоды государству. И тем не менее государство пошло на серьёзные вложения в те тяжелые времена, понимая всю глубину и необычность открывающихся перспектив. Тут без НКВД никак не могло обойтись. Я тебе больше скажу, Барченко был хорошо знаком с Глебом Бокия. Генрих Ягода лично интересовался работами Барченко по оккультизму. Тут можно смело говорить, что о всех результатах работ Барченко однозначно знал и товарищ Сталин, лучший друг всех советских учёных… - Ну ты тут наворотил!!! – Юрик сумел судорожно проглотить огромный бутер за два приёма и жаждал Колиной крови как никто другой: - Всё в одну кучу! Как твой долбаный гипноз стыкуется с твоей долбаной Гипербореей в твоих долбаных Ловозёрских тундрах?!!!

Николай, как воспитатель несмышлёнышам в детском саду, без нажима втемяшивал прописные истины: - Да что тут непонятного, Юра? На территории Кольского в древности существовала высокоразвитая цивилизация. Лопари – далёкие потомки современников той цивилизации, хранители тайн древности. Всё просто! В машине установилась прозрачная тишина.. Андрей, придавленный обилием чудовищно неординарной информации, кучей сваленной в неподготовленный мозг, осторожно протянул сомнительную ноту: - Не, ну Коль, должны же быть хоть какие то доказательства……. Голос Николая обрёл стальную нотку звенящей самурайской катаны: - Ты прав. Давай перечислим только факты. На Шпицбергене есть уголь! Яковлевич уже привычно, отработанным движением метнул очередной бутерброд в приоткрывшийся было рот Юры.. – Это говорит о том, что миллионы лет назад там был другой климат и тысячи лет подряд там росли деревья. Уровень океана был существенно выше. Это доказывают и те ракушки, что мы с тобой видели на сопке возле Сайды, метров 60 над уровнем моря и Урагубские террасы по руслу реки. То, что климат на Севере был теплее, можно принять за факт однозначно. Далее – сейды. Мы имеем дело с установленными разумными существами мегалитами. Юра с обезьяньей ловкостью решительно отбил очередной бутерброд и пока Яковлевич выцеливал в сумке следующий, успел выпалить всё, что нагорело в его пролетарской душе: - Камни ледник оставил, когда таял!!! Яковлевич спокойно откусил отбитый Юрой бутерброд и подпихивая пальцами в рот куски рыбы, легко поставил возмущенного оппонента в тупик: - Ты мне по простому, на пальцах объясни, почему в одних районах сейды стоят на трёх камнях к примеру, а в других местах все лежат в скальных трещинах?! Есть поля сейдов на трёх опорах, причём одна опора собрана из трёх мелких камней. Это твой ледник рассортировал что ли? Андрей задумчиво почесал затылок, Юра отнял у Яковлевича уже надкусанный бутерброд и впился в него прокуренными зубами, ибо крыть было нечем. Оба они не раз встречали в тундре поля однообразно сконструированных сейдов. Рукотворность их бросалась в глаза своей очевидностью.. – А между тем всё очень просто. Сейды – это следы разумной цивилизации. Нам пока не дано понять, как и с какой целью они были сооружены. Но смысл есть, поля сейдов имеют чётко выраженную систему, по крайней мере те, что сохранились в первозданном виде. Николай хлебнул чаю из крышки термоса и Андрей успел вставить свои пять копеек: - Коль, но в таких масштабах камни ворочать в тундре, это ж надо уймищу народа понагнать… Я уж не говорю о том, что лопари по сути своей ни разу не инженеры. Николай, как оказалась использовал минутную паузу лишь для того, что бы опять ошарашить и так уже полностью дезориентированных слушателей: - А кто сказал, что это были лопари? Мы же перечисляем реальные факты, так давай к ним и вернёмся. Ты же знаешь Большой Олений остров? - Андрей даже лоб не наморщил, все топонимы своего района он знал наизусть: - Кто ж Оленьего не знает? За Екатерининским, через проливчик.. – Правильно. В 1925 году один топограф, проводя на острове картографическую сьёмку, обнаружил захоронение древних людей. Первые раскопки на этом месте были чуть позже, в 28 году, палеонтологической партией Антрополог этнографического отряда Кольской экспедиции Академии наук. Экспедиция обнаружила 11 погребений человека, возраст захоронения примерно 3200 лет. Опуская мелкие подробности, скажу только, что по предварительному анализу строения черепов умерших, были они не монголоидного и не европейского типа.. Что это за народ, никто точно пока не знает, но то, что они существовали здесь, выживали, за 1200 лет до Рождества Христова, это есть железобетонный факт. Ещё накидать фактиков?

- Притормози на вечер сказки со своей Гипербореей, усеянной Сейдами, уже приехали… Андрей аргументированно возразить Яковлевичу не сумел и был по большому счёту рад прибытию на место. – К слову сказать от Сейд - озера мы будем совсем недалеко. - Николай вертел головой во все стороны, пытаясь разглядеть легендарный посёлок: - А где Туманный то? Двое мужланов не утерпев, хором попытались сострить, явно ощущая свое превосходство в опыте и осведомлённости: - Где - где?! Ясен пень - в ТУМАНЕ!!! Над шуткой пришлось смеяться самостоятельно, в два лица. Николая солдафонский юмор не прикалывал. Андрей заглушил движок и тыкнул пальцем в снежную дымку: - Вон там поворот на Туманку. А нам сюда, на водокачку. Палец его повернулся в диаметрально противоположном направлении. Стаскивая с багажника лыжи Андрей не сдержался подковырнуть Яковлевича: - И до Сейд - озера отсюда, как до Китая раком, километров под сотню напрямки будет. А по дороге - даже примерно себе не представляю.. Холодный Северок с мелким снегом ласково трепал Яковлевича по лысине, явно пытаясь остудить его наступательный пыл, но он не сдавался: - Сейд – озеро существует на Мурмане не в единственном экземпляре. Их четыре. Одно из них от Туманного в 15 километрах. – А на кой нам аж четыре Сейд – озера? – Юра уже выковырял все свои пожитки на высокую обочину и прилаживал лямки рюкзака под толстую куртку половчее. – Есть версия, что древние люди таким способом сохраняли свои святыни, путали врагов, прятали от посторонних глаз… Одинокая фигура Яковлевича в домашних тапках, посреди заснеженных сопок от горизонта до горизонта, вызывала какую то щемящую жалость, как к потерявшемуся на вокзале котёнку.. Пока Яковлевич медитировал, рассматривая размытый снежной крупой горизонт, Юра с Андреем выгрузили из машины всё остальное и затаращились на Яковлевича.. – Коля, а мы кино снимать будем, или как? – В смысле? – Встрепенулся Яковлевич. – Я в том смысле, что надо бы по планам машину к пожарникам поставить, да на озеро чухать. – Юра был прав настолько, насколько можно быть правее. - Место найти для лагеря, обустроиться. Цигель – цигель, ай лю – лю!!! Помидорами шевели, что ли!!! - Да - да… - Коля улыбался и стоял столб столбом посреди еле чищенной грейдером дороги. Андрей вывел его из ступора, нежно потянув за рукав свитера: - Коль, не спи, замёрзнешь. Барахло напяливай, я к пожарникам сгоняю, мобиль на стоянку пристрою. Николай под бодрящие матюки Юры понемногу выходил из коматоза, натягивая на себя штаны . Андрей осмотрев машину ещё раз, положил литровый пузырь на переднее сиденье и чиркнул стартером. В зеркале заднего вида таяли окутанные снежной дымкой две тёмных фигуры, радужно подсвеченные низким солнцем, одна повыше, размахивающая руками как горилла после спаривания, вторая пониже и потолще, сгорбленная. ,, Ничего” - подумалось Андрею мельком – ,,притрутся помаленьку”…

Снежок под ногами приятно похрустывал, Андрей бежал лёгкой трусцой от пожарки, принюхиваясь к ленивому Северку и прикидывая, чем мазать лыжи. Сквозь мягкий снежный заряд доносились вопли Юры. ,,Немного перебарщивает” - подумалось Андрею и он поддал темп - ,,Как бы разнимать не пришлось”. Картина открывшаяся минутой позже, была написана махровым маслом.. Яковлевич, потея лысиной пытался перегнуться через свой живот и натянуть резинки креплений на ботинки. Лыжи разъезжались в стороны и выскальзывали из под него, живя совершенно самостоятельной жизнью. Николай падал, лыжи визжа от восторга взлетали в небо и весело кувыркались в свободном полёте. Яковлевич, хватаясь за отшибленные места, собирал их обратно в кучу и снова пытался взгромоздить на них свою тушку.. Юра, едва заприметив Андрея, заревел как паровоз на обгоне, протягивая руки к небу с апелляцией ко всем Богам на местном изысканно – матерном наречии… Из сбивчивого, но бесконечно эмоционального текста стало совершенно отчётливо ясно, что на лыжах Яковлевич ходит не умел. Прибитый этой новостью Андрей остолбенел в десяти шагах от Николая. Юра наконец то поперхнулся матами на вдохе и схватив голову заскорузлыми ручищами присел на сугроб отдышаться. Слышно было только причитания ползающего на четвереньках Николая, перечислявшего все те колена русского народного мыслеизъявления, которые чисто случайно не вошли в спич Юрика.. Первым опомнился Юра. Сплюнув догорающий уже на губе бычок, он решительно подбил бабки: - Значится так, граждане тундрюки! Лыжи несём в машину, спускаемся с барахлом на водохранилище пешком, ловим там что Бог пошлёт. Вечером снимаемся домой. Прения считаю излишними, точка. Николай было начал бодро уговаривать: - Мужики, всё будет нормально, я в институте на лыжах… Но осёкся, встретившись глазами с Андреем. – Яковлевич, нам через перевал идти надо. Ногу подвернёшь, или куда на спуске улетишь, что нам с тобой потом делать? Там хоронить? Сюрприз ты конечно отмочил знатный… Раньше сказать не судьба была?! Я валяюсь….. Андрей подошел к Николаю и молча вырвал у него лыжи. Смахнув налипший снег, одну лыжу он бросил Юрику, поудобнее перехватил вторую и достал нож. Юрик молча достал свой. Николай протянув руки к лыжам, было недоумённо открыл рот, но очевидное решение проблемы было простым, как напильник без ручки. Юра с Андреем принялись соскабливали с лыж пропитку и мазь. Андрей по ходу откорректировал планы Юрика. – Идём на водохранилище, смотрим как наш пастор Шланг шагает на своих новеньких снегоступах . Там решаем, что пить, куда и под кого ходить. Такой вот план. Юра выслушал план стоически, не дрогнув. Яковлевич – чуть не со слезами благодарности на глазах. Но в целом план был принят единогласно и в первой же озвучке. Пока Яковлевич героически преодолевал могучий бруствер своего живота в очередной раз, Андрей с Юрой не только снарядились, но и успели пробить лыжню через обочину дороги. Яковлевич железным дровосеком было стартанул по горячке, но тут же был застопорен прямо на взлёте. Юра вывалил из его пионерских размеров рюкзака почти половину шмурдяка в свой, не забыв щедро поделиться с Андреем. Хором они проинструктировали отбивающегося Николая: - Никуда не торопишься, не суетишься! Идёшь по лыжне аккуратно, не напрягаясь, плавно шевеля булками. Никого не пытаешься догнать! Никакого героизма, что не так, сразу говоришь! Коля кивал головой, хлопал глазами и чуть не плакал от обиды и бессилия. Его просто так и подмывало треснуть кому ни будь лыжной палкой между глаз…

– Ладно, пошли… Я первым. Юра махом перемахнув обочину, зашуршал лыжами по пологому спуску к водохранилищу. Яковлевич неуверенно, но на своих ногах, без помощи посторонних форсировал снежный отвал, оставленный грейдером. Андрей отпустил его метров на тридцать, осмотрелся вокруг и не торопясь заправившись, сошел на лыжню. До водохранилища спустились без приключений. Яковлевич довольно уверенно перебирал ластами по сугробам и за весь спуск даже ни разу не упал. Скорость конечно была скорее пар олимпийской, но уже можно было на что то рассчитывать. Андрей показал Яковлевичу на большой камень, лежащий на противоположном берегу водохранилища: - Дуй туда, Бьерн в дали, Мла.. Ровненько и без суеты. Мы сейчас… Коля не успел даже обиженно шмыгнуть носом, как Юра скользнул в одну сторону, Андрей в другую. Солидно повисев для виду на лыжных палках, Коля почапал в указанную сторону, пытаясь обходить скользкие места. К его приходу Юра был уже там, Андрей на подходе. Усадив Колю на рюкзак, Юра сухо докладывал: - Народ на прошлые выходные был, двое, мурманские. Сижок мелкий, налимчик, всего с десяток. Ничего приличного. – В той стороне народ жерлицы ставил, штук двадцать. Но нигде крови нет, лисица всё обшарила с утра, диагноз тот же… - Андрей выразительно посмотрел на полные снега облака, старательно полирующие лысины близлежащих сопок: - Надо бы порешать, куда наступаем…. Николай вертел головой от одного к другому, пытаясь сообразить, о чём разговор. Андрей не торопясь пояснил: - Яковлевич, на водохранилище этом рыба не идёт, народ сюда почти не ходит, разве что залётные. Делать нам тут особо нечего. Яковлевич было напрягся: - Нет, я могу понять, что если кровь у лунки, то рыба была… Чешуя там, размер можно предположить, но сколько штук и почему мурманские, да ещё двое?! Вы меня дурите что ли? Юрик, почёсывая задумчиво репу с затылка, доходчиво довёл до сознания пассажира: - Рыбу на солнце днём пригревает, она под собой лунки протаивает. Мурманские, потому как курицу в ,,Полярку” завернули. На газете - адрес для почтальона… Пузырь пустой на льду один, литрович. Но, сейчас не о том речь. Ты сам то как? До озера дойдёшь? Николай мысленно досчитал до десяти, подавляя нахлынувшее желание обогатить русско – матерный словарь на пару – тройку страничек, представил себе карту маршрута и глядя в глаза Юре, твёрдо заявил: - Дойду.

На Одъявр вышли уже ближе к вечеру. На Яковлевича жалко было смотреть.. От него валил пар, дышал он как загнанная лошадь. Юра с Андреем шли впереди, натаптывая Яковлевичу лыжню. Смеяться они уже не могли, болели рёбра. Остроты и подколы закончились ещё на первом подъёме. Коля шел налегке, остатки вещей у него силой отняли ещё перед спуском с перевала. Его расхристанная фигура с трудом маячила в начале озера. Юра тянул к ручью. Андрей понимал его без слов – оттаявший ручей нёс под лёд кислород, вся рыба там. Но Яковлевичу это всё уже было глубоко по барабану… Ноги от напряжения сводило судорогой, дыхалки совсем не осталось, двигался он исключительно усилием остатков воли. Переглянувшись, Андрей с Юрой решили встать на ближайшем мысу, оттаявшем с южной стороны. В принципе терпимо, всё недалеко, место ровное и сухое. Коля рухнул посреди полянки каменноугольным пластом, обозначая всем своим туловищем место под палатку. Юра снял с него лыжи, Андрей достал сухое бельё из Колькиных пожитков: - Коль, бельё переодень, мы тебя в грязном закопать не можем, мы правильные пацаны. Николай с трудом перевалился на спину и усилием воли отогнул средний палец на правом кулаке. Материться у него не было ни каких сил. Юра завёл ,,Шмеля,, Андрей принялся раздевать Николая. Палатку из парашютного шелка поставили прямо на стонущего Яковлевича. Николай приходил в себя мучительно долго. Юра не давал ему кемарить, постоянно дёргая по мелочам на малороссийском наречии: - Мыкола, посолы тюрю… Коля вяло отбрыкивался на крымском диалекте: - Це нэ тюря. Бильше похоже на гуляш.. - Ну так соли гуляш…. мамина мама! Андрей, глядя на эти безуспешные попытки реанимации, решительно перешел к интенсивной терапии, потянув из рюкзака полторашку со спиртом. Коля, ощутив ноздрями запах марочного ректификата, выгнанного из карельской сосны с северной стороны сопки, неожиданно взбрыкнул как дикий мустанг: - Так! Отставить пить эту дрянь! У меня там, в рюкзаке… Андрей поржав для приличия, достал пластиковую двушку из Юркиного рюкзака: - Ну, чем ты нас тут собрался побаловать? Коля, с трудом прислонившись спиной к рюкзаку попытался изобразить на своём лице достоинство, приличествующее торжественному случаю: - Это крымская Массандра, домашнее вино. Очень вкусное и очень полезное. Юра презрительно скривился: - Сухое что ли?! Андрей брезгливо рассматривал содержимое кружки, явно не понимая, что с ним делать дальше. Юра решительно исправил ситуацию, плеснув в кружку сверху на два пальца спирта: - Не пропадать же добру.. Пока возмущённый святотатством Яковлевич хватал ртом воздух , мужики чокнулись кружками и залпом выпили. Вздохнув, Коля задумчиво глянул в свою кружку и долил спирта: - Точно - придурки…….

Андрей сквозь приятную тёплую дрёму ощущал запах слегка подгоревшего масла и свежеиспечённых блинов, острую нотку технического ректификата, удачно оттенённую домашним вином, запахи сохнущих вещей, лыжной мази и Юркиных овальных сигарет ,,Смерть шахтёра”….. Идиллию несколько портили стоны и нервные выкрики Николая, менявшие тональность и тембр где то совсем неподалёку. Андрей выпростал руки из спальника и потянулся. Юра по деловому сухо, сразу впихнул ему в одну руку кружку с ,,массандрой”, в другую свёрнутый в трубочку обжигающий блин. Андрей не спеша, вдумчиво, втянул ледяную ,,массандру” через зубы. После минутной паузы не спеша обнюхал со всех сторон блин и положил обратно в миску. - Кайф…… Уже обуваясь походя подковырнул: - Не, Юр, зря ты на сухое вино гонишь. Вещь! – И тут же поставив точку на юморе, сухо поинтересовался по делу: - Чё Колян то разоряется? Юра, не отвлекаясь от жарки блинов слегка улыбнулся: - Личинку пошел ксерить….. - И чё? Не пролазит что ли?! - Притворно удивился Андрей. – Да не….. Сесть не может… Андрей нашарил глазами брючный ремень и крикнул в пустоту Николаю: - Яковлевич! Берёзу ищи потолще, площадку для отстрела второй ступени топчи! Я ща подойду!!! Юра давясь смехом беззвучно сползал на коврик, не забывая при этом переворачивать блины: - Чип и Дейл спешат на помощь… Всё, иди уже, а то я ща уссусь…… Минут через пятнадцать спасательная экспедиция вернулась с полной и безоговорочной победой. Яковлевич хоть и выглядел слегка помятым после вчерашнего, но держался браво: - Ну что, орлы? Завтракаем и идём рыбу ловить? Юра подчёркнуто официально развёл руками, молча демонстрируя накрытую поляну. Спирт был уже заботливо разбавлен сухим вином и заслуженно занимал центр импровизированного стола. Николай устраиваясь поудобнее на негнущихся ногах, было засомневался: - Мужики, может не будем пить с утра пораньше? - Как можно! Конечно же не будем! – Дипломатично соглашался Юра, протягивая ледяную ,,массандру” по примеру Андрея мелкими глотками через зубы. Андрей не решился отвлекать Юру от святого, плеснул себе и Николаю самостоятельно и подтянул миску с блинами поближе. Жизнь понемногу налаживалась….. По рыбалке порешали так – Николая оставили недалеко от лагеря, вблизи впадающей речки. Юра взял на себя среднюю часть озера, Андрею, как самому молодому достался север озера с истоком реки. – Перфорируем озеро по намётанным точкам, пробиваем где клюёт! – Самозабвенно излагал планы Юрик, размахивая картой. - К обеду собираемся тут на худсовет и перекус. А там по ситуёвине! Юре никто не возражал, все увлечённо поглощали блины, запивая волшебной ,,массандрой”…

Две чёрные точки на льду мельтешили как муравьи до самого обеда. Наконец то Андрею надоело бегать между лунками и он двинулся к Юрику. Юра задумчиво сидел на стульчике и нервно дёргал удочкой в рваном темпе. На льду лежало три небольших сижка. Не оборачиваясь, Юра лаконично поинтересовался: - Ну? Андрей было открыл рот, но Юра и так сообразил: - Понятно… Пошли к академику, он за весь день ни разу со стула не встал, заснул наверное. Похаваем хоть… Коля не спал. Коля ловил рыбу. Кучи было две. В одной были сиги, причём некоторые грамм по пятьсот, в другой какие то рыжие окуня мелковатого размера. Коля зашикал на не званных гостей и тут же вытащил ещё одного приличного сижка. Андрей по пластунски, стараясь не дышать, подполз к Яковлевичу. Юра навис над Колей немым вопросительным знаком с другой стороны. Николай орудовал удочкой с виртуозностью фокусника. Глаза у Юры и Андрея пучились всё больше и всё шире.. Глубины было едва – едва метр. Наживки почти не было, на непонятной, чёрного цвета крохотной мормышке был прицеплен еле живой одинокий мотыль. Подблёстка совсем не было. Коля медленно опустил всё это хозяйство в лунку правой рукой, левой успевая подсыпать в лунку пяток живых мотылей. Мормышка едва достигла дна, как чахлый кивок разогнулся, демонстрируя сиговую поклёвку. Николай коротко подсёк и по хозяйски деловито вытащил очередного сижка. Шепотом, тыкая пальцами, ногами и жестикулируя бровями, Николай выдал чёткие инструкции: - Удочки вон там, в коробке. Мотыль в желтой банке из пенопласта. Лунки насверлены вон там. И тихо что б, кони….. Андрей с Юрой привидениями шмыгнули в разные стороны, к соседним лункам, разбирать снасти из паутинки. Николай успевал посматривать в обе стороны и корректировать по ходу, шипя на всех как змей – искуситель: - Мотыля за самую головку цепляй, нежненько…. Медленней, медленней опускай… Прикормки немного насыпь… Давани пару мотылей, чтоб запах был… Юра ловил каждое слово на лету, конспектируя на подкорку, Андрей вспотел, пытаясь своими заскорузлыми сосисками проткнуть крохотного мотыля в кончик головки. Но каждое слово Яковлевича пролилось манной небесной. Андрей с удивлением увидел, как чаморошный кивочек удочки дрогнув пару раз, уверенно прогнулся вниз. На крючке болтался рыжий окунёк пиписечного размера. Коля тут же оперативно прошипел телефонограмму: - Это ёрш.. Цепляй опять мотыля и медленно опускай, сейчас сижок будет, не зевай… С другой стороны от Кольки задёргался Юрик. По его судорожным движениям было видно, что попалось что то крупное… Но Андрею было некогда рассматривать перепитии борьбы Юрика, кивок в его лунке разогнулся вверх, демонстрируя поползновения сижка безнаказанно сожрать наживку. Убедившись, что процесс наладился, намолчавшийся за день Яковлевич прошипел весь сюжет поиска рыбы: - Я тут лунок с десяток насверлил, пока ступеньку от речки нашел.. Причём он гад на опарыша брать не хотел… Я тут в сторонке, на промоине мотыля немного намыл…. Вот тогда он пошел, сучонок…. Но ёрш его от наживки всё равно отгоняет…. Поэтому вы ерша не отпускайте, он опять клевать будет…. Отловив паузу в поклёвках, Николай, покопавшись за пазухой кинул Юрику пару завёрнутых в целофан бутеров: - Андрюхе оставь… Вслед за бутербродами в сторону Юрика полетела и начатая бутылка волшебной ,,массандры”……

Клёв завял только к вечеру. Под недоумёнными взглядами мужиков Коля стоически перечистил всех ершей. Сига всего выпотрошили и сразу присолили в мешок. Мелочь назначили в уху. Андрей успел поставить с десяток поставушек на налима, щедро снабдив их сиговыми потрохами. В палатке стоял неуёмный гвалт, все орали и обменивались впечатлениями. Главенствовал герой дня, он же и варил уху, неизменно пресекая ложкой все поползновения немытых рук: - Так, орлы, всем терпеть! Сейчас ерша вынем, сижка запустим.. Юра с Андреем, не евшие с утра ничего, кроме пары бутеров костерили Яковлевича на все лады, тщательно выбирая слова. Ибо Коля лупил длинной ложкой без промаха, явно рассчитываясь за лыжный переход. Из льгот была разрешена только ,,массандра” в умеренных количествах под ещё вчера сдохнувшую сосиску с хлебом. – Сига я учился ловить ещё на Ангаре - Раскрасневшийся Николай выгребал шумовкой уже разварившегося ерша в подвернувшуюся крышку от котелка. – - На Ангаре сиг легко бывает по пять кило… Юра перещупал уже все мормышки Николая и пробовал паутинку лески на разрыв: - Чё за хрень? Толщина ноль – ноль да хрен вдоль… А держит – мама не горюй! Довольный произведённым эффектом Николай важно давал пояснения, по ходу запуская в уху сига: - Это японская. Мне знакомый радиолюбитель переслал с Дальнего Востока. Экскульзиф, мамина мама.. Коля выразительно посмотрел на Юрика, выцеливая ложкой лобные доли: - Наливай, поехали…. Уха была сродни божественному нектару… Впитывали и поглощали молча, тщательно смакуя непривычно насыщенный золотистый бульон. Андрей упал на спину молча, как гладиатор. Юрик, сползая спиной по стенке палатки никак не унимался: - Яковлевич, мы тебя завтра не только обловим, но и переловим… Андрюха, завтра пойдём на верхние озёра, кумжа с гольцом надёргаем! Николай, процеживая остатки волшебной ,,Массандры,, через зубы, грустнел на глазах: - Парни, в сторону Сейд - озера не ходите… Я вам не всю историю про Барченко успел рассказать.

Андрей подтянул под голову Юркины ботинки и с трудом разлепил глаза. Юра поудобнее пристроил под спину свёрнутую куртку: - Ну, давай уже бухти там, как космические корабли бороздят просторы вселенной…. Пропустив мимо ушей рабоче – крестьянский юморок Юры, Яковлевич начал не с той цифры, на которой остановился: - Барченко расстреляли в тридцать седьмом. Андрей отчаянно борясь со сном, выдавил зевая: - А что в этом удивительного? У нас в тридцать седьмом кого только не расстреляли… Коля покивал головой и потянулся сцеживать дешки ,, массандры” из пустой бутылки: - Там Андрюха, всё удивительно… Ему конечно вменили 58 статью. Но версия следствия была для тех времён очень оригинальна. Ни много, ни мало – организация религиозно – политического центра ,,Шамбала – Дюнхорн” с разветвлённой по всему миру сетью. А задачей центра являлось подчинение политической воли высшего руководства СССР… с помощью мистических технологий прародины человечества. Юра, потянулся на своём ложе, отчаянно выворачивая челюсть в акульего размера зевке: - Богатая у пацанов была фантазия….. Николай доцедив ещё с десяток капель, так же неспешно продолжил: - Да, приговор конечно по тем временам резко выделялся из общего ряда. Но, там дальше ещё интересней. Барченко по всем документам уже числился как расстрелянный. Но сидел в спец тюрьме НКВД. Ему дали бумагу, чернила. Он писал почти без перерывов несколько суток. Бумаги тщательно подшили, опечатали и отправили спец курьером.. Коля задумчиво приложился к кружке и Андрей не выдержал: - Куда отправили то? Николай зажмурился от удовольствия и судорожно передёрнулся: - Господи, какая гадость эта ваша массандра…. Куда отправили? По некоторым признакам – на самый верх. Барченко просидел в камере ещё две недели. Очевидно, в это время его рукописи кем то тщательно изучались. Дальше - ещё грустнее… Барченко тихо расстреляли. Куда делось тело, никто не знает. Ведь в день его официального расстрела явно захоронили другого человека. Персонал спец тюрьмы, в которой сидел Барченко, расформировали. Почти все были переведены простыми вертухаями в Амурлаг, и дальше. Те, которые контактировали с ним непосредственно, умерли под благовидными предлогами – пьянство, несчастные случаи. Рукописи его больше нигде не упоминались. Ни в архивах НКВД, ни в хранилищах документов они не найдены по сей день…. Яковлевич завозился, устраиваясь поудобнее, явно пытаясь завалиться спать рядом с Юриком. Андрей без колебаний всунул ему в руку свою кружку с остатками ,,массандры” и энергично встряхнул cонное туловище, приводя его в вертикальное положение: - Слышь, ты, конспиролог хренов! Ты мне мозг не пудри, скажи честно, сам на Сейд сходить хотел?! Николай заглянул в кружку и оценив жертву Андрея неожиданно для себя утвердительно кивнул. Андрей напузырил себе чаю, больше похожего на чифир, в Колькину кружку: - Давай дальше ! - Учитывая, что никаких свидетелей почти не осталось, информации конечно очень мало…. По некоторым сведениям Барченко оставил описания ловушек, с которыми ему пришлось столкнуться в своих экспедициях . – Каких ещё ловушек?! - Во всех своих экспедициях по Кольскому полуострову Барченко постоянно сталкивался с непонятными вещами.. При приближении к поставленной цели постоянно происходили странные события. Резко менялась погода, отказывал компас. Люди и животные вдруг синхронно теряли направление движения на ровной местности. Беспричинная паника, провалы в памяти, банальные для взрослого человека ошибки. Барченко предположил, что на подходе к древним капищам существуют некие вполне реальные защитные барьеры. Тут история становится просто фантастической.. Если есть такие барьеры, значит есть и что охранять. Барченко оставил Ключ. – Ну?!!! - Баранки гну… Я понимал, что до Сейда мне не дойти. Да туда собственно и не надо идти. Максимум думал дотащиться до этого защитного поля. Если оно есть, тогда уже будут другие танцы.. А если нет, ну тогда и суда нет. Андрей с трудом разжал пальцы храпящего Юрика и добыл алюминиевую кружку с глотком красной жидкости: - Ну, за Гиперборею…

Юра решительно выкидывал из рюкзака всё, что имело хоть шанс не пригодиться. В рюкзак тщательно упаковались снасти, сухпай на сутки, тара под рыбу и немного соли. Андрей пошел ещё дальше – вытряхнул из своего огромного, маленький капроновый рюкзачок. Сухпая Андрей взял на двое суток, заварку, немного сахара, Юркин Шмель, бутылку бензина и поменжевавшись засунул в боковой карман тщательно завёрнутый в обрывок полотенца пулулитр кристалловской водки. Коля кивал головой, в пол уха выслушивая инструкции Юры: - Яковлевич, ты на хозяйстве. Лови рыбу, скирдуй в мешки. Присаливай по минимуму, а то мы хапнем и солить будет не чем. Если мы через сутки не придём, шлёпай в Туманный, ищи кого ни будь с Бураном. Пойдём мы вот так.. – Юра прочертил прокуренным ногтем глубокую борозду по карте. - Карту берём с собой. Всё. Не скучай. Юра воткнул ноги в лыжи и рывком стартанул через озеро. Андрей заправился, подтянул все ремни, одел лыжи: - Коль, ты тут голову себе не забивай всякой хренью, всё нормально будет.. Андрей хотел сказать ещё что ни будь ободряющее, но Коля сам по мужски хлопнул его по плечу: - Удачи. Андрей скользнул на лёд и волчьей трусцой двинулся за Юрой. – Стоямба, писюлино! – Юрик исполнял джигу возле лунки уже в четвёртый раз, поэтому кондовые матюки у него уже кончились и он переключился на итальянские. Андрей тихо писался от смеха в стороне, пытаясь не попасть под горячую руку: - Юрик, слабины не давай! Леска в четвёртый раз с треском лопнула.. Юрик шлёпнулся плашмя на лёд, запустив в лунку правую руку по плечо: - Сучара… Не уйдёшь, зубами вырву!!! Пока Юра выжимал одежду, Андрей набрал на берегу мелкого сушняка и распалил костерок на скорую руку: - Юр, это щука наверняка. Нам её отсюда не вывернуть, поводка стального нет, она или сама леску обкусит или об край лунки обрежет. – Да сам я всё понимаю.. – Плевался Юрик. – Обидно, голова уже в лунку зашла! Крокодил кил на пять… Юрик вертел над костром вывернутый наизнанку рукав и косился на закипающий в литровой кружке Доширак: - Я без рыбы обратно не вернусь. Коля застебает… Надо дальше идти. Андрей развернул карту, прихлёбывая Доширак с бульонным кубиком, прикинули варианты. Вариантов было не много. Скорее всего вариантов было два. Юрик его предельно решительно озвучил только один: - Мы по ходу в низине. С юга нас массив Сулейпахка поджимает. С Севера Сейдпахтовский массив.. Нам по низине, как по коридору, с этого озера прямая дорога на Сейд выходит. Пока погода есть, надо выдвигаться, время давит, дело к вечеру. Андрей, пытаясь пальцами пригладить протёртую дырку на карте, прикидывал расстояния: - Мы сейчас возле точки невозврата… Если пойдём обратно, то ночуем в палатке с Колькой. Горячий чай, холодная водка… Сиг на озере есть, клёв тоже. А вот если на Сейд пойдём, то где ночевать – не понятно. Будет ли рыба – неизвестно… Юра просасывал длинные вермишелины из кружки, верстая блиц – криг на коленке: - Мы по пырому доскачем до Сейда, вечернюю зорьку окучим и так же скачками обратно. К утру как раз обернёмся. Андрей был настроен более реалистично: - Мы уже наскакались прилично. Сдохнем без отдыха. Нужен ночлег. - И где я тебе его выгребу? – Сплюнул Юрик. Андрей дохлебал из кружки и засобирался: - Пошли, покажу что. Когда сушняк ломал, заметил. Юра нехотя пошвырял пожитки с удочками в рюкзак и шипя матюки, двинулся за напарником. Через пять минут Андрей ткнул пальцем в сугроб: - Вот. Юра сначала ничего не рассмотрел. Но присев на корточки присвистнул.. На снегу, по краю озера тянулась двойная нитка следов. Прошли на лыжах два человека, один из них тащил за собой детские алюминиевые санки. Юра щупал следы руками, крошил наст, выколупаный из следа, но резюме вынес Андрей: - Следы сегодняшние. Суббота сегодня, на рыбалку пацаны утром двинули. Идут на легке, следы не глубокие. Изба у них там. Юра отряхнул руки и поднял глаза на Андрея: - Что предлагаешь? - Если идти на Сейд, то только за этими парнями. Они местные, знают как идти, мы тупо силы сэкономим. Ну и изба.. Как, чё как там заварится, тебе сейчас ни один шаман не предскажет, но шанс существенно выше. Пошли уже, времени и так в обрез. Юрик ничего приличествующего случаю подобрать в своём суровом лексиконе не смог, поэтому ограничился крепким ударом ладони в плечо Андрея. засобирался: - Пошли, покажу что. Когда сушняк ломал, заметил. Юра нехотя пошвырял пожитки с удочками в рюкзак и шипя матюки, двинулся за напарником. Через пять минут Андрей ткнул пальцем в сугроб: - Вот. Юра сначала ничего не рассмотрел. Но присев на корточки присвистнул.. На снегу, по краю озера тянулась двойная нитка следов. Прошли на лыжах два человека, один из них тащил за собой детские алюминиевые санки. Юра щупал следы руками, крошил наст, выколупаный из следа, но резюме вынес Андрей: - Следы сегодняшние. Суббота сегодня, на рыбалку пацаны утром двинули. Идут на легке, следы не глубокие. Изба у них там. Юра отряхнул руки и поднял глаза на Андрея: - Что предлагаешь? - Если идти на Сейд, то только за этими парнями. Они местные, знают как идти, мы тупо силы сэкономим. Ну и изба.. Как, чё как там заварится, тебе сейчас ни один шаман не предскажет, но шанс существенно выше. Пошли уже, времени и так в обрез. Юрик ничего приличествующего случаю подобрать в своём суровом лексиконе не смог, поэтому ограничился крепким ударом ладони в плечо Андрея.

Две камуфлированные фигуры с рюкзаками за спиной вытянулись по лыжне на Северо – Запад. На северной части небосвода свинцовая туча с трудом отлипла от горизонта, крепкий Северяк без прелюдии сразу завёл свою леденящую песню…. - Где этот долбаный Сейд? Карту давай… - Юра стал спиной к ветру, пытаясь закурить. Ветер срезал мелкой крупой огонёк зажигалки и намочил табак. Юра ожесточённо выплюнул бумажную трубочку и она унеслась в сумерки белой чёрточкой. Андрей прислонившись к Юрику плечом вытащил из за пазухи кату: - Долбаный Сейд уже давно должен был быть по этой долбаной карте.. Надо перекурить, чаю хоть заглотить. Согреться… Юра лёг грудью на ветер в направлении к ближайшему бугру, закрывающему от ветра: - Только в темпе, следы совсем заметёт. Андрей запалил Шмеля и пристроился на удачно выгнутой берёзе почти лёжа.. Юра поставил таять снег в немытой кружке, устроившись на соседней: - Кемарни, пока закипает.. Андрей отрубился щелчком тумблера в голове, даже не успев закрыть глаза. Душу охватил леденящий холод, перед глазами понеслись размытыми силуэтами ощущения из кромешного мрака… Горячий удар в спину, ещё удар.. об землю.. Горечь сгоревшего тротила в горле.. Липкая, горячая и ослепляющая кровь.. Лицо хирурга в белой маске, скрежет зажима между позвонков.. Темень. Кромешная тьма… Руки Алкины из темноты. Перекошенное лицо Юрика.. Орёт что то. Андрей осознал себя лежащим на спине. Юрик сидел сверху и лупил его по лицу. Пока ладонями.. – Юра, я в норме. – Юра застыл на замахе. Андрей похлопал его по ноге: - Юра, я в норме, слезай. Юра осторожно сполз в снег, не сводя глаз с Андрея: - Чё это было?!

Андрей огляделся вокруг, вытряхивая снег из ушей: - Сон мне Юра приснился. Из прошлого… - Ни хрена себе кошмары… Тебя как эпилептика тут выкорёживало минут пять.. Андрей окончательно приходил в себя умываясь снегом и пытаясь унять дрожь в руках: - На чём мы тут остановились? Юра молча протянул кружку с чаем. Андрей отлил половину в свою кружку и протянул Юрику пару кусков сахара. Юра, прихлёбывая кипяток буркнул в пустоту: - Ну блин, историк недоделанный…. Андрей возразил, но без энтузиазма: - Он предупреждал, мы сюда сами припёрлись. Надо дальше валить. Метёт всё сильней… Юра споро рассовал барахло по карманам рюкзака и встал на лыжи. Жестом показал Андрею – давай, я за тобой. Пара сгорбленных фигур в белой слепоте метели вновь навалилась промёрзшими телами на северный ветер.. Андрей пытался разобрать в промежутках свежих застругов потерянные следы. Юра напряженно всматривался в спину Андрея, пытаясь угадать, что за сюрприз будет следующим.. Через минут сорок Андрей остановился: - Всё, приехали. Следы совсем замело.. Юра?! За спиной у Андрея никого не было.

Развернувшись на палках в прыжке, Андрей быстрым шагом помчался обратно по своему следу. Минут через десять в струях снега забрезжило тёмное пятно. Андрей поддал ещё и выскочил прямо к Юрику, калачиком свернувшемуся на снегу. Юра, белый как мел, шевелил губами в попытке оправдаться: - Я палкой в тебя бросил… не попал… Андрей подложил Юре под голову свой рюкзак и быстро осмотрел ноги: - Что, что?! Что случилось, нога? Упал? Подвернул? - Андрюха, там в кармашке Альмагель. Желудок прихватило.. Андрей вырвал из кармашка флакон с лекарством и пересел, закрывая Юрика от ветра: - Держи! Юра выдавливал замёрзшую эмульсию из пластикового флакона небольшими порциями, по мере сил давая объяснения: - Я три года как язву в госпитале прооперировал, ещё на службе. Все три года – без замечаний.. Андрей замахнулся кулаком в лоб Юрика: - Так на кой хрен ты ,,массандру,, кружками глотаешь?! Цвет лица Юры понемногу возвращался и отбиваться ему стало легче: - Андрюха, не гони фуфломицин. Я свою норму никогда не выбираю.. Морочит нас. Морок это, понял? Колька как в воду глядел. Если мы к избе не выйдем, то дела наши совсем хреновые….. Андрей мелко кивал головой, пытаясь стряхнуть с носа растаявшие снежинки: - Морок… Может и так. Только, чур теперь я замыкающим пойду. Две тёмные фигуры на белых бескрайних просторах жались друг к другу, пытаясь не потеряться в снежном заряде. Ветер ревел в каменных лабиринтах мелких сопок, ровняя пейзажи умелой рукой властелина судеб.. Андрей ни на минуту не выпускал Юру из вида, постоянно оглядываясь через плечо. Юрик сгибался от боли пополам, но держал темп. Расстояние измерялось часами. По водолазным часам Андрея они прошли уже полтора часа с места последней остановки. Юра не смело потыкал в рюкзак Андрея лыжной палкой: - Андрюха, может берлогу выкопаем переночевать? Край уже… Андрей пальцем выковырял в затянутом капюшоне ротовое отверстие: - Не торопи любовь, ещё наплачешься.. Правильно идём, жильё близко. Вместо объяснений Андрей ткнул своей палкой на ближайшее дерево. Нижние ветки были отпилены ножовкой. Юрик подкинул поудобнее рюкзак на спине: - Ну, значит печка там есть точно.. Помчались?

Спиленные деревья начали попадаться всё чаще. Перевалив через четырёхметровый вал Андрей остановился как вкопанный, Юра с разгону врезался ему в рюкзак: - Блин, какого хрена! Пелена бесконечных снежных зарядов огромным занавесом упала на лёд озера, рассыпавшись на миллиарды сверкающих снежинок.. Кто то невидимый и титанический накинул Северному ветру на снежный оскал сковывающий морозный намордник. Озеро открылось во всём своём великолепии сверкающей ледяной равнины. Андрей обвёл исподлобья открывшийся горизонт и щедро поделился перспективами с Юрой : - Осталось самое простое – найти избу… Юра не остался в долгу, с трудом выдавив из себя остроту: - Я ради такого ответственного момента портяночки фильдеперсовые намотаю.. Пошли веером, следы искать надо. Юра принял левее, Андрей взял на себя правый сектор обзора. Пройдя половину озера, сошлись свериться с картой. В точке рандеву изо льда торчала вмороженная палка с леской из полёвки.. Пока Юрик тренировал лёгкие очередной порцией никотина и рассматривал карту, Андрей ножом вырубил лунку и вытащил налима. Рыбина легко тянула на тройку килограммов. Поковырявшись в снегу, нашли пару мойвин и снарядили поставуху обратно. Налима порешали оттараканить хозяевам. По направлению движения никаких сомнений не было, лёгкое движение морозного воздуха приносило едва уловимый запах дыма. Минут через двадцать нашли и саму избу, больше похожую на собачью будку, скособочившуюся в огромном сугробе. Юрик по военному чётко классифицировал цель: - На два рыла, не больше. Лопарская, летняя. Колхоз такие по всем пастбищам ставил. Внутри избы звонко тявкнула собака. Дверь глухо брякнула и приоткрылась. Из щели рыжим взрывом вырвалась стройная карелка, заполошным лаем полностью оправдывая свою породу. Андрей чуть посторонился и быстрым змеиным движением поймал собаку за холку, приподняв чуть от земли. Пока собака изворачивалась ловчее его тяпнуть, Андрей успел кинуть ей в пасть кусочек сахара и поцеловать в мокрый нос, прихватив левой рукой нижнюю челюсть: - Ай, красавица! Ай умочка маленькая… Собака хрустнув сахаром, так же молнией шмыгнула обратно в дверь. В дверном проёме нарисовались две всклоченных головы. Одна чуть побольше, вторая чуть поменьше. Подслеповато щурясь, та, что побольше наконец то родила с глубоким изумлением: - ….. Вы чё, туристы что ли?!!!

От согнувшегося пополам Юры тут же прилетело в обратку: - А мы чё, через порог разговаривать будем? Голова чуть поменьше исчезла. Голова чуть побольше, немного поменжевавшись буркнула: - Заходите.. Юрик тщательно выколотив подвернувшимся огрызком веника весь снег с костюма и ног, просунулся боком в крохотную дверцу. Когда Андрей с трудом протиснулся следом, Юрик в позе эмбриона уже отрубился на детских по размеру нарах справа. Андрей, устроившись на единственном свободном месте, у ног Юры, осмотрелся вокруг и представился: - Андрей. Это Юра. Мы из Вьюжного. На рыбалку приехали. Налим вот ваш… Поставуху обратно зарядили. Всклоченная голова побольше тоже представилась, внимательно перебегая буравчиками глаз от Андрея к Юре: - Володя. Это мой сын, тоже Володя.. Как вы нас нашли то? Умничать как Яковлевич Андрей не умел, поэтому ответил коротко и по сути заданного вопроса: - По следам. Володя старший выразительно покосился на младшего, лягнув его ногой под столом : - От самой Туманки что ли? Андрей разложил на пустом столе карту и ткнул пальцем: - Вот тут щуку ловили и следы нашли под берегом. Володя скользнул по карте взглядом и ткнул прокуренным ногтем в протёртую на карте дырку: - Если щуку, то здесь. А куда ты показываешь, там только окунь и налим есть. Андрей проскрежетал шестернями в отупевшей башке и сообразил: - Точняк Мла.. Где дырка, там озеро должно быть! Эпическая сила….. А я то думаю, какого лешего мы до Сейда дойти никак не можем! А мы на пятёрку минимум дальше были, придурки.. Володя старший толкнул локтем младшего, кивком указав на печку. Андрей поймал младшего за локоть через узкий стол: - Мужики, ничего не надо, не напрягайтесь. Мы только переночуем и всё. За ночлег само собой - причитается.. Андрей вынул из за пазухи припасённый полулитр кристалловской водки и смело водрузил его посредине стола. Младший Володя как Акопян, из ниоткуда, выставил три засиженных мухами стопки. Андрей дрожащей рукой налил ,,с горкой,, в каждую. Младший Володя махнул на сверхзвуке, старший не спеша, с чувством и расстановкой. Андрей – тщательно растягивая удовольствие и пытаясь согреться. Володя старший, едва поставив стопку на стол, как отрубил: - Ну всё, нам завтра вставать рано.. Младший Володя шмыгнул мухой на нары и затихарился. Пока старший Володя мостился к младшему, Андрей тщательно примерился к остаткам полулитра: - Мужики, без проблем, я всё понимаю.. Отметив большим пальцем ровно половину жидкости, Андрей взболтнул бутылку и с ,,винта,, всосал свою долю. Юрик аж икнул во сне.. Выбирать место для сна и устраиваться поудобнее Андрею не пришлось. Сознание просто смыло нахлынувшим в мозг из желудка теплом..

Хозяева собирались на рыбалку, тщательно гремя подвернувшимся инвентарём, что бы непрошенные гости не дай Бог не проспали.. Андрей с трудом разлепил глаза. Юра уже проснулся и мучительно пытался вкурить международную обстановку. Остатки водки так и стояли на столе, что сбивало Юрика с толку окончательно. Ибо во всех случаях, включая начало ядерной войны, водка по его разумению должна была быть выпита. Ясность в голову Юрика внесли хозяева. Володя старший из официальной позиции пятки вместе - носки врозь, безапеляционно выдал на гора: - Куда дальше то пойдёте? Андрей сосредоточенно поковырял ногтем остатки засохших козявок на столе: - А где здесь порыбачить можно нормально? Володя старший ткнул в карту пальцем: - На Вышлю поднимитесь, там кумжа хорошая есть. По правую сторону на склоне изба есть. С чувством выполненного долга Володя старший протиснулся в узкие двери и свистнул собаку. Рыжая бестия сидела под столом и гипнотизировала Андрея. Андрей без малейшего сожаления выдал ей ещё один кусочек сахара. Перехватив сахар на лету рыжая молния сверкнула в узкую щель неприкрытой двери. Андрей вынул из за пазухи вручную сшитый брезентовый мешочек с опарышами. Оттаявшие в тепле опарыши резво ломанулись врассыпную. Андрей зачерпнул спичкой из припасённого пузырька комочек мёда и вместе с опарышами смахнул обратно в мешочек: - На Вышлеявр, так на Вышлеявр.. Звери накормлены, погода благоприятствует. Остекленевший взгляд Володи младшего первым заметил Юрик. Володя загипнотизировано смотрел на мешочек с опарышами: - Мужики, дайте немного опарышей… У нас почти нет и те полуживые. Андрей не дрогнув ни одним мускулом на лице отсыпал здоровенную жменю с горкой. Володя прятал глаза в пол, распихивая свалившееся на него с неба богатство, но под сверлящим взглядом Юрика его таки пробрало: - На Вышле под берегом сверлитесь, сразу у избы, вся рыба там. Уходить будете, идите по ручью из Сейда, там дорога легче, всё на спуск. Ну, это… Спасибо. Бывайте..

Андрей смотрел на ослепительную гладь озера, на две тёмные чёрточки, мечущиеся по озеру в нелепых попытках наловить рыбы и не выдать рыбные места и молчал. Юра разминал затёкшие ноги и пытался оценить состояние организма: - Что делать то будем? Андрей тщательно собрав из носоглотки все сопли со смаком плюнул на икрящийся снег: - Пошли на Вышлю, надо поесть, отдохнуть и собраться с мыслями. Там не спеша и порешаем. Ты как? Юрик почесал привычным жестом репу с затылка: - Я так понимаю, что этот гадюшник мы спалить не собираемся? Андрей полоснул Юрика взглядом в упор, как саблей: - За то, что они нам жизнь спасли? Юрик растянул лицо в оскале, который должен был изображать улыбку: - Ладно, ладно, без пафоса.. По ходу, мы в этой гостинице даже чаевые оставили. Ты их морды хорошо разглядел? Андрей уже двинулся по лыжне: - Лопари это, однозначно. Не спроста весь этот ,,радушный приём,,… Юрик закряхтел, надевая лыжи: - Та о тож… Изба на Вышле была ещё меньше лопарской. К высокому камню какой то великий архитектор прислонил десятка полтора не ошкуренных берёзовых жердин и прикрыл всю эту вершину архитектурного изящества нарезанным дёрном, подложив обёрточного целлофана. Столом служил плоский камень посреди конуры. Нары только на одного. Худого и короткого дистрофана. Крошечная печка слеплена практически из фольги. Андрей сразу загнал Юрика на нары: - Ты тут отдыхай и обживайся, я за обедом сгоняю. Юрик резво выполнил первую половину указаний ничком упав на нары. Андрей прихватив Юркин титановый бур, спустился на белоснежное поле боя, богато украшенное застругами вчерашнего ветра..

Где то в глубинах открытого космоса чёрная дыра, обожравшаяся красных карликов и кочующих комет, напряглась перед взрывом сверхновой, распространяя предчувствие рождения новой галактики на сотни парсеков вокруг.. В никому неизвестной туманности, на гигантской глыбе космического льда, пробуждённая к существованию титаническим ударом электричества, корчилась под рентгеновским излучением при абсолютном ноле простейшая аминокислота. Непостижимо глубоко, в недрах земли шевельнулись титанические пласты магмы. На Багамах тайфун упирался в японский супертанкер, заталкивая его на коралловый атолл. В стратосфере у Северного полюса бушевала магнитная буря. Отъевшиеся пингвины в Антарктиде колоннами маршировали к местам гнездовья. В продирающей глаза Москве у встроенного бара правил вчерашнее похмелье сухим вином Ельцин. Только у Андрея в лунке ничего не происходило… Андрей уже было засобирался уходить, как нервно дёрнувшись, удочка нырнула в лунку. Андрей прихватил удочку уже в лунке. На крючке яростно билась кумжа весом явно за полторашку. Юра уже пришел в себя и навёл относительный порядок в конуре. Разглядев Андрея с рыбой, запалил Шмеля четвертинкой сухого спирта: - Андрюха, ты дрова то на кой хрен тащишь? На керогазе закалапуцаем. Печку эту не протопить.. Андрей отдал Юрику рыбу, устроился поудобнее на улице у входа и намывая снегом большую кружку от остатков Доширака, принялся не спеша излагать свой план: - Юра, нам уходить отсюда надо. Покушаем и по тихой грусти валим мелкими перебежками. Альмагель ты вчера почти весь сожрал, лучше тебе не стало. Предлагаю, золу водой залить, будет слабый щелочной раствор. Если пить помалу на переходе, кислоту нейтрализует, всё не так болеть будет. Юрик споро разделывал рыбу на куски и совал в кружку: - А рыбалка? Тут два шага до верховьев Мучки! Я здесь ни разу не был!!! Очередь чесать репу пришла Андрею: - А мы эту рыбу отсюда вынесем? Налегке уходить надо.. – А задует?! – Не унимался Юра по инерции. Андрей посмотрел Юре в глаза: - Юра, если задует, с рыбой ещё тяжелее будет. Придётся бросить. А сейчас мы только время потеряем, пока ловить её будем. Я тебе больше скажу, у меня за последние сутки сложилось конкретное ощущение… Если мы будем уходить с Сейда, то не только погода будет как в Сочи. Вообще всё пройдёт как по маслу, без сучка и задоринки. Юра, глубоко в душе понимая, что спорить не о чём, пытался уложить в голове все детали плана: - По ручью пойдём обратно, или по своим следам? Андрей ответил не задумываясь: - По ручью. Что бы лопари видели. Потом свернём на лагерь, на свою лыжню. Колян там наверное уже бидон икры наметал.. Юра не удержался от категорических формулировок: - Правильно! Мне этот Вафлик Защёков тоже доверия не внушает. Ели рыбу молча, каждый молчал о своём. Что Яковлевич уйдёт из лагеря, даже как крайний вариант не обсуждалось.

Сборы не заняли много времени. Воду с золой залили в одну из литровых бутылок из под водки, кои в избытке валялись за избой. Что не влезло, отстояв, Юра выпил сразу. Остатки рыбы Андрей отделил от костей и припрятал в целлофановый мешочек. Заправились, застегнулись, подмазали лыжи на морозец. Юра тщательно осмотрелся вокруг, подёргал за все ремешки. Вроде всё в порядке. Но что то смутно тревожило… Юра ещё раз проверил, чисто ли прибрано в веже, нормально ли дров наскирдовано, не замокнет ли пристроенный на полке мятый Доширак, придавленный камушком замокшей соли. Но чувство чего то недоделанного не отпустило.. Юра уже встал на лыжи и пристроил пустой рюкзак за спину. Андрей внимательно смотрел за томлениями Юрика и не вмешивался. Юрик уже подпёр дверь избушки палкой и развернулся на лыжню: - Ну, спасибо этому дому… Кто бы сказал, что я отсюда без рыбы уйду – не поверил бы… Андрей окинув открывающийся со склона сопки вид, внёс свои пять копеек: - Место обалденное.. Белое безмолвие. ВЕЛИКИЙ ПОКОЙ… Что то смутное в душе Юрика шевельнулось ещё раз и отпустило, заполнив теплом самые потаённые уголки души : - Пошли, Андрюха.. Юра незаметно для Андрея мелко перекрестил себе пузо. Андрей незаметно для Юрика перекрестил его в задницу. Не спеша, подбивая темп под Юрика, двинулись в сторону Сейда по своей лыжне. Солнце щедро лупило из всех протуберанцев, неистово отражаясь от немыслимо белого снега. В углу , под западным берегом с высоты склона, ясно виднелись две чёрные точки. Юра прищурившись приценился к пейзажу берегов: - Там где урюки сидят, мель по идее должна быть. И ручеёк впадает.. ,,Урюки” тоже заметили движение по лыжне. Точка поменьше подняла руку и приветственно ей замахала. Ветерок не донёс ни звука, но смысл и так был вполне понятен. Юра демонстративно крупно замахал руками в ответ: - И вы пошли на ……!!! Андрей прыснув в капюшон, прокомментировал: - Странные они какие то.. Дикие что ли? Я за свою жизнь о лопарях худого слова никогда не слышал. Юра слегка попустился прооравшись, поэтому ответ его был почти дипломатичен: - Поймать в Туманке и объяснить козлятам по понятиям…

К истоку ручья, по дуге всего озера дошли быстро. Бросился в глаза вчерашний вал, словно плотина подпиравший озеро снизу. Озеро раньше было явно больше. Время и вода промыли в четырёхметровом валу выход воде. Вал производил впечатление рукотворного настолько сильно, что Юра с Андреем непроизвольно остановились и внимательно разглядывали, пытаясь осознать увиденное минут двадцать. Процарапавшись по краю ручья за плотину, Андрей присвистнул: - Юра, присоединяюсь мочить козлов. Юра просунувшись немного вперёд Андрея подбил бабки: - Засада… Долина ручья была вся засыпана ночным штормом по самые уши. Ручей, уже разбуженный весной, с трудом топил снег, своим движением подмывая и обрушивая тонны снега. Андрей повернул вправо, на солнце, пробиваясь на свою ночную лыжню: - Ну, так то всё по плану, только поворачивать надо сразу. Ты там не геройствуй сильно, за мной подтягивайся.. Юра не привык чувствовать себя писаной торбой, но скрипнув зубами сошел в след Андрея замыкающим. До лагеря было ещё как до Китая раком и силы надо было беречь. Андрей шустро нащупал наименьшую глубину снега и спорым шагом потянул Юрика за собой. Свой ночной след нашли быстро и без проблем. Юра обратил внимание на зиги и заги между насыпями: - Андрюха, а тебе ничего не кажется? Это же голимый лабиринт… Юрик был прав так, что правее было уже просто некуда… Невысокие, метра два насыпи как то совершенно не бросались в глаза. Но полностью перекрывали горизонт с ближайшим ориентирами, видно было одно только небо. Густые поросли кустов на вершинах насыпей полностью лишали возможности идти напрямки через насыпи. Вчерашняя лыжня тянулась ниткой в разрыв насыпи. Андрей проскочив ходом дальше, удивился: - Тут опять поляна, насыпи вокруг. Как мы здесь в зарядах прошли ночью? Предположение Юрика далее получило фактическое подтверждение. Ночная лыжня витиевато извивалась в лабиринте насыпных валов весьма прихотливо. Выйдя на след лопарей с санками, Юра констатировал второй факт: - Они здесь все дырки наизусть знают, лыжня пошла ровней в два раза. Оспаривать было бессмысленно, лыжня и в самом деле пошла в разы логичнее. Андрей ткнул в горизонт палкой: - Юра.. Юрик!! Распутывая хитросплетения валов, Юра засмотрелся на лыжню и совершенно выпустил из внимания горизонт: - Ёперный случай!!! Это что ещё за хрень?! Чисто на Север над насыпями, на высотах Сейдпахты высилось странное сооружение из гранита, больше всего напоминающее гигантских размеров пыжиковую шапку, брошенную в тундре на снег. Определить хотя бы примерно высоту Шапки совершенно не представлялось возможным из за расстояния и отсутствия рядом с Шапкой каких либо предметов для масштабирования. От Шапки словно струилось каменное величие времени и презрительное высокомерие титанического мегалита.. Андрей двинулся по лыжне дальше: - Как будто в спину смотрит.. Валим отсюда. Юрик оглядываясь на Шапку через плечо, шмыгнул мышью в лыжню Андрея и неуверенно высказал мучившее его предположение: - Хрень какая то.. Получается, что упырки эти на озеро ходят через лабиринт, а возвращаются ручьём что ли? Андрей даже остановился от очевидности объяснения: - Если бы я озеро сторожил, я бы так и делал! Туда идёшь – следы путаешь, обратно с рыбой – по ручью легче спускаться. Вышел на водохранилище и по льду в Туманку без палева. Юра помял в тисках ручищи нижнюю челюсть: - Так что, они там типа смотрящие что ли? Андрей не спеша двинулся дальше, задумчиво рассматривая карту на ходу: - Получается так… Хотя по мне - тут без литра не разобраться. Я бы с этими ребятами с удовольствием по душам потолковал бы. Уж очень странно всё.. Юра понемногу шаркал лыжами по насту сзади Андрея: - По идее, озеро уже должно быть видно… Ещё через час ходьбы стало ясно, почему вчера вечером озеро проскочили не заметив. Обнаружить озеро даже днём, при свете солнца так и не удалось.. Юра по обыкновению назначил виноватого: - Карта дерьмо. Нет тут никакого озера. Андрей резонно возразил: - Верь, не верь, но Вова старший в это озеро на карте пальцем чётко тыкнул. Очень всё это странно… Пошлёпали дальше, вон та низина в дымке. Там лагерь.

Николай Яковлевич маячил на льду озера у лыжни, как будто никуда и не уходил. Андрей поддал ходу, что бы Яковлевич не пошел на встречу по сугробам. Юрик скрипел сзади, из последних сил пытаясь поддерживать хотя бы средний темп. Коля причитал захлёбываясь морозным воздухом на одной ноте: - Вы придурки.. Вы конченые придурки… Вы себе не представляете, насколько вы придурки… Юрика бережно переодели и заскирдовали на застеленный курткой коврик. Залили в него чай без сахара и укутали чем можно со всех сторон. Андрей обжираясь варёной рыбой, спаивал Николаю по капле последний спирт. Сознание Андрея медленно угасало, утопленное по ноздри в горячей еде и тепле, но он мобилизовав морально – волевые, методично, шаг за шагом пересказал все перепитии похода на Сейд. Коля лакал спирт неразбавленным сидя по турецки, и постепенно трезвел: - Я не имею никаких оснований тебе не доверять. Но сказанное тобой как то не укладывается в обычные рамки.. Всё очень и очень странно во всей этой истории. Всё как бы расписано и сыграно точно по заранее написанному сценарию.. Всё очень нарочито и искусственно. Я бы даже сказал – топорно разыграно. Андрей, обсасывая очередную сиговую голову, сыто рыгнул: - Есть такая буква в этом слове, без базара. Я с вероятностью в восемьдесят процентов мог предсказать в любой момент последующие события. Всё как будто шито белыми нитками.. НО. Есть одно ,,но”. Можно конечно мужиков подготовить морально. Там Гиперборея и чудеса всякие… Можно при желании двух лопарей на озеро отправить со сказочками там разными. Как с погодой договориться?! Как исключить все случайности? Как народ на Сейд загнать так, что бы они уверены были, что сами туда идут? И вообще, Коль, у меня ощущение такое было, что я в желобе бобслея был. Ни в лево, ни в право. А главное – не остановиться.. Отсюда вывод - нас вели. С проверками, с досмотрами. Но именно ВЕЛИ. Зачем, я понятия не имею. В порядке бреда могу предположить, что они нами могли свою систему проверять… Мы же ведь никаких таких тайн Гипербореи не открыли.. Николай заглотил последнюю порцию спирта и задумался: - Информации конечно много. Информация местами противоречивая… Надо всё осмыслить и систематизировать. Давай ка спать ложиться, утро вечера как говорится.. – Говорил Николай всё это уже в пустоту. Андрей отрубился уронив голову на грудь, с ложкой, зажатой в правой руке.

Ночью начался шторм. Свинцовая плита неба от души поливала полотно палатки струями снежной крупы. Ветер рвал пространство в диком упорстве умалишенного маньяка, завывая прямо в душу Иерихонской трубой… Юрик почти не спал, мыча и корчась под накинутой курткой. Николай бродил как йети вокруг палатки бормоча мантры, сбивая снег и подтягивая растяжки. Андрею надоело ворочаться в сыром мешке и слушать эту возню. Распихав по углам барахло, Андрей запалил по центру палатки Шмеля: - Так, братцы! Раз никто не спит, собираем худ совет. Заодно соберём вещи и перекусим что ни будь на ход ноги. Николай сначала не понял: - В смысле ,,соберём вещи”?! Андрей перешел от массажа вымени собственно к проблеме: - Коль, надо уходить. Коля конкретно не понял: - Как уходить? А рыбалка? Заряд кончится, пойдём рыбу ловить. У нас ещё два дня в запасе минимум! Андрей терпеливо разжевал с самого начала: - Яковлевич, задувать будет до упора, пока не уйдём. Юре всё хуже и хуже. Видать, он язву совсем расшевелил.. Сил у него всё меньше. Надо уходить. Поедим, я за снегоходом в Туманку пойду. Вы пока соберёте всё, кроме палатки и меня здесь подождёте. Пойду налегке, так быстрее будет. Коля хлопал глазами, совершенно не понимая, что конкретно происходит, продолжая витать в своих паранормальных мирах.. По настоящему проникся Юра. Выползая из под куртки, Юра прикрыл предложение Андрея бронеплитой со спины, держась согнувшись двумя руками за живот: - Колян, надо линять. Ничего не высидим мы здесь. Погоды не будет… Повернувшись к Андрею, Юра рассудительно продолжил: - Со снегоходом может быть засада – праздники. Все в тундре зависают. Бенза в Туманке днём с огнём не нарыть.. И получится жопа. Обратно сюда тебе идти нет никакого резона.. Идти надо всем сразу. Тут со всеми зигзагами набежит километров шесть не больше, мы с Колей дойдём потихоньку. Но ты выйдешь на час раньше.. Коля опять захлопал глазами: - А почему на час раньше? Андрей переводил с русского языка на понятный вслух: - Перво – наперво я лыжню вам пробью, идти будет легче и быстрее. Маршрут будет, не надо отвлекаться. В Туманке машину откопаю и прогрею. Доктора найду. За это время вы как раз подойдёте. Коля понизил голос до шепота: - Доктора? Зачем доктора? Если мы до Туманки дойдём, то сразу домой ехать надо.. Андрей валил на мотылька Колиной инфантильности железобетонные плиты жестокой реальности: - До Вьюжного от Туманки 250 километров почти. А если по дороге вcтрянем? Кукарачу петь будем? Надо Юрика починить хоть мальца, что бы потом из подмышек волосы плоскогубцами рвать не пришлось… Андрей сыпанул в кипящий котелок чефирную дозу чая и потащил карту на свет: - Через перевал не пойдём, Яковлевича по такому снегу будет не протащить с рюкзаком. Ни в гору, ни с горы… Я когда к истоку ходил, проход видел. Вот тут распадок на водохранилище выходит.. Перепад по карте метров пятнадцать максимум. Если вправо повернуть по склону, то совсем полого будет на спуске. Грязный палец Андрея разрезал хребет сопок короткой чертой с решительностью маршальского жезла Манштейна. Юра подтянул карту поближе к себе: - Андрюха, тогда есть смысл на водохранилище нам с Коляном сразу идти к водокачке. На льду снега всяко меньше, да и ровно по ходу. Мы потихоньку выскребемся туда, где заходили. Ты на водохранилище сразу мимо Туманной сопки на посёлок пойдёшь. Километров пару срезается, хотя и по целине.. Андрей ковырял ложкой вчерашнюю гречку, запивая жестким чифиром каждый замёрзший комочек в отдельности: - Это вариант. Мне лишку не бежать, вам по прямой всё. Договорились, убито. Давайте ка соберёмся, прикинем что бросить и сверим часы. Коля поперхнулся кашей: - Что значит – бросить?! Юра сверил часы и принял на себя хозяйственную часть, а заодно и Колины душевные содрогания: - Застёбуй и уёбуй c чистой душой. Я всё приберу, жратву подвешу на деревья в мешках, рыбу прикопаю в снег поглубже, от лисы камнями заложу.

Пытаясь разгрузить Юрика с Коляном максимально, Андрей грузил свой Ермак по взрослому. С провиантом всё было понятно, расходный материал и в данном случае балласт. А вот ценные вещи не оставишь… Многое сделано своими руками или доставалось через знакомых по блату. Юра корректировал загрузку по своему разумению, взвешивая свои и Николая реальные возможности до полкило. В конце концов с перевесами и перекладками пришли к консенсусу. Коля трамбуя свой рюкзак у входа вдруг заметил: - Мужики, заряд кончился.. Юра высунувшись из палатки, тут же скомандовал: - Андрюха, стартуй пока окно есть. Андрей хотел сказать что ни будь ободряющее на последок. Но на ум ничего приличного не приходило. На душе было как то муторно бросать товарищей. Понимая, что сейчас будет сделан шаг к судьбе, запутавшейся в клубке непоняток, Андрей прокашлялся и понизил голос до левитановского: - От лица Ставки Верховного Главнокомандующего приказываю начать операцию ,,ЭЯКУЛЯЦИЯ”. Патронов не жалеть! Пленных не брать! Коля защерился интеллектуальной улыбкой рафинированного интеллигента, поправляя запотевшие очки. Дублёная шкура на лице у Юрика чуть сморщилась слева, слегка обнажив прокуренные зубы..

Выкатившись на водохранилище, Андрей побежал быстрее. Проходя Туманную сопку, Андрей забирал всё левее и выше, пытаясь максимально распрямить траекторию движения. Форсировав брошенные военными склады, добросовестно опутанные колючей проволокой, Андрей по горячке сунулся на лёд огибающей Туманку речки. Слоистый весенний лёд под берегом на струе не выдержал и провалился. Как ни задирал Андрей ноги в гору, в туго зашнурованные ботинки всё же залилось немного воды. На темп разъярённого бега это не повлияло ни как, так как уже не имело никакого значения. В зоне видимости уже вырисовывалась здание пожарной части. Свалив рюкзак и лыжи у Москвича, Андрей задыхаясь от вони своего пота вломился к пожарным слеповато щурясь со света: - Здорово мужики. Я машину забираю, спасибо что присмотрели. Это… Нам врач нужен, где найти? Дежурный подошел поближе, протянув руку: - Здорово. Откуда ты? - Из Вьюжного. Нас трое, у одного желудок прихватило. Дежурный поправился, переформулировав вопрос: - Да нет, рыбу где ловили? - До Сейда дошли. Дежурный уточнил, тщательно присматриваясь к Андрею: - На Вышлю поднимались? Кумжак пошел? - Поднимались, кумжак ещё спит.. Дежурный потянул Андрея к выходу: - Вон дом видишь? Второй подъезд, дверь сразу направо. Зовут тётя Маша, это медсестра. У неё ключи от медпункта с лекарствами. От неё позвоните водителю скорой, он фельдшера привезёт. Только бензина у него наверняка в УАЗе нет, он только - только с рыбалки приехал. Андрей сдёрнул с шейного шнурка ключи и открыл багажник. Достал двадцатку с бензином и бросил на снег. Нести в руках было далековато.. Выдернув ремень из костюма, Андрей прихватил удавкой канистру за ручку. Махнув дежурному, трусцой посайгачил волоча канистру по снегу к тёте Маше. Дверь открыла пожилая женщина с умными и проницательными глазами, по домашнему подпоясанная шерстяным платком: - Ой, а вы откуда? Андрей затараторил ещё толком не отдышавшись: - Мы из Вьюжного. Нужна помощь, человеку плохо очень, желудок прихватило. Язва у него.. Женщина мягко улыбнулась: - Ну понятно.. А рыбачили то где? - На Сейд ходили.. Тётя Маша приподняла брови: - На Сейд?.. А на Вышлю поднимались? Кумжа не пошла там? - Не, тёть Маш, кумжа ещё не пошла… Тётя Маша вывела Андрея на крыльцо и показала рукой: - Воон там скорая стоит, я сейчас водителю позвоню, заедете за фельдшером, если бензин остался после рыбалки у Петровича. Вот ключ от медпункта, там все лекарства, он знает. Когда Андрей дотащился до УАЗика, там уже вовсю орудовал запихивая воронку в горловину сухощавый мужичок. Вручив канистру Петровичу, Андрей было пристроился присесть перевести дух, но как только бензин забулькал в баке, повеселевший водила по свойски толкнул Андрея в бок локтем: - Откель вы такие нарисовались? – Из Вьюжного.. - Ну, понятно что не из Китая, рыбу то где ловили? Андрей уже начинал психовать: - На Сейд ходили! Поднимались на Вышлю, кумжа пока не идёт! Петрович закрутил крышку бензобака и резво заскочил на водительское место: - Во вас запёрло, аж на Сейд.. Туда у нас почти никто не ходит, разве что пара отмороженных… Да ты не нервничай, погнали за фельдшером. Фельдшер, молодой спортивный парень, сразу построил всех ровными рядами, едва угнездившись на переднее сиденье: - Где больной? Что у него с желудком? Андрей сверился по часам: - У развилки на водокачку. Язва у него была, три года назад оперировал. Вчера скрутило конкретно…. Меня у пожарки выкиньте, машину заберу..

Запустив движок, Андрей покидал барахло кучей в багажник. Отскрябав небольшое оконце в лобовом стекле, прыгнул за руль и врубил первую. Через минут пять санитарный УАЗ замаячил впереди, уткнувшись мордой в обочину. Андрей еле разглядел через замёрзшее стекло лежащего на спине плашмя Юрика и стоящего над ним на коленях Николая. Юра лежал безвольно раскинув руки. Яковлевич пытался посадить обмякшее тело и задыхаясь орал в голос.. Андрей хотел выскочить из машины, но ноги предательски подогнулись и он упал возле открытой дверцы лицом вниз, едва успев выставить руки. Сердце ухнуло в ледяную бездну, пробитое навылет тупой болью.. Фельдшер с чемоданом склонился над Юрой, пытаясь нащупать пульс. Водила мухой сдернул со своей сидушки старую фуфайку и подсовывал её по льду под неподвижное тело. Собравшись с силами, Андрей падая, на ватных ногах подбежал к Юрику. Взявшись за плечи, осторожно приподнял тело и помог водиле запихать под спину фуфайку. Ощущение нереальности происходящего липким ужасом вязало все движения. Как?! Почему так?!! По лицу Николая пробегали нервные судороги и ручьём текли слёзы.. Фельдшер сноровисто выдернул жилистую руку Юрика из рукава куртки почти полностью и рявкнул на Андрея: - Держи так! Тут зажми! Крепче! Андрей на автомате выполнял указания, правой рукой пытаясь за шею затащить голову Юрки со льда себе на колени. Фельдшер вводил в вену один препарат за другим, не вынимая иглы, внимательно поглядывая на лицо Юрика: - Всё, отпусти. Через вымораживающую космическую вечность Юрик дрогнул и тоненькой струйкой пара со стоном осторожно выдохнул.. – Отпустило? – Уже устроившись поудобнее, фельдшер не спеша сделал ещё укол. Юрик приоткрыл глаза и задышал. Фельдшер тут же взялся за Яковлевича: - Снимайте куртку, быстро! - Показав на Юрика, добавил: - Этого в машину сажайте, а то мы его застудим. Юрика к машине пришлось нести на руках. Цепляясь за двери непослушными руками, Юра бесконечно бережно опустил своё тело на задние сиденье Москвича. Измерив давление и нашпиговав Николая, фельдшер собрал чемодан и растирая подмёрзшее ухо подошел к Андрею, как к единственному вменяемому: - У того, что в машине, всё очень серьёзно, возможно открылась язва. Надо немедленно госпитализировать. Я сделал всё, что можно тут сделать. Препарат будет действовать пару – тройку часов максимум. За это время надо доехать до больницы, иначе всё может закончиться весьма плачевно.. У этого – фельдшер кивнул на Николая – сердечная недостаточность. Никаких физических нагрузок, по приезду домой – немедленно к врачу. Вы откуда собственно? Андрей отвечал рефлекторно, пытаясь прийти в себя и осознать всю серьёзность ситуации: - Мы с Сейда пришли. На Вышлю поднимались, но там пока глушняк.. – Да я не о том! Откуда вы приехали? Мне журнал заполнить надо.. Как фамилии? - А..! Из Вьюжного. Демидов и Сиротин. Доктор… спасибо вам. Человеческое спасибо. Фельдшер протянул руку Андрею и вместо рукопожатия щедро отсыпал ему в грязную ладонь жменю белых таблеток: - Это тебе на дорогу глюкоза и аскорбинка, всё что могу, больше ничего не осталось.. Это – дозировка и название препаратов. Андрей тупо разглядывал обрывок газеты с невнятными каракулями карандашом. – Лечащему врачу в больнице отдай. И не задерживайтесь, езжайте немедленно. Дорога у поворота на Териберку совсем плохая, можете не проскочить. Удачи! Доктор, подхватив чемодан потрусил в УАЗик. Петрович уже скрежетал коробкой, пытаясь воткнуть заднюю и развернуться. Андрей опомнившись, резко свистнул и призывно взмахнул рукой в сторону скорой. Пыхтя Беломором, в дверной проём высунулось усатое лицо Петровича: - Чего тебе? - Петрович, ты знаешь, где Одъявр? – Ну. – Сгоняй туда на днях. Там у ручья продуктов прилично брошено и рыба присоленная в снег закопана. С тёть Машей поделитесь.. Петрович пожевал Беломорину, прикидывая в уме, когда ловчее слить бензин с УАЗика и кивнул: - Зашлём долю, не сомневайся братан! Бывай здоров!

Андрей остался стоять посреди полузанесённой дороги, с таблетками зажатыми в одной руке и обрывком газеты в другой. Тяжесть неба рушилась на его плечи кусками гранита с неотвратимостью Судного дня. Выпотрошенную душу заливало яростью адреналина в крови. Захотелось порвать кого ни будь в клочья голыми руками. Андрей резко провернулся на пятках, отрубая махом всё за спиной. Ни жилья, ни тепла, ни надежды. За спиной осталась только заваленная миллионами тонн снега вымороженная тундра и руины забытого Богом военного посёлка. Сжав кулаки до хруста, Андрей чеканя шаг подошел к Яковлевичу, скрючившимуся на отвале дороги и рывком занёс руку для первого удара.. В спину топором рубанул пронзительный сигнал Москвича. Яростный и пронзительный.. Андрей рывком обернулся и сквозь оттаявшее стекло обжегся об глаза Юрика. Юра смотрел молча и из последних сил давил на сигнал. Боль в его глазах волной захлестнула Андрея, отмывая от крови гаснущую искру человечности.. Андрей опустил руку и с трудом проглотил комок в горле. В сугробе перед ним сидел седой человек возрасте, придавленный чудовищной тяжестью взятой на себя ответственности и полностью раздавленный физически. Бережно, как фарфоровую вазу, поставив Яковлевича на дрожащие ноги Андрей застегнул накинутую на его плечи куртку: - Ты там как, Коль? - Я не знал, что так получится, я не хотел… - Проехали, Коль. Садись в машину, стартуем. Андрей решительно распихивал всё что можно, туда куда придётся. Обе лопаты прихватил резинками на багажнике, что бы ловчей выдернуть если что. Осмотревшись на снегу вокруг машины и не обнаружив ничего забытого впопыхах , Андрей вытянул из под сидушки Колькины домашние тапки и стянул с ног мокрые ботинки. Поёрзал на сиденье, удобнее устраивая ноющие натёртые ягодицы. В прогревшейся машине на ниточке висело тревожное умиротворение и невыносимо воняло конским потом. Юрик тяжело дышал, дёргаясь во сне сзади, Николай с открытым ртом отключился прислонившись головой к стойке справа. Андрей воткнув первую, от души газанул и резко бросил сцепление. Выпустив белые струи снега из под колёс, Москвич рванул к размытому горизонту. В зеркале заднего вида замаячила свинцовая туша очередного снежного заряда. Андрей не поленился опустить стекло и высунуть кулак с отогнутым средним пальцем…

[larosh 6 031]

Наверное все-таки очень много буковок рыбаки нынче осилить не могут.

Жаль конечно , что реакция почти нулевая,  наверное время такое...

[larosh 6 031]

Андрей Снежногорец

 

 

ОТЕЦ


Владимир Борисович словно оправдывался:
- Андрей Николаевич, я безусловно компенсирую все ваши труды…..
Просто случай из ряда вон выходящий и требующий……
Владимир Борисович запнулся и Андрей отчётливо представил себе, как шеф вращает в пространстве свободной рукой в поисках убедительных аргументов. Чего требовали такие случаи, Андрей прекрасно знал и без Владимира Борисовича. 
Поэтому прекратил мучения начальника чётким докладом:
- Владимир Борисович, всё предельно ясно. Я не могу гарантировать стопроцентно положительный результат.. Но сделаю всё, что только возможно. Дмитрия Николаевича я знаю лично, никаких проблем не будет. По результатам отзвонюсь.
Избавленный от обязанностей разъяснять очевидные вещи, Владимир Борисович заботливо и по человечески напутствовал Андрея:
- Андрей Николаевич, я убедительно прошу вас неукоснительно соблюдать технику безопасности и максимальную осторожность…
Андрей несколько раздраженно закивал головой, сдерживаясь исключительно из вежливости – всё тот же Владимир Борисович ничтоже не сумяшеся отправлял Андрея ночью в одиночку на постановку боевой АПЛ в 45 доке..
- Владимир Борисович, всё будет хорошо. Без вариантов.
Владимир Борисович ещё немного помычал в трубку, но всё же закончил:
- Ну, на этой ноте разрешите пожелать вам всяческих благ и попрощаться…
Андрей присел на видавший виды табурет и принялся методично выписывать на лист бумаги, всё то, что ему может понадобиться. Набиралась приличная куча. Но заботы о перемещении всего этого в этот раз висели тяжким грузом не на нём. Задача Андрея была прибыть в г. Полярный со всем этим снаряжением завтра к 9.00 по Московскому времени. Без Андрея всё равно никто никуда не поедет, но точность – это вежливость королей… Андрей принялся методично собирать оборудование, снаряжение и множество никому не понятных мелочей на вес золота, способных существенно облегчить жизнь водолазу. Самые большие непонятки были с тем, сколько брать воздуха. Сама операция предполагала работу на небольших глубинах. Но никто не сможет указать точное место, это обычная история. Одним аппаратом можно и не обойтись.. К месту работы баллоны ещё надо как то доставить. Андрей был абсолютно уверен, что доставка будет исключительно в ручную. Само собой получалось, что аппаратов надо брать два. Андрей отобрал две семёрки поприличнее – АВМ обладал развитой системой ремней, схожих по конструкции на ремни рюкзака и обладающие завидной прочностью. В сумку с тёплым бельём Андрей аккуратно запаковал две полумаски. Дорога дальняя, всё может случиться.. Если в маске сломают стекло при погрузке, то вся операция сворачивается автоматически. Фонарик Андрей проверил два раза. Без фонарика там вообще делать нечего…
Сложив всё у входа на плавмастерскую, Андрей не поленился притащить вахтенного и подробно всё ему сдать, занудничая и повторяясь по три раза. Оставалось помыться и отдохнуть перед выездом. Но это уже дома.. Окинув всё хозяйство острым глазом, Андрей не спеша двинулся на автобус. Уже на ходу голову пришло прихватить с собой небольшой сухпай, чисто на непредвиденный случай.
Утро резало глаза ярким октябрьским солнцем. Лужи на асфальте заботливо прибрал насухо ночной морозец. Возле здания горотдела суетилось с десяток людей в камуфляжной форме. Николаича искать не пришлось, он руководил погрузкой в КАМАЗ запасов провизии:
- Приветствую, Андрей! Я так и подумал, что Хрулёв тебя пошлёт.
Андрей крепко пожал протянутую руку:
- А больше и не кому… Кто?
Николаич отвёл взгляд в сторону:
- Участковый местный, из Полярного…. Молодой пацан, после армии остался, только квартиру получил..
Андрей покивал головой:
- Место точно показать сможете?
Дмитрий Николаевич поскрёб в затылке:
- Есть свидетели, место покажут. Тут и МЧС участвует, флот машину выделил, продукты…
Наши тоже поедут. Вон старший, Иван, МЧСник Полярнинский.
Андрей отследил взгляд Николаича:
- Знаю его. Общались, когда хотел в МЧС устроиться. Мужик нормальный. Ну что, грузиться пойду….. 

В КАМАЗ набивались как попало… Андрея это категорически не устраивало. Водолазное оборудование должно быть в полном порядке, без каких либо исключений. Все эти КАМАЗы и люди ничего не стоят без одного единственного водолаза с его оборудованием. Вся экспедиция ничего не стоит без водолаза. Поэтому Андрей расположился в кунге поближе к кабине. Тут и печка рядом и трясёт поменьше. Какой то военный на правах хозяина попробовал было его оттереть с удобного места, но Андрей твёрдо настоял на своём. Военный немного растерялся – подвела привычка всё в жизни определять по размеру погон:
- А вы кто?
Из дверного проёма хором подали голос Николаич и Иван:
- Это водолаз!!! 
Тема с размещением на этом закрылась, водолаз – корова священная…. Никто за него нырять не будет однозначно, отсюда и отношение… Публика усаживалась группами, по знакомству и интересам. Андрей устроился лёжа на своих баулах и присматривался к народу. Кто то будет его обеспечивать… Это простое казалось бы дело могло превратиться в реальный геморой, если обеспечивающий немного туповат.. За время в дороге предстоит присмотреться, кто подойдёт для этого дела. Вообще забот впереди предвидится немеряно.. Надо добраться до места. Обустроится – на дворе осень, пока КАМАЗ домчит туда, будет вечер.. Ну и собственно на воду как то выйти и отработать. Андрей повертелся, устраиваясь поудобнее и напялил вязанную шапку на глаза – впереди был трудный день и свободное время нужно было посвятить отдыху.. В кунге понемногу налаживались отношения и заводились свежие знакомства. По кругу пошла бутылка водки с пластиковым стаканчиком, понемногу набирали силу рассказы о былых походах и свежие анекдоты. Андрею всё это было знакомо и понятно.. Под дрёму, он выделил из МЧСников и ментов двоих непонятных, чужих людей. Это были и не флотские – однозначно. Один чернявый, с бородой. Глаза почти всегда в пол и бегают. Второй вообще не местный.. Явно пенсионер… Не в себе, замкнут. Задавать вопросы незнакомым людям Андрей не хотел. Не хотел прикасаться к их проблемам – своих хватает.. В очередной раз, когда ближайший военный предложил ему пластиковый стаканчик с тёплой водкой, Андрей прикинулся спящим. А потом и уснул под завывания военной резины на асфальте….
Андрей проснулся гораздо раньше, чем КАМАЗ выехал к Лотте. На грунтовке трясло гораздо сильнее. Когда машина остановилась у реки, Андрей был морально готов выпрыгивать в узкое окошко – в кунге было немилосердно накурено и провоняло сивухой.. Газовая камера прямо.. Немного дав отдышаться и оправиться, Иван принялся сортировать и делить народ. Лодки было две. Естественно, что рулевыми на моторах Иван поставил своих, МЧСовских. Это было правильно. Далее было не очень понятно и совсем не логично. Чернявого с бородой посадили в одну лодку, пенсионера в другую. Далее водолазное оборудование и Андрея сверху. Милиционеров по остаточному принципу.. Лодки оказались перегружены, но никого это не смутило, включая самого руководителя.. Тех, кто не вошел в первую партию, Иван оставил в КАМАЗе. Предполагалось, что лодки сделают ходку и вернутся за остальными. Где то там, за поворотом реки, в разливах, стоит изба, к которой собственно и предстояло выйти…. Иван сел в головную лодку и дал команду.. Андрею захотелось сразу упаковаться в гидрокостюм. В нём попросту невозможно было утонуть..
Шли очень осторожно, не спеша. Река виляла змейкой, по берегам всё прибывало ледяной закраины… Через минут сорок все встали. На разливах стоял лёд.. Тут выручил пенсионер. Он заготовил конкретный дрын из берёзы и сидя на носу головной лодки принялся ломать им лёд.. Работал он истово, никому не доверяя своё орудие. Но несмотря на его титанические усилия, лодки вскоре встали.. Лёд стал толще, ломать берёзовой палкой его становилось всё труднее. Стало ясно, что дальше не пробиться.. Иван осмотревшись вокруг, решил пробиваться к ближайшему берегу и идти пешком. С большим трудом, постоянно меняясь на колке льда, уже в сумерках экспедиция пробилась к берегу.. Еле выбравшись на болотистый берег, Андрей с облегчением вздохнул – если и суждено было утонуть, то явно не сегодня.. 
Где то впереди чертыхнулся Иван:
- Рация сдохла…. Связи с КАМАЗом нет.
Наперебой народом выдвигались разные предложения. Иван терпеливо выслушал всех и порешал по своему: 
- Одну лодку отправляем обратно, к машине, предупредить, что связи не будет. Что бы не волновались... Сами идём пешим ходом к избе. Ночевать там будем..
Андрей был полностью согласен с решением. Операцию надо проводить по светлому.. Отправив лодку на легке обратно, вторую вытащили подальше на берег. Распределили весь груз и пошли в сумерки за Иваном.. Идти было совсем не далеко, пару километров, за ближайший мыс. Ближе к избе начали попадаться натоптанные тропинки. Немного покопавшись в памяти и послушав обрывки разговоров, Андрей сообразил, что это ,,Эмировская,, изба. Величали её так по фирме, что её построила - ,,Эмир,,. Хозяин фирмы заядлый охотник и рыбак, построил её тут для отдыха и вывоза на природу нужных людей. Изба никогда не пустовала. Зимой там сидел сторож, меняясь иногда с желающими отдохнуть неделю в лесу. 
На ночёвку устраивались добротно. На печи добровольцы сварили роскошный ужин, подготовили закуску, налили в кружки водки.. Когда кружки уже были готовы сойтись со звоном над столом, Андрей не утерпел:
- Мужики, мы как бы не на свадьбе. Давайте не чокаясь…
Народ осёкся на полуслове.. Андрей хоть и ляпнул резковато, но был прав.. Коллектив сразу распался на шепчущиеся группы. Всех это по большому счёту это устраивало - колхоз дело добровольное.. Особняком , в дальнем углу избы сидел чернявый, с бородой, как выяснилось – Коля. Иван в другом углу о чём то шептался с пенсионером. Так как день закончился и работы не предвиделось, Андрей плотно поел и пропустил пару рюмок водки.
Алкоголь как медведь шатун бродил по организму, ища выход эмоциям.. Водолаз - сама по себе тяжелая профессия. Физически самая тяжелая, это медицинский факт. Но есть вещи и потяжелее… Андрею приходилось доставать покойников из воды. Это самое тяжелое в работе водолаза.. Видеть мёртвое тело под водой – это ещё пол беды. Тело обычно появляется внезапно, на него обычно натыкаешься… Можно конечно отвернуться и не смотреть ему в глаза… Но тело нужно ПОДНЯТЬ… Надо взять его за руки, освободить.. Где оно там лежит, за что зацепилось, как обвязать его, что бы парни на верху не попадали в обморок.... Здесь леса затопленного просто завалы.. Вода тёмная, видимость метр, не больше. Подниматься с телом в обнимку, видя, что оно не дышит под водой… МРАК…..
В избе было так натоплено, что дверь на ночь не закрывали. Андрей ближе к утру тихонько скатился с нар и вышел в лес по нужде. Сопки терялись в молоке искрящегося тумана… Сок в стаканчиках на веранде замёрз в камень… Вершины сосен стреляли в зенит белыми антеннами искрящихся иголок.. Всё бы хорошо, если бы не мороз. Вчера то еле пробились к берегу, а тут на километра два с половиной дальше от реки, лёд будет толще. Если работать в коряжнике без видимости - трюк очень опасный, а если ещё и подо льдом – самоубийство чистой воды. Пресную воду в редукторе прихватывает морозом уже при -5 градусах…. Выйти на верх точно в полынью, если замёрзнет редуктор, не получится – видимости нет, а башкой лёд не пробьёшь… Ходовой конец привязывать себе дороже – ещё быстрее запутаешься.
За спиной заскрипел инеем Иван: 
- Присматриваешься? Не торопись. Позавтракаем и двинемся. К тому времени может мороз отпустит…
Сборы и завтрак прошли быстро и организованно. Пока шли к воде, из за сопок вышло ледяное солнце и растопило белые стены тумана. Водохранилище открылось ледяной звенящей плоскостью.. МЧСники с Колей тащили к воде алюминиевую лодку. Милиционеры заготавливали дрын из подвернувшейся берёзы, колоть лёд. Андрей рассматривал лодку, стоя на льду, в трёх метрах от берега. Лодка была никудышняя.. Состоявшая из трёх частей, собранная на болтах через резиновую прокладку ,,Романтика,, размером с крупную калошу. Коля суетливо прилаживал вёсла, добровольцы рубили канал. Иван молча смотрел на зеркало льда, постоянно оглядываясь на пенсионера. Мезансцена требовала какого то движения.. Но решения никто не принимал, настолько очевидным оно было… Коля, стоя в рост в лодке оттолкнулся от берега шестом и принялся рубить первый метр льда. Через час Коля выдохся полностью. За лодкой тянулась извилистая дорожка колотого льда, метров 50..
Иван повернулся к пенсионеру:
- Что скажешь, отец?
Мужик затянулся папиросой в кулаке и отрицательно покачал головой:
- Я на том берегу был… Отсюда не пойму.. Кажется дальше метров 200… Коля точнее знает, он в лодке был…
Иван замахал Коле: 
- Давай к берегу! Сменим тебя!!!
Через полтора часа канал вытянулся на 100 метров. Коля покачал головой:
- Нет. Не там.
Иван взялся пытать Андрея:
-Что скажешь, водолаз? Сработать можно?
Андрей отвечал по военному чётко:
- Я за лодку держаться буду, туда доплывём. А вот там будут проблемы. Скажи своим, что бы палкой на дне пошерудили.
- Я тебя понял на пятёрочку….. Сейчас!
МЧСники два раза ходили по ледяному каналу.. Первый шест не доставал до дна, вырубили второй. Шест ушел в воду на 8 метров. Провести по дну шестом даже метр не получалось – одни коряги… 
Иван поскрёб нижнюю челюсть пятернёй:
- Обедаем. Подумать надо.
Обеда как такового не получилось. Иван за перекусом, просто, по будничному огласил план действий:
- На место мы выйти не можем – лёд слишком толстый для лодки.. Квадрат поиска получается примерно 200 на 200 метров. Со льда поиск организовать мы не можем – слишком тонкий для людей. Водолазный поиск считаю по вышеуказанным причинам нецелесообразным. Надо ждать, когда установится лёд. Собираемся и уходим по тропе вдоль забора на заставу. КАМАЗ уже там ждёт. Всё.
Народ засобирался без прений, все всё понимали правильно. Андрей тоже потащил свои баулы на тропу. Распределив груз, вытянулись цепочкой. Шлось тяжко, всё в гору. Андрей по честному взял себе свинцовые груза – 24 килограмма.. Дёрнул за рукав обгонявшего Ивана:
- Дедок то где? Не потерять бы на подъёме..
Ответ обескуражил:
- Он остался.
Андрей переспросил:
- В смысле – остался?
Иван выдохнул и спокойно обьяснил:
- Там сын его утонул. Поздний он у них был. Единственный. Болели за него, на руках выростили. Обустроился, отца позвал на рыбалку, Север показать. В тот день выпили конкретно под уху. Пошли сети проверять. Отец провода с мотора снял, спрятал, что бы не ходили. Пошли на вёслах.. Как там у них получилось, никто не знает, только Коля один вернулся.. Он льда ждать остался. Искать будет сказал. Ладно, пошли, Андрюха….
Выехали немного раньше, с учётом гололёда. Юра водил не очень уверенно, поэтому в гололёд осторожничал. Четвёрка Жигулей на бодряках допрыгала в колее до Чёртова перевала и упёрлась в гигантскую пробку. Юра занудил про время и гололёд… Андрей достал мобилу предупредить, что они задержатся в виду сложных метеоусловий. Впереди в дымке позёмки голубым светом мелькали проблесковые маячки. Андрей прижав трубку к уху не спеша двинулся поглазеть, что случилось. Огромный самосвал с прицепом сложился пополам на встречку, красная восьмёрка попала прямо под кузов. Водитель вроде живой, а пассажир, судя по разбитому головой стеклу приложился от души.. Скорая уже умчалась, ДПС ещё не приехала. Цирка не будет…
Со стороны Полярного протиснулся по обочине УАЗик МЧС. С переднего сиденья решительно стартовала в снежную крупу знакомая фигура. Андрей решительно протянул руку:
- Привет, Иван. Опять к шапочному разбору успели?
Иван прищурился от ветра: 
- А, здорова Андрюха. Нашел он его. В марте, подо льдом. Ну ладно, бывай……


Андрею нечего было ответить. Подняв капюшон он двинулся обратно, к своей жизни..

 

 

[larosh 6 031]

ЙО-ХО-ХО 
ИЛИ ОДИН ДЕНЬ РЫБАЛКИ В ТЕРИБЕРКЕ

Автор: Vyn
Примечания: история основана на реальных событиях, является немного приукрашенной, частично составленной на основе отрывков, изложенных участниками событий.

Глава 1. Введение.

Место действия: акватория Баренцева моря, поселок Териберка, 2100 км от Москвы.
Время: с 23.04.2017 по 28.04.2017
Погодные условия: днем от -2С до -5С, ночью от -8С до -10С, постоянный, сильный, ветер.

Действующие лица:
1. Капитан, он же хозяйн – местный предприниматель Териберки, живущий в Мурманске и сдающий квартиру группам рыбаков. Похуистичен, не выдержан, старается угодить всем пожеланиям друзей, с которыми пьет. Мнит себя морским волком местного пошива, запивающий всем, что горит свои мечты о несметных богатствах.
На вид – от 30 до 40 лет (в зависимости от степени опьянения), в быту экономичен как крот из Дюймовочки – одной печеньки юбилейного хватает на целый день хождения под парусом.
Хорошо ориентируется по сторонам света.
2. Вова – молодой человек, который, до происходящих событий не пил, не курил, активно занимался спортом и ел какую-то дрянь типа орешков, зелени и другой пищи растительного происхождения.
Самый впечатлительный участник экспедиции.
3. Женя – молодой человек, друг Вовы, чертовски спокоен и похуистичен ко всему происходящему. Поехал на рыбалку, узнав о ней за 18 часов до выезда. Снасти и приманки не взял, в связи с их отсутствием.
В силу своего красно язычества и убедительности выторговал у местных все рыболовные принадлежности за «спасибо».
Основной оператор «go pro» и держатель всей медиапродукции.
4. Андрей – молодой человек, в силу специфики работы, периодически раздающий нужные команды и дельные советы по выживанию, но не понимающий почему всем остальным абсолютно параллельно. Основной поставщик чистейшего самогона самостоятельного приготовления.
5. Игорь – отец Андрея, единственный опытный рыбак в команде. Дико рукастый мужик, изготовивший самостоятельно 90% приманок.
6. Евгений – самый добродушный 2-х метровый качок, 120 кг веса. Участник 99% наших рыбалок.
7. Гриша – КМС, человек, который умудряется случайно ломать вещи, предметы мебели и интерьера, попадающиеся ему в руки, ноги, район головы и т.д.
Владелец дорогущей надувной 5-ти метровой «яхты» HDX, китайского производства, с «новейшим» мотором Ветерок 12 л.с., неопознанного года выпуска, произведенном еще во времена СССР.
8. Я – автор данного рассказа, самый офигительный организатор экспедиций, умудрившийся совместно с Гришей собрать такую разношёрстную компанию вместе и забронировать квартиру для проживания. Владелец современного маломерного судна «Крым» 1976 г.в., идеально подходящего для хождения в акваториях Северного Ледовитого океана.

Глава 2. Начало.

Вернувшись на третий день с рыбалки, вечером поехали в гараж закинуть улов.
Следует отметить, что рыбалка в этот день не особо удалась.
Я, Вова и Евгений рыбачили на «Крыме».
После обеда от второй «яхты» поступил вызов по рации с рассказом о том, что мотор Ветерок, который последние 2 часа изрыгал не особо подозрительные клубы черного дыма и плевался в воду красивыми каплями бензина, изумрудно растекавшимися по акватории моря, совершенно неожиданно задымился и заглох.
Зная, что у ребят есть запасной мотор, не особо придав значение словам «сейчас Гриша будет его чинить», мы продолжили свое покачивание на 1,5 метровых волнах и махание удочками с килограммовыми приманками на глубине 150 метров.
Выйдя на связь через 5 минут, товарищи сообщили, что мотор окончательно сдох, т.к. в процессе завода от него оторвались какие-то не особо важные части, половина из которых утонула в море. В общем они малец расстроились и повесив запасной мотор идут домой в порт. … до места оставалось 14 километров.
Увлеченные тасканием трески, превозмогая ноющую боль в спине и руках, мы чувствовали себя древнеегипетскими лифтерами, крутящими без остановки ручки наших катушек.
Первоначальные эмоции от рыбалки уже прошли и, если в первый день Вова стонал и радовался от веса рыбы, успевая сотню раз выговорить слово «пипец», то сейчас все ограничивалось фразой «сколько же там этой ****** лески…». Кстати Вова был первым, кто начал достоверно определять точный вес сидящей на крючке рыбы и, если вес его не удовлетворял, продолжающий стучать по дну приманкой даже после поклевки.
Определить Вовину поклевку можно было только фразой «Нефиг тащить 150 метров из-за наживки».
В противовес Вове, Гришины эмоции всегда были ярки и хорошо выражены. Стоило ему поймать 1 рыбу, как с кормы доносился крик, сопоставимый по силе с ревуном тепловоза: «НА КОСЯК НАРВАЛИСЬ!».
Косяком оказывались всякие ништяки, типа красного морского окуня, морского налима, зубатки, камбалы или чего-то, что по своему внешнему виду отличалось от трески. При этом поимка сопровождалась поднятием рыбы на высоту рук, длительной фотосессией, шумными рассказами и отмечанием поимки горячительными напитками, предусмотрительно налитыми в узкие фляги (чтобы держать у сердца – для согрева), валяющиеся после первой рюмки в районе «где-то в лодке».
Имея такого «незаметного» капитана, данная лодка всегда собирала вокруг значительное количество лодок, пытающихся найти такие косяки, естественно безуспешно и тщетно.
Примерно через 1,5 часа, решив, что задница окончательно затекла, и пора сместиться, Евгений пересел с сидушки на заднюю, крайнюю, часть лодки.
В какой момент кормовой отсек лодки начал заполняться 150 литрами воды, мы естественно не заметили, да и кто знал, что ящик со 100 килограммами трески и 120 кг Евгения станут лимитом грузоподъёмности лодки.
Факт остается фактом – меня разбудил возглас Вовы «А это
нормально?!».
Стоя как 3 истукана, смотря на водичку, которая красиво плескалась в 5 см от сиденья у меня возникла шальная мысль «Неужели нужно было найти время и в Москве и подключить помпу к электричеству?».
Но мысль отпала сама-собой как не сделанный, свершившийся факт. Ладно, родившийся план выглядел вполне логичным – откачать часть воды, найти провод и подключив его к аккумулятору откачать всю воду.
С водой и проводом проблем не возникло, но вот кто знал, что герметичный бокс от аккумулятора окажется заполненным соленой водой, которая предательски сильно бьет током! Выкинув бесполезную герметичную крышку, вылив часть воды из аккумуляторного бокса и получив еще пару зарядов от аккумулятора удалось понизить уровень воды до «ниже клемм».
Подключение к помпе русским методом «скрутка и нафиг изоленту», сделанные под соленой водой и накидывание провода напрямую на клеммы решило проблему – помпа весело заработала, водичка полилась за борт. При этом Вову, откачивающего воду из отсека, долбануло током.
Решив, что приключений и рыбы достаточно, мы пошли к дому.

За 8 километров от порта заработали мобильные телефоны, предательски начали приходить смс о пропущенных звонках со второй «яхты».
Перезвонив, получили жалобную просьбу «Может вы нас на буксир возьмете?».
Через 4 километра мы увидели 5 метровое судно с 4-мя человеками, с бортов которого печально свисали два согнутых пополам весла. Судно шло…, точнее, медленно двигалось под мотором 2.5 л.с.
По словам членов экипажа, под мотором и веслами скорость составляла 8 км/ч, но после того, как за весла сломались под Гришиной греблей… скорость упала до 5 км/ч.
Ребята были не очень веселы, но не так напуганы, как вчера, когда в 8 километрах от берега, идя в порт, старичок Ветерок, издав дикий рык срезал шпонку гребного винта.
Вот тогда, еще вчера, Евгений, Вова и Женя трухнули. Правда больше всего их смутил не столько наебнувшийся мотор, сколько загадочный звонкий Гришин смех.
Гриша, как капитан Барбосса, был уверен во всем и положительно настроен. Правда положительно здесь формируется от слова «положить».
Звонко хохоча, Гриша и сообщил, что никаких запчастей у него с собой нет, да и в ремонте он особо не смыслит, если это не связано с молотком или кувалдой. При этом порадовал команду тем, что имеет с собой отличный запасной мотор в 2.5 л.с. от наших азиатских соседей и, в отличие от мотора из СССР, он был куплен новым пару лет назад и прекрасно работает.
Что такое 2.5 л.с. для лодки общим весом в 600 кг. ребята почувствовали в ближайшие 2 часа, когда плелись эти далекие 8 километров при погоде в -4С с легким юго-Восточным ветерком.
Единственным спокойным человеком в данной ситуации оказался Женя, ранее имевший длительную 4.5 часовую половую связь с одолженной у местных катушкой. Дело в том, что первые 2 часа ловли ушли у Жени на понимание того факта, что леска катушки под нагрузкой самостоятельно прокручивалась на шпуле. Достоверно понять причину помогла 4-х килограммовая треска, которую Жене пришлось вытягивать руками за леску со 120 метровой глубины.
Последующие 2.5 часа ушли на перемотку 300 метров лески на подобранный в лодке кусочек картонки. Мысль скинуть леску в воду и в дальнейшем намотать на катушку была категорически отвергнута Григорием, как процесс, занимающий слишком много времени.
Интересной особенностью данного похода являлись волны, которые (из-за слабого мотора), не увидев приподнятый на глиссировании нос лодки норовили залить всех, кто оказывался в передней части судна своими кристально прозрачными водами, температурой ровно 0С.
Этими кто-то оказались тогда Вова с Евгением. И если Евгений, ввиду своей теплокровности справился с возникшими трудностями, то Вова, после высадки на берег, довольно резво бегал за Гришей, крича что-то про промокшие насквозь трусы, воду в сапогах и не сгибающиеся пальцы.
Учитывая посиневшие (скорее всего от гнева?) лицо и губы Вовы, Гриша решил не проверять его слова про «крабы съедают труп за 2 суток» и также резво носился в порту среди лодок, мирно покоившихся на каменистом дне залива после отлива моря.
Но это было вчера…, а сегодня благополучно дотянув «яхту» на буксире до порта, рыбаки отправились домой.
Часть команды решила сгонять в гараж, почистить и сбросить рыбу в предусмотрительно привезенный с собой прицеп.
У гаража встретили хозяина, пытавшегося в одиночку запихнуть в него свою 6 метровую лодку. Вчетвером справились за 5 минут, услышав в процессе много интересного про наши познания в области физики и геометрии.
Отблагодарив нас словами «Есть что выпить?» и, не успев дождаться ответа, сказал – «Разливай, я пока ежиков достану», местный капитан полез в лодку за массивным алюминиевым ящиком, по виду напоминавшему переросший рыболовный ящик для зимней рыбалки.
Кинув ящик в район «из лодки» и проорав «Сейчас я научу вас жрать деликатесы» капитан достал ножик и выпрыгнул из судна. «А ведь он трезвый» — подумал я.
Распив на четверых 1.5 литровую бутылочку лимончеллы (медицинский спирт, настоянный на лимонных корках и разбавляемый водой до состояния не сильно жгет горло), капитан достал из ящика нечто розовато-серого цвета, отдаленно действительно смахивающее на ежа, и начал бить по нему ножом.
Внутри этого деликатеса оказался сгусток, отдаленно смахивающий на икру мойвы.
Следует отметить прекрасные вкусовые характеристики данного чуда, дико похожие на водоросли, вымоченные в йодовом соленом растворе.
В принципе, если это не разжевывать и запивать чем-то свыше 40 градусов (главное не наоборот), то вполне сьедобно.
Уничтожив 0.7 литра некой красноватой настойки, приготовленной нашим товарищем Андреем, договорились с капитаном на завтрашнюю рыбалку на его судне. При этом сумма поездки была любезно скинута до «тысячи с человека», если мы продолжим уничтожение спиртных напитков в квартире, которую мы снимали у этого же капитана.
На резонные возражения и необходимости поспать перед рыбалкой был получен категорический отказ с обещаниями закусывать сегодня вареными крабами, которых наловили некие соседи или знакомые капитана.
Через час посиделок на квартире я завалился спать и дальнейшие испития напитков не застал.

Глава 3. Буря.

Раннее утро местного капитана началось с фразы «Есть чем похмелиться?», сопровождающееся процессом самостоятельного наливания стакана чистейшим 60 градусным самогоном. После опрокидывания стакашки, капитан попросил закусить, взял печеньку юбилейного и, опрокинув второй станчик, съел половинку печеньки и произнес: «Зашибись… Позавтракали, можно и на рыбалку ехать!».
Вкуснейшая яичница с жареными сосисками, приготовленная из всех 10 яиц, взятых с собой в поездку, была проигнорирована капитаном как нечто, препятствующее впитыванию полезного алкоголя в кровь. Евгений же, пожевывая завтрак, ностальгически вспомнил 90 яиц, заблаговременно купленных в супермаркете по акции и забытых дома, как и все вещи, которые не перекочевали в коридор за день до выезда.
Слушая покрики местного капитана, рвавшегося на рыбалку и рассказывающий дивные истории об огромных мидиях, выползающих на берег далеких пляжей, я с Евгением решили послушать интуицию (способность головы чувствовать попой) и прекратить спор о выборе 5 человек, которые поедут на рыбалку с кэпом, т.к. больше 6 человек его лодка вместить была не в состоянии.
Быстренько собравшись мы умотали из квартиры, сборы в которой начинали перерастать в массовую попойку.
Доехав до порта начали проводить ежедневные 15 минутные операции по приведению мотора в чувство после ночного сна при температуре -8С.
Следует упомянуть, что японцы, разрабатывая свои высокотехнологические детища наотрез забыли про существование северных регионов РФ.
И, если наш Сузуки, после 5 минут прогрева в воде при 0С и последующей 10 минутной тарахтелки на подсосе соглашался толкать судно в просторы открытого моря, то на 4-х тактные Хонды рыбаков-соседей приходилось тратить по 10 минут только для завода. И, к сожалению, не всегда электростартером.
Но, нужно отдать должное смекалке наших людей, баллончик с неким «эфиром», который прыскали в дроссельную заслонку решал проблемы достаточно быстро. Судя по большому количеству марок разных баллончиков, в качестве «эфира» выступали любые смеси с надписью «огнеопасно, под давлением».
Пройдя до обеда около 30 километров, половив по пути рядом с тусовками рыбаков, развернулись к дому в связи с усиливающимся ветром. Как оказалось в дальнейшем наша интуиция и здесь неплохо отработала.
Единственной проблемой данного маршрута являлись волны и усиливающийся ветер, которые не позволяли двигаться с большой скоростью.
Спустя час, находясь в 7 километрах от дома, устав от постоянной качки, увидели тихий заливчик, огороженный со всех сторон скалами.
«Едем есть дошик? (прим. лапша доширак)» спросил Евгений. Отличная мысль подумал я и свернул в залив — прочь от надоевших волн. Сигнал интуиции, не пробившийся сквозь ной желудка, в этой раз мы успешно проморгали.
Потом, через 1.5 часа, возвращаясь назад, вцепившись в штурвал в моменты, когда лодка, переваливаясь через волну плюхалась носом в воду с такой силой, что удары через попу пробивались до зубов, я с нежностью и радостью вспоминал тюленя-порошайку, которому мы скормили пол ящика мелкой трески. Вкуснейшая лапша, которую приходилось есть рыболовным экстрактором и остатки лимончеллы, грамм 200 которой были добиты двумя глотками, стали приятным дополнением к зрелищному пиршеству ластоногого.
Евгению же было в лодке намного комфортнее: трусливо побоявшись вылететь за борт на очередной волне, перехлестнувшейся через лобовое стекло и попытавшейся смыть его немаленькое тело в мирные воды открытого моря, он вытянулся на полу лодки, подложил под поясницу пустую 1.5 литровую пластиковую бутылку лимончеллы и закинул голову на подушку сидушки.
Пустая бутылка стала настолько хорошим амортизатором ударов, что заснуть ему мешал только звук мотора, периодически выпрыгивающего из воды вместе с задней частью лодки. Дополнительный дискомфорт создавали тушки трески, периодически подпрыгивающие вместе с Евгением, да капельки воды, переливающиеся красивым потоком брызг и оросящие довольное, немного бледное лицо товарища.
Впрочем, спустя минут 20, данные обстоятельства уже не мешали нам гоняться наперегонки с множеством лодок, возвращающимися на базу. И если бы не пальцы — предательски впившиеся в предметы, намертво закрепленные к лодке, можно было бы весело покидаться в эти лодки треской.
Еще минут через 10 мы парковали лодку в порту.
Трюмная помпа, выплюнувшая около 50 литров воды вселила оптимизм о неизведанных возможностях «Крыма».
Необходимость скорейших согревательных процедур обозначала только вода, подозрительно выливавшаяся из сапог Евгения при каждом шаге. Порадовавшись со мной лобовому стеклу, сдерживающему потоки воды и направляющие их в район задней сидушки, мы с Евгением потрусили к машине.
Обозначив превосходство французской компании Рено над японской Сузуки, Дастер весело повез нас домой, раскидывая снег всеми 4-мя колесами. Прогрев при -4С данной технике не потребовался.
Отогрев конечности под горячим душем и выпив 4 бутылочки Невского пива, объемом по 1.5 литра, мы с Евгением весело вспоминали особо смешные моменты нашего путешествия, завидуя хозяину с его 6 метровым судном и мотором в 90 л.с.
Через час после прибытия домой, весело трезвонькая стандартной мелодией, экран Galaxy S5, покрывшийся засохшими разводами соли, известил о входящем звонке от Андрея.
Андрей, стараясь перекричать рев ветра, поведал нам, что у них кончился бензин…
Впрочем, эта история заслуживает отдельной главы.

Глава 4. Рыбалка на дальних островах.

После нашего отъезда с Евгением сборы второй части команды представляли хаотичное накидывание разного хлама, привезенного с собой из Москвы сначала в Латчетти, а потом и в Ниву капитана. Возражения кэпа об отсутствии необходимости в таком количестве снастей и приманок категорически не принимались. В качестве успокоительного хозяину накапывался стакан (в обмен на очередной баул, положенный в машину).
Через час, с криками, матом и пинками друг другу компашка вывалилась на улицу и понеслась в гараж за судном капитана.
Учитывая запас утренних сил, судно было выволочено из гаража, прицеплено к Ниве и через 10 минут уже находилось в водах местного порта.
Корабль капитана, заслуживает отдельного рассказа, т.к. сделан от был по заказу и особой конструкции.
Фактически это был РИБ, т.е. алюминиевая 6 метровая лодка, к которой приделаны надувные баллоны по кругу. Транец лодки был чудовищно усилен, т.к. изначальная конструкция предполагала мотор в 50 л.с., а нужно было повесить имеющегося в наличии 4-х тактного монстра Сузуки с запасом 90 л.с.
Днище лодки представляло собой несколько отделенных друг от друга отсеков, часть из которых имела (как выяснилось потом изначально имела) блоки плавучести (для непотопляемости судна), часть отсеков могла заполняться водой для снижения качки при якорении и рыбалке.
По словам капитана, тупорылость конструкторов на заводе не позволила реализовать все его задумки и лодку пришлось полностью переделывать самому. При этом большая часть оборудования для лодки также докупалось и устанавливалась самостоятельно, в связи с нежеланием завода ставить вещи с Алиэкспресс.
Все блоки плавучести были выкинуты, а отсеки соединены между собой. Внутренности отсеков дополнены 2 китайскими помпами, производительностью 100 китайских литров в минуту, одна из которых включалась самостоятельно, а вторая принудительно с кнопки.
На возражения о необходимости блоков плавучести кэп ответил железным аргументом «Я еще жив, значит отлично все сделано» и скомандовал «Грузитесь!».
Через 10 минут, весело бурча двигателем, судно неслось к острову Кильдин со скоростью 50 км/ч.
Миновав остров Олений и проорав «Сейчас понесемся на круз-контроле», хозяин с обоих сторон от рулевой стойки выудил 2 резинки и зацепил их за штурвал.
Однотонно покачиваясь на волнах, команда уснула.
Игорь, проснувшийся от брызг, летевших в лицо, первоначально не осознал изменившейся ситуации.
Дело в том, что катер, ранее двигавшийся вдоль волны, теперь шел перпендикулярно.
Направление движения также изменилось. Катер уходил все дальше в открытое море между Кильдином и Оленьим.
Однако капитан, спокойно сидевший за штурвалом с прямой спиной и не прикуренной сигаретой не вызывал опасений.
Игорь похлопал кэпа по плечу…
Кэп упал лицом в штурвал… и проснулся.
Что-то бормоча о разной длине резинок круиз контроля, чей-то маме и треске, с которой кто-то вступал в интимные отношения, хозяин лодки начал сбавлять газ.
Игорь, грустно смотря на скопление лодок в 4-5 километрах позади транца, между которыми они вероятно проехали пару минут назад, пошел будить рыбаков.
Через 20 минут, вернувшись из нейтральных вод в Российскую Федерацию, лодка заняла место у Кильдина.
Вова, будучи на готове, отпустил 700 граммовый пилькер, раскрашенный в веселые клоунские цвета, в воду.
Через 15 секунд капитан, не найдя сторонников поправления здоровья глотнул из фляги. Занюхнув морским воздухом и задумчиво глядя на народ, планомерно разматывающий снасти, кэп потряс флягой, зорко глянул в горлышко оценивая объем и вторым глотком осушил 200 грамм отборной, самоварной настойки.
Осведомившись о количестве алкоголя на лодке, капитан довольно пробурчал что-то про 2 часа и начал раздавать советы по ловле трески.
Спустя какое-то время, не замолкавшая Вовина катушка затихла. После чего, дико матерясь однокоренными словами, начинающимися с букв «пипец», Вова начал крениться за борт, одной рукой схватившись за леерный трос, второй держа спиннинг, согнутый под 180 градусов.
Хозяйн проорал «тащите его в лодку, а то палтус его утянет в море!».
Гриша, крикнув, «ща сделаем, втащил Вову в лодку». Леерный канат, вырывая приклеенные держатели, остался у Вовы в руке.
Вдвоем, надеясь на прочность полу миллиметрового шнура, палтус, оказавшийся 17 килограммовой треской, был втащен в лодку за 15 минут.
Спустя час, сказав, что сейчас «отличное время для сбора мидий», капитан направил судно в некий, одному ему известный залив.
Какого фига всей команде понадобились мидии и что делать с сотней килограммов ракушек, никто на тот момент даже не думал.
Взяв десяток мусорных пакетов, банда двинулась по чистейшему песочному пляжу штурмовать маленькую речку 20 сантиметровой глубины.
Усомнившись в умственных способностях своих соратников, принимая горизонтальное положение, дядя Игорь вызвался охранять лодку.
2 ЧАСА! 2 гребаных часа, 5 человек облазили весь залив на предмет наличия хоть каких-нибудь живых существ.
Снег, скалы и песок. Единственным отличием от обыденного пейзажа был песок… без единого следа моллюсков.
Опечалившись, поисковики двинулись назад.
Подойдя к мелкой речушке, Андрей озадачился. Воды прибавилось и прибавилось прилично.
Медленно ощупывая дно, на грани длины сапог, Андрей медленно перешел через 15-ти метровую речку.
«Смотри как нужно!» крикнул Гриша и разогнавшись побежал по воде. Точнее попытался… Поднимая тучи брызг и толкая перед собой воду Гриша «проломил» речушку. Костюм намок по пояс, в сапогах подозрительно хлюпало.
«Наверное медленно разогнался» сказал Григорий, выливая воду.
Поржав от души, остальные члены команды переправились через речку, одев на ноги мусорные пакеты.
Посмотрев в даль на чистое голубое море, Женя обратил внимание на большое количество кораблей, видневшихся на горизонте.
«Офигительно!» воскликнул капитан. «А еще обрати внимание, как ровно двигаются и с каким расстоянием» добавил он.
Вглядываясь в горизонт, кэп погрустнел. «Это не корабли, это буруны от волн! В море полный звиздец! Там волна под 3 метра!» проорал капитан и ломанулся к кораблю.
Ребята печально затрусили за капитаном.

Глава 5. Путь домой.

Что такое 40 километров при огромной волне и шквальном ветре, ребята почувствовали в ближайшие 2 часа.
Ветер был Северный, порт находился на Востоке… Чтобы резать волну кораблю приходилось двигаться зигзагами под углом к ветру.
О достоинствах своего РИБа капитан рассуждал на протяжении всей поездки. «Режет волну, непотопляем, мощный как баркас!» орал он.
С ним были согласна вся команда, часть из которой подпрыгивала на полметра на носу лодки на каждой волне, остальную часть команды просто заливало. И заливало в прямом смысле – брызги летели непрекращающимся потоком, при этом из-за движения зигзагами, летели то слева, то справа.
Все, что лежало и стояло в лодке, теперь болталось где-то в районе задней сидушки: тушки трески подпрыгивали вместе с пундами (прим. рыболовные приманки – аналог блесен, весом 500-1000 гр.), плетня на спиннингах запуталась и представляла собой настоящую паутину.
Но они двигались… и это уже было хорошо.
Гриша вспомнил историю прошлого года, когда они на его HDX попали в «шморм» в Карелии – ветер с дождем 10 метров в секунду и волной сантиметров 60. Тогда, при температуре воды 16С, он думал, что потонет…
Что такое 60 сантиметров… здесь, на Баренцевом море — практически штиль.
Проходя мимо маяка, сворачивая праве к Териберской губе, настроение ребят поднималось – до суши оставалось 8 километров, волна и ветер уменьшились.
«Дайте выпить! Уже 2 часа в сухую идем!» весело хохотнул кэп. Пошарив под задним сидением, ребята выудили початую бутылку самогона и протянули капитану.
Подражая Джеку Воробью, держась одной рукой за штурвал, второй размахивая бутылкой самогона и приплясывая кэп напевал: «Йо-Хо-Хо и какая-то там фигняяя…».
Мотор пару раз чихнул и заглох.
Это был его мотор, поэтому вероятность того, что мотору не понравилось пение капитана была минимальна. Надеясь на благоразумность бунтующего мотора кэп крутил стартер… ноль эмоций…
Лица рыбаков окаменели от ужаса.
«Сушеный лещ! Бензин закончился!» орал капитан стуча кулаком по прибору уровня топлива. Стрелка при этом не сдвинулась ни на миллиметр. Гарантией догадливости капитана служила желтая лампочка, горевшая в районе показателя «0».
Движение лодки по инерции закончилось и волны, восприняв судно за помеху на своем пути, начали ее заливать.
Теоретически, утопить данный тип судна очень сложно – резиновый борт лодки удерживает ее на плаву при нагрузке 1300 кг, блоки плавучести могут удержать еще 400 кг… но их нет… равно как нет и герметичных отсеков.
Впоследствии оказалось, что вода, заливавшая судно, протекала в трюм, постепенно его заполняя.
О попадании воды в трюм команда пока не догадывалась, их больше всего интересовали скалы, к которым несло лодку.
Капитан взялся за весла, а Андрей полез в нагрудный карман за мобильным телефоном.
Достав мобильник, Андрей позвонил мне. Стараясь перекричать рев ветра, он поведал нам с Евгением, что у них кончился бензин.

Если бы не его перепуганный голос, мы бы поржали, но в данной ситуации ограничились усмешкой.
Наши решения принимались на ходу:
1. Одеваться. В моей ситуации все намного проще – зимний костюм Норфин экстрим, который чуть потемнел от заливавшей нас ранее воды, был абсолютно сух.
Так как вещи Евгения были мокрые, ему пришлось одеть рабочую зимнюю куртку «аляля московский дворник», удачно прихваченную из гаража перед выездом. Запасные дырявые чулки от сапог и чьи-то штаны, висевшие в сушильном шкафу, спасли ситуацию.
2. Бензин. Основные запасы бензина в гараже. Туда-сюда 8 дополнительных минут, которых нет. Хорошо, что вспомнили про запасную 10 литровую канистру, находящуюся в нашей лодке.
С надеждой, что за 2 часа ее не увели, поехали в порт.
3. Доставка бензина. Уже в дороге приняли решение просить мужиков в порту помочь – слишком холодно и на прогрев нашего мотора нужно около 15 минут, плюс доехать 8 километров, это еще около 20 минут.
Приехав в порт, я побежал к лодке, Евгений к слипу, на котором удачно находилось 2 резиновых лодки.

Повезло, одна из лодок подошла только что и вологодский мужик согласился помочь.
Передав канистру Евгению, он запрыгнул в лодку и уехал на поиски тонущего РИБа.
Вытащив подсос, я завел Сузуки. Недовольно, очень недовольно работает холодный мотор. В следующие 15 минут, пока Евгений ехал с мужиком на выручку ребятам, я игрался подсосом – пытаясь побыстрее прогреть лодку.
Когда рычаг подсоса удалось опустить вниз — дал газу. Лодка, разгоняясь в порту, выскочила в Териберскую губу на глисе… и заглохла…
Мысли, которые проносились у меня в голове, пока я крутил стартер, лучше не публиковать. Мотор даже не пыхтел…
«Бензин! Чертов бензин! Мы прошли за день больше 80 километров на одном баке!» Но это были мои догадки.
Лодка находилась в 15 метрах от опор пирса (в новой части Териберки – Лодейное) и ее предательски несло ветром и волнами к металлическим конструкциям.
«Весла! Фиговы весла!» Находясь один, я матерился уже вслух, пытаясь вытащить весла из-под задней сидушки.
Прижатые ящиками и заботливо обернутые тряпками (чтобы не гремели в дороге), весла не поддавались.
За 3 метра до опоры мне удалось достать одно весло. Оттолкнуться от опоры получилось на 1 метр, при этом каждая 2-х метровая волна сдвигала меня сантиметров на 50.
12 опор! Мне в мозг засела эта цифра! Подстраиваясь под волну, мне удалось пройти вдоль опор перпендикулярно волне… и даже посильнее оттолкнуть себя от последней.
Теперь волна толкала меня в порт.
Все действо длилось меньше минуты, но было настолько ссыкотно, что вспотела спина. Больше всего было страшно за свою лодку и нулевый мотор. Проплыть 100 метров до берега в ледяной воде я бы смог (зимние моржевания тренируют), а вот купить новую лодку перед началом рыболовного сезона — нет.
На пирсе курили 2 мужика и, судя по всему, им было весело.
Решив, что нефиг другим показывать свою ошибку, я достал второе весло и, сделав вид, что все шло по плану, погреб к месту стоянки.
Сделав пару гребков, предательски почувствовал ледяную воду в трусах. Что за нафиг?! При движении к себе из весел выливалась вода, которая, попадая в область ширинки протекала внутрь. В данной ситуации именитый зимний рыболовный костюм не помог.
Как! Как можно делать металлические весла, которые набирают в себя воду при гребле! Я бы оторвал руки тому уроду с русфишинга, который эти весла сделал.
Заправски припарковав лодку, не вглядываясь в лица рыбаков на берегу, я пошел прогревать Дастер.

После звонка нам, утопающие пытались удержать лодку подальше от скал. В течении 10 минут, пока лодка набирала воду, это удавалось, но после того, как в трюм залилось около 1,5 тонн воды, весла стали бесполезны.
Лодку несло на скалы и в ней уже было по колено воды.
«Вычерпываете эту жижу!» орал капитан, тыкая бесполезный тумблер помпы. Лампочки периодически гасли, помпы же не работали вообще. При касании металлических частей начало потряхивать током.
«Аккумулятор залило! Там полный трюм воды!» визжал капитан и метался по лодке туда-сюда. Хотя скорее не метался, а лазил, разгребая вещи и мусор, плавающий в бассейне, образованном между надувных баллонов.
Схватив ведро, Гриша начал вычерпывать воду. Почему никто не додумался отобрать у него ведро не понятно до сих пор.
Наверное спортсмены похожи на военных, так как получив прямую и предельно точную команду, он начал вычерпывать из лодки все, что в ней было.
Приманки, фляги, яблоки, чипсы, сухарики и треска – все это летело за борт. Передвигаться в лодке стало значительно проще, правда воды не уменьшилось.
Лодка! Вдали показалась красная надувная лодка. «Жилеты! Жилеты!» крикнул кэп. Уставившись на капитана, ребята замерли. Что не так с жилетами, никто понять не мог.
«Снимайте и махайте жилетами! Я все ракетницы на прошлой неделе расстрелял, когда с соседом надрался и по уткам стрелял.» уточнил хозяин корыта.
Заметив судно, терпящее бедствие, надувная лодка через пару минут подошла к рыбакам.
30 лошадиных сил подошедшей красной лодки дважды пытались оттянуть РИБ капитана от скал – все тщетно, легкую надувную лодку сдувало ветром как пушинку.
Очередной раз увернувшись от скалы, лодка забрала Андрея (единственный, кто рискнул прыгнуть на лодку, проходящую в 1.5 метрах от РИБа) и направилась в порт.
Данное судно сыграло важную роль в спасательной миссии – если бы не красный цвет, то Евгений, шедший с бензином на второй надувнушке не заметил бы РИБ, который прибило в небольшой зиливчик среди скал.
Подойдя вплотную к тонущей яхте, Евгений вцепился в борт РИБа. «Эвакуируйтесь! Быстро!» четко скомандовал вологодский капитан.
Вова перепрыгнул в лодку и протянул руку дяде Игорю. Схватившись за Вову, дядя Игорь пополз по плечу Евгения.
Будучи очень пунктуальным человеком, находясь между 2-х лодок дядя Игорь заметил плетню, запутавшуюся на пундах. Решив, что во время эвакуации, просто необходимо ее распутать, он двинул назад.
«Тащи его! И бросай эту канистру, а то сами тут же останемся!» рявкнул вологодский спаситель и дал газу. В лодке остались трое – Гриша, Женя и капитан.
Канистра попала точно в грудь кэпа, сбив его с ног. «А баскетбольные навыки еще остались» подумал Евгений и улыбнулся.
Схватив канистру и матюгаясь, кэп на четвереньках пополз к корме.
Заправски выдернув крышку топливного бака, как чеку от гранаты, по колено в ледяной воде, упершись в раскорячку ногами в борта лодки, капитан как балерина, покачивающаяся на 2-х метровой волне, влил 8 литров бензина в бак.
Кинув канистру в лодку и сказав – «Я остатки не лью, там грязь бывает», он пополз к рулевой колонке.
Пунды, которые ранее пытался распутать Игорь, предательски впились в сапог и волочились за капитаном.
Все действо чем-то напоминало сцену из фильма Терминатор, когда тот полз по полу с ошметками, волочившимися по полу.
Правда в данном случае тело умудрялось подпрыгивать на волнах, смешно махая руками в воздухе и с шумным матерным возгласом приземлялось в бассейн, образовавшийся в лодке.
Вцепившись в штурвал, кэп повернул ключ.
Мотор завелся. С криками «Йо-хо-хо, отталкивайте это корыто на фиг от скал» капитан вывернул штурвал и дал газу.
Схватившись за весло и отталкиваясь в максимально точно заданном направлении Гриша отпихнул судно. Весло предательски затрещало, но не сломалось… Женя с энтузиазмом руководил процессом, стоя на надувном борту и комментируя происходящее на go pro.
Взвыв табуном, 90 японских лошадей подняли нос лодки к горизонту.
Поток воды, находящейся в лодке, сначала в момент сбил Гришу с ног, а потом и накрыл с головой.
«Пфффффу!» орал он отплевываясь от воды и ощупывая зеркальный фотоаппарат, который висел у него на шее. Фотик принял соленые ванны вместе с Григорием.
Однако ситуация улучшалась. Из-за поднятого носа вода потоками выливалась из трюма, перетекая в район кормы, а лодка набирала скорость.
За 1.5 километра до порта, вода, находящаяся в корме, заполнила бензобак, крышка которого покоилась на дне моря.
Мотор заглох.
Проорав Евгению «Пусть идут пешком, тут километра 2 по горам», вологодский капитан без остановки пошел в порт.
Завезя домой Андрея, которого привезли первым, я опять поехал в порт за Евгением, Игорем и Вовой.
На Игоря и Вову было жалко смотреть – мокрые по пояс, с трясущимися руками, не сгибающимися пальцами и синими губами.
Через 5 минут, зайдя в квартиру, увидели Андрея, одевавшего на себя любые сухие вещи, найденные дома. «Я посмотрел по карте — нужно идти за ребятами пешком через гору!» сказал он. Забрав у Евгения более-менее сухую куртку дворника, мы с Андреем поехали по направлению к вышке, находящейся на вершине сопки.
Войдя в квартиру, Вова с Игорем начали звонить в МЧС.
Радостно сообщив, что лодки МЧС будут пригнаны в Териберку только через месяц и узнав, что за утопающими уже пошли пешком, оператор проинформировала о том, что в районе Териберки видели медведей, бродящих после зимней спячки в поисках пропитания. Заодно она порекомендовала поодиночке из дома не выходить. Пожелав удачи, спасательница отключилась.

Проводив нас, по пути к подъезду Женя встретил рыбака из Вологды, с которым мы познакомились пару дней назад.
Узнав о ситуации и промолвив «ща решим вопрос, жди здесь» мужик ушел к себе домой.
Через 20 секунд он выволок из подъезда нечто, отдаленно напоминающее рацию, размером с хороший чемодан.
Надпись СССР и антенна, болтающаяся на уровне окон второго этажа внушали трепет. Вспомнив, что похожие устройства Женя видел в музее танкостроения, он не стал уточнять происхождение данного устройства.
Работало устройство также эффективно, как и выглядело, а четкость голосов, доносившихся из рации поражала. «Если надо, можно и с Норвегией связаться» сказал мужик и начал требовать у пограничников прислать баркас для спасения людей.
Надо отдать должное настойчивости и спокойствию вологодских — к лодке выслали 2 баркаса, способных дотянуть ее до порта. При этом пограничник сообщил, что судно капитана находится у них в черном списке, так как его уже сдергивали с мели на прошлой неделе.
Вове странным образом вспомнился рассказ кэпа про уток, в которых стреляли из ракетниц, но уточнить достоверность догадки он в итоге забыл.
Тем временем, перейдя через сопку, мы с Андреем искали РИБ. Лазить по огромным валунам, покрытым 2-х метровым слоем снега, было стремнова-то. Но особо долго искать товарищей не пришлось — их прибило к более-менее пологому спуску.
Используя автомобильный буксирный трос, прихваченный из Дастера, подняли Вову с Женей из лодки.
Выяснив путь до дома, они потрусили к теплой хате. При этом Гриша, мокрый с головы до ног решил не использовать извилистую тропинку, натоптанную мной с Андрей, а пойти напрямик.
4 шага! Он прошел ровно 4 шага!
Аналогично белке из Ледникового периода, используя сапоги вместо ореха, Гриша пробил 8 месячный слой снега и провалился по шею.
Женя заржал. Главным образом от того, что представил, как он будет вытаскивать 80 килограммовую тушку за голову. Заливаясь смехом и бормоча «Дедка за репку…» удалось откопать Григория и без приключений дойти до Латчетти, которую предусмотрительно подогнал Игорь к подножью горы.
Оставшись рядом с лодкой, мы кинули кэпу буксировочный трос и притянули лодку боковиной к скале. Капитан же спрыгнул на камень, находящийся по колено в море, и держал лодку с носа.
Нужно отдать должное здоровью капитана — до прихода буксира, омываемый волнами, он простоял в воде минут 15.
Команда подошедшего судна, в отличие от кэпа действовала очень слажено. Спуск с буксира надувной лодки, привязывание троса к яхте и доставка капитана на палубу заняло от силы минуты 3.
Мы же с Андреем, отказавшись от предложения спрыгнуть в резиновую лодку и прокатиться на баркасе, довольные пошли домой. Настроение улучшилось настолько, что пару раз очень весело прокатились на спас жилетах с горы.
Немного отогревшись, сходили поблагодарить вологодского рыбака. Взамен на бутылочку самогона он поведал нам новость о том, что в горах начался сильный снегопад и есть вероятность застрять в Териберке еще на недельку.
Не воодушевленные заманчивой перспективой, приняли решение выезжать. Через 2 часа, практически закончив сборы узнали от капитана новость о том, что колонна из внедорожников, вышедших ранее вернулась — из-за обрушения снеговой шапки дорога перекрыта и проезда нет.
«У меня билет на самолет завтра в 5.30 утра!» озадаченно пробурчал Вова и добавил: «Нужен снегоход, 70 километров до нормальной дороги можно и на снежике…».

Глава 6. Фиг уедешь.

Как оказалось, найти снегоход с водителем в Териберке после обеда практически нереальная и нереализуемая задача. Все, абсолютно все жители, которые его имели были уже пьяны. Собственно, садиться за руль они не хотели не из-за состояния алкогольного опьянения, в котором прибывает половина поселка с самого утра, а из-за состояния «в говно».
Хотя, как нам пояснил капитан, обычно так не нажираются, просто в выходные из Мурманска приедет «внезапный» рейд с ГИМСом, отрядом ФСБ для ловли браконьеров и полицией.
Из-за такого наплыва проверяющих организаций половина поселка не сможет выйти в море… типа у кого-то косяк с документами, у кого-то их отсутствие, кто-то трезвый не может…
Но Вова сдаваться не хотел: «Кэп, тогда зайди с другой стороны и найди мне сначала трезвого водителя, а потом снегоход», сказал он.
«Трезвые тут только погранцы» ответил он, улыбнулся и ушел с сигаретой на улицу. 
Через пять минут радостный капитан сообщил нам, что строго к 20.00 приедет человечек на снегоходе и за 7 тыс. деревянных подкинет Вову до патруля ГИБДД, перекрывшего дорогу со стороны Мурманска.
Вова пошел собирать вещи в дорогу и готовиться к длительной поездке.
Дядя Игорь в это время подозрительно переливал чай в бутылку из-под домашнего коньяка.
Закончив приготовления, Игорь пригласил капитана к столу. Через час, испив 1,5 литра самогона капитана вырубило. При этом он завалился на кровать, символично накрывшись простынкой с маковым полем. Сам кэп эффектно дополнил собой дизайнерское оформление квартиры – синяя комната, синие стены, синий диван и синий хозяйн. Синий пумпон и синяя куртка Евгения, заботливо кинутые на диван, гармонично дополнили эпичную картину. Для полной маскировки капитану не хватало термобелья и носков в цвет композиции.
Стоя на улице у подъезда я встретил Вологодского рыбака, который поведал мне, что завтра утром возможен выезд грейдера, но точное время нужно уточнить у механика на автобазе.
До автобазы было около 500 метров, ключи от машины лежали дома, а к Дастеру был прицеплен Крым, уже подготовленный к обратной дороге.
Идея пройти пешком была вполне логичной и адекватной. Находясь на позитиве от возможности уехать завтра утром, я весело потопал по дороге к автобазе.
Через 20 метров, вспомнив предупреждение о медведях, развернулся и захватил из лодки ракетницу и 2 запасных патрона. Странно, почему мне не пришла мысль как я буду перезаряжать ракетницу, если бы медведь не свалил от первого выстрела. Слава богу все обошлось и никаких медведей, равно как и хоть кого-нибудь из живых существ я не встретил.
Автобаза представляла собой типичное учреждение советской постройки – огромный бетонный ангар, к которому пристроено 2-х этажное здание с частично заколоченными окнами и дверьми, площадью под 1000 квадратных метров. Рядом с базой находилась огороженная, кристально чистая, пустая автостоянка, которая смогла бы вместить около сотни грузовиков. За зданием виднелась заправка, рядом с которой стоял заведенный грейдер с водителем.
Если бы не водитель, механика я бы не нашел никогда, т.к. зайдя в «офис» вы оказываетесь в апокалиптическом коридоре из игры «метро 2033» с облупившейся краской, не закрывающимися дверьми и заколоченным окном.
Пройдя по маршруту, описанному водителем, я попал в огромный ангар, в котором находился полуразобранный ротор и кучи запчастей, раскиданных по всему ангару.
Три человека, копошившиеся рядом с ротором, на его фоне выглядели просто букашками.
Поведав историю о каком-то механизме, отвалившемся на дороге после очередной сварки, механик заверил, что ротор поедет сразу после починки. «Попробуем успеть к 9.00 завтра. К нам большая «внезапная» проверка приезжает – дорога должна быть чистая».
Если честно я не поверил, потому что собрать за ночь половину машину, большинство запчастей от которой весят больше 100 кг., практически нереально. В Москве точно нереально – производительность наших автосервисов «зашкаливает».
Однако слово «внезапная проверка», о которой не знали все жители Териберки, давало надежду.
Выйдя с автобазы на улицу, я обалдел. За 10 минут, что я находился в ангаре погода изменилась. 
Шквалистый ветер дул прямо в лицо. С неба сыпало настоящим мелким льдом. Это точно был не снег, т.к. снег, попадая в лицо, не оставляет царапин.
500 метров до дома были настоящим адом, лежа на ветре под 45 градусов, натянув ворот свитера до глаз снизу, а капюшон сверху я просто продирался через адову белую бурю. Единственным утешением было то, что заблудиться в данном месте просто невозможно. Слева и справа на всем протяжении дороги до самого крайнего дома стоят гаражи, которые не позволят свернуть ни влево, ни право… (идеальное место для встречи с мишкой).
Только войдя в квартиру, я почувствовал, как замерзли руки. Непромокаемые зимние рыболовные перчатки с али-экспресса оказались полнейшим говном как в части удержания тепла, так и в части непромокаемости.
Сообщив друзьям о теоретической возможности завтрашнего выезда, раскочегарив кальян, мы стали «провожать» Вову. 
Ровно в 20.00 подъехал снегоход. Снего-ледопад на улице закончился, в небе виднелись просветы, а Вова представлял, что через 3 часа он уже будет валяться в гостиничной ванне аэропорта в ожидании утреннего рейса в Москву.
Пока наша команда фотографировалась на Буране, пограничник сообщил, что через 2 часа они будут у машины ГИБДД. К этому времени желательно вызвать такси, т.к. на дороге связи нет.
Проводив Вову, сразу позвонили в такси. Минут через 10 смогли объяснить таксисту, где он должен быть через 2 часа. Посчитав миссию выполненной, продолжили отмечать удавшуюся рыбалку и отсутствие последствий для организмов после ярких, чудесных приключений.
22.00 телефон Вовы недоступен, таксист говорит, что ребят еще нет – командуем ждать.
22.30 звонит таксист – «жди».
23.00 Вова и пограничник недоступны.
23.30 приказываем таксисту ждать, тот нервничает – видно понимает, что с нас он денег не стрясет, обещает ждать.
00.12 отзванивается Вова – добрался до такси.
Мы даже предположить не могли, что 70 километров можно ехать 4 часа. Это 17.5 км/ч.
По рассказу Вовы прямо за первым перевалом от Териберки началась полная жесть – снег с порывистым ветром были такой силы, что в 1 метре спереди было уже ничего не видно.
Ребята дважды за 4 часа останавливались погреть руки (2 пары перчаток не спасали), балаклава за поездку покрылась 5 мм слоем льда.
За 10 км до машины ГИБДД подъехали к какой-то деревне. Сказав, что бензина осталось ровно до Териберки, пошли искать машину.
Было около 23.30. Все жители 5 домов или спали или были в говно… Правда за бутылку отвести хотели все, но бутылки у Вовы не было… были деньги.
Деньги данным аборигенам были категорически не нужны. В последнем доме добрый мужичок согласился подбросить до «зоны видимости колонны». По его словам, ближе он не поедет, т.к. не хочет в очередной раз лишиться прав.
10 километров или 30 минут потрепанный уазик ехал в полной в темноте – по словам водителя, проводка сгнила еще лет 5 назад после очередного утопления данного транспортного средства в холодных водах Баренцева моря.
«За мойвой поехали на пляж и увязли на нем. Пока ночью трактор нашли тачка уже по крышу стояла» объяснил местный. «Но не ссы, я аккумулятор вчера зарядил – так что, если заглохнем в салоне свет будет, оптимистично хохотнул мужик». Собственно, т.к. ссать и срать после поездки на снежике было уже нечем, Вова улыбнулся.
Дальнейший путь до аэропорта прошел без особых приключений и за 2 часа до рейса Володя прибыл в аэропорт.

Успокоившись после звонка, мы завалились спать, выставив будильники на 7.30 утра.
Утром проснувшийся капитан сообщил нам, что ротор выедет в 8.00 и в 10.00 необходимо выехать.
Не доверившись кэпу, который был не в своей тарелке, из-за невозможности опохмелиться, выехали в 9.00.
Проблемы на дороге начались практически сразу – от ротора оставались такие куски прессованного снега, что проехать через них можно было только на скорости, при этом расчищенное пространство было чуть более ширины машины.
Из-за такой фигни правое колесо лодочного прицепа всегда оказывалось в 20-30 сантиметровом снегу и через 30 километров особо большим куском льда вырвало правый подкрылок прицепа.
Ротор мы догнали минут через 30 и сразу же засадили латчетти, которая остановившись уперлась передним бампером в снег.
Благо помогла буханочка, встретившаяся по пути.
Через 2 часа, выехав к машине ГИБДД мы двинулись в Москву. Стоп! Какая Москва, сказал Женя, а магнитик! Мне нужен магнитик с крабом!
Позвонив кэпу, который двигался первым на своей ниве, попросили его сопроводить нас до тематического магазина )).
Пока Женя бороздил город в поисках магнитика, пообедали в Маке… странно, но каждый раз после рыбалки, заезжая в Мак, еда оказывается очень вкусной.
Вернувшийся Женя подарил всем нам и кэпу тематические магнитики с крабом, растроганный кэп долго жал руки, чуть ли не пуская слезу и звал на следующий год понырять за ежиками. 
Пообещав подумать, мы поехали домой.

В дороге ничего интересного не произошло, не считая того, что через 1000 км ребят немного смутил дымок, идущий от задней части латчетти. Оказалось, что от торможения сместился вперед груз в прицепе, из-за чего задние колеса протерли подкрылки и стали чуть-чуть сликами.
Прицеп разобрали, груз зафиксировали, колеса перекинули вперед и доехали без дальнейших приключений ))

Всем хорошего отдыха и ровных дорог!

[larosh 6 031]

Андрей Снежногорец

 

НАХЛЫСТ



Шеф орал как потерпевший на вокзале. Вибрируя обертонами праведного гнева, голос его бился в тяжелые головы бригадиров совершенно безрезультатно… Доковая была успешно окучена в темпах, приличествующих лучшим последователям легендарного Героя труда всех времён и народов Стаханова. Деньги были массированно освоены без единого залёта и косяка. Никто из экипажа корабля и глазом моргнуть не успел, как механизмы и оборудование сверкая свежей краской заняло свои штатные места и тихо шуршало в работе. Корпус снаружи сиял пасхальным яйцом, чётко разделённым белоснежной ватерлинией. Бригадиры вежливо зевая, считали мух на потолке и уже мысленно делили премиальные, понимая, что шеф песочит для проформы, по должности. 
Понимая всю безнадёжность идеи достучаться до их мозга, шеф в отчаянной попытке всё же форсировать нахлобучку личного состава до вершин воспитательного мастерства, непроизвольно сорвался на фальцет, брызгая слюной:
- ПРЕМИЮ ВАМ???  
ПРЕМИЮ ВЫ СЕБЕ НА УЛИЦЕ СВЕРДЛОВА НАСОСЁТЕ!!! Я НЕ НАМЕРЕН КОРМИТЬ ТУТ РУКОЖОПЫХ ДАРМОЕДОВ!!!
Тщательно выцелив шефа на вдохе, Андрей подал голос:
- Николай Михайлович, добро мне с обеда по шкурным делам слинять?
Шеф рванулся было на Андрея как Манштейн на Ленинград, провернувшись в кресле, но сидячий образ жизни в купе с запасами сала на случай затяжной ядерной войны, подкосили пламенный порыв на корню.. Уронив в ладонь лицо шеф вздохнул:
- Да идите вы все…….
Оживившись, бригадиры двинулись на выход, поочерёдно хлопая Андрея по плечу. В цеху, вдоль верстака доблестно выстроилась вся бригада, покуривая в кулак и задирая всех проходящих мимо пошлыми шутками. Запах свежайшего технического спирта, урожая прошлой недели, стоял плотным слоем амбре, напрочь отключающим инстинкт самосохранения… Понимая, что стадо вот - вот начнёт лавинообразное и полное ярких перспектив путешествие к свежим приключениям, Андрей решительно подтянул к себе за грудки самого красномордого:
- Паха, валишь первой тройкой в раздевалку. Жопу в душевой не моете, сразу переодеваетесь по бырику и молча валите домой огородами, пока не развезло. Остальные - с интервалом в пять минут. Время пошло…
На мордастой небритой роже Пашки за секунду пролетела целая гамма чувств и эмоций. С трудом собрав в кучу уже изрядно вспененное шильцом сознание и смахнув в карман бутылку из глубин верстака, беспалевный Пашка боевым шепотом скомандовал собутыльникам:
- Серый! Рома! За мной!!!
Убедившись, что вся бригада успешно проскользнула мимо вахтёрши, Андрей сделал звоночек Игорь Игоревичу:
- Игорь. Бригаду я загнал на док, прибраться за собой на корабле, посмотреть, что с собой на доковую взять. Пашка старший. Я в Мурманск, шеф разрешил.
Игорь весело что то чавкая отмахнулся:
- Давай!
Оставалось самое простое – тихо слинять самому,

Андрей буквально принюхивался к удилищу…. Примериваясь и так и эдак, он не мог понять, что он ощущает в глубине души. Если это простое стадное чувство – хочу как у всех, то это явно не тот случай. Андрей не хотел таскать довольно дорогую палку по Реке только из соображений престижа. Тем более заучивать все эти английские названия и вставлять их в разговор по поводу и без повода. Это было ему совершенно чуждо. Андрей совершенно точно знал, что в нахлыстовую тусовку он стопудово не впишется. Шумные кампании на берегу реки он не любил и тщательно обходил их стороной. Ветер Перемен принёс на Реку очень много разного народу…. Часто пустого и жадного. Отношение к Рыбе у Андрея было совершенно особое, глубоко личное.. В глубокой молодости Андрей как и многие он душил Рыбу сетями. Но брали тогда Рыбу только для себя, не жадничая. Если попадалась мелочь, всегда выпускали. Постепенно, с годами росло понимание и уважение к Рыбе, которая в одиночку сражается против всех за продолжение своего рода.. Андрей на пике формы вполне мог выйти на свою яму и вытащить с пяти забросов свою Рыбу.. Блёсны делал сам, подсмотрев как чё как у матёрых, что жили на Реке с мая по октябрь. И вот теперь такая напасть – нахлыст… Андрей вязал мух сам давно. Но мухи использовал только на кумжу и форель, аккуратно подвязывая перед вертушкой. Мухи были только из оленьего меха, взятого с ноги. Кондовые и неказистые.. Но прочные и выносливые до безобразия. Нлицованная тундряная кумжа почти всегда отмечалась на них бодрыми поклёвками взаглот. Часто муху приходилось отрезать – мелочь просто висла на ней без разбора. Теперь предстояло всё это изменить… Всё с ноля почти.. Из кустов не закинуть, в яму на Реке если что, удилище уже не выкинешь, да и просто надо уметь забросить..
Ещё раз погладив удилище в руке, Андрей прислушался к себе… Что то в душе шевельнулось тёплой крохотной искоркой… Манила не престижность нахлыста. Хотелось точным и мягким броском положить прямо перед Рыбой на воду неотразимую обманку… Уважить её.. Да, удилище простейшее, корейское и даже рядом с брендами не лежало. Да, катушка будет самая простая. Но это будет НАХЛЫСТ….
Перехватив взгляд скучающего продавца, Андрей решился:
- Беру.

УАЗ бодро въезжал в закат… Мысленно перебирая всё купленное и припасённое, Андрей в уме уже собирал удилище, тщательно мусолил слюной узлы и привязывал муху. С местом рыбалки вопросов не возникало. На РПУ Андрей точно не планировал. Особенно на Колу. Народу немеряно, затопчут и засмеют – ещё один лошара.. Не сосредоточиться и не побыть с Рекой на едине. Ближе всего к дому Ура. Но на днях зашла тинда и народу там как в троллейбусе.. Исходя из уединения и умиротворения, Андрей выбрал приток Уры, нелицензионный и мало посещаемый. Нарушение конечно… Но по другому, кроме как в одиночестве Андрей рыбалку на Рыбу себе не представлял. По Рыбе там конечно не густо, идти далеко до рыбных ям, но Андрей знал пару надёжных мест, куда поднимались из Уры вполне достойные экземпляры. На плёсах там частенько подъедался голец, которого тоже следовало аккуратненько проверить на вшивость.. Приткнув УАЗ в просвет между кустами так, что бы было не видно с грунтовки, Андрей без суеты принялся выгружать пожитки. К сладкому запаху вереска подмешивался запах берёзового дымка, легко пробивавшегося даже сквозь пшикалку от комаров.. Закрыв машину и прицелившись на тропу, Андрей ещё не решил, обойти костёр или зайти на огонёк. Заскочить посмотреть, кто там оттопыривается, было бы правильным - палева никакого нет, до реки далеко, можно хоть с тралом по сопкам шляться, а вот знать, кто в тылу остался – это очень полезно. Может и новостями удастся разжиться….

 

На полянке, прямо у тропы, на большущем плоском камне по хозяйски расположился щуплый мужичок в красной ковбойке, подбитой синтепоном. Явно уже срисовал Андрея и успел спрятать бутылку в траву. Андрей присмотрелся - лет 45, хозяйственный и обстоятельный. Не дурак выпить. Бывает здесь регулярно. Ловит на спиннинг. Осматривается, нет ли хвоста и прилива ждёт. Прошаренный… Обнюхавшись на расстоянии, Андрей как старому знакомому протянул руку: - Хозяин, подвинься, ужинать будем.  
На ,,стол,, Андрей зашел с козырей, поставив плоскую бутылочку коньяку и огромный шмат копчёной свинины. Праздника никто не отменял.  
Втянув ноздрями запах копчёного мяса, незнакомец принялся доставать к бутерам из контейнера варёные яйца и помидоры: - Милости прошу, к нашему шалашу! После третьей, по понятиям, Андрей спросил прямо: - Куда пойдёшь то? Пока мужик мял в руке челюсть, закатывая глаза в Небеса, Андрей расставил точки над i: - Да понятно… Я к Погибшему рыбаку пойду. Там попробую. Если что не пойдёт, оттуда вниз. Вернусь сюда, машина тут стоит. Оставив на камне половину мяса и коньяку на пару рюмок, Андрей прагматично уложил остатки в рюкзак. Внутри предательски звякнул пузырь водки… Андрею мыслилось замутить уху на костре под холодную беленькую в полном одиночестве. В голове промелькнуло – не отвяжется теперь, пока всё не приговорим… Хотя… Пока доест, допьёт - оторвусь. Обернувшись через пару минут через плечо, Андрей с удовлетворением отметил, что припрятанный в траве пузырёк торжественно перекочевал на камень. Свой человек. Чужие здесь не ходят…..

Долина Реки наполнялась хрустально чистым ночным воздухом постепенно. От мелких луж и болотин неуловимо выпаривался нежно розовый туман. Камни, подсвеченные горизонтным солнцем красовались в острых лучах совершенно бесстыдно. Утки торжественно пускали усы по зеркальной глади разливов. Запахи обострились и стали нежно сочными. Ветер совершенно стих и стало слышно дальние перекаты на Реке. Слепящее царство Полярного дня незаметно подменяла Белая ночь, со своими правилами и тайнами. Андрей сбросил ход, что бы не пропустить неуловимого превращения тундры. До места оставалось буквально километр. Именно сейчас, в эту прозрачную полночь шевельнётся где то в яме Рыба…
Место Андрей выбрал у слива в яму, не афишируя своего присутствия. Рокочущая струя выгибалась вправо, подрезая левый берег ямой с течением и огромными валунами на дне. Именно там, на отбойных струях и стояла Рыба. Правый берег, на который вышел Андрей, был спокоен и покрыт хлопьями пены. Глубина здесь была поменьше, по грудь. Рыба сюда никогда не выходила, предпочитая заводи течение. Главное, что устраивало Андрея, это неширокая поляна за спиной. Удобно расположиться и есть где шнуру за спиной развернуться. Накинув рюкзак на срубленную кем то берёзу, Андрей начал священнодействовать……
Удочка собралась за пол часа. Разъёмы плотно вошли друг в друга, катушка встала как мёртвая. Шнур проскочил в кольца желтой гибкой змеюкой. Поводки связались в единое целое хитрыми узлами. Надев неопреновые штаны и взяв удилище в руки, Андрей присел на камень у воды. Главное сейчас было не испугать Рыбу своими неумелыми попытками сделать заброс. Забрасывать в первый раз нахлыстом Андрей попробовал в Лиинахамари. Местный шахтёр Славик притащил нахлыст на залив и Андрей на остатки форелевой мухи весело дёргал с поверхности мелкую сайду под гогот Петровича. Сейчас всё было несколько по другому… Присмотревшись к струе и реально оценивая свои возможности, Андрей распустил шнур по воде. Мечтать о красивом или точном забросе не приходилось, но кольцевой должен был прокатить…. Примерившись, Андрей потянул шнур с воды и взмахнул удилищем. Шнур взлетел в зенит и комком упал на Андрея.. Отлично! Ведь не в глаз же.. Распутав и отпустив шнур опять, Андрей попробовал забросить просто в пустоту, тщательно контролируя загрузку хлыстоватого удилища. Шнур хлестнул воду кнутом, поводок с мухой насыпался сверху красивой восьмёрочкой… По спине потекли первые капли пота, рука, сжимающая удилище онемела от напряжения. Выдохнув и попытавшись расслабится, Андрей повторил попытку, целясь в противоположный берег.. Шнур выстрелил высоко в пространство, повисел в воздухе и шлёпнулся в воду прямой линией… Ну, уже что то. Андрей энергично потянул удилище к груди и неожиданно для себя поднял шнур в воздух. Стоя на камне в воде, Андрей попытался прогнуться за спину и рассмотреть траекторию полёта шнура, что бы понять, когда его можно будет послать вперёд. Шнур широкой петлёй за спиной красиво развернулся в прямую линию и мушкой угодил прямо в загривок медведя.

Медведь тянул рюкзак зубами, упираясь всеми лапами в землю, пытаясь оборвать лямки, накинутые на берёзу. Маленькие чёрные глаза метались от Андрея на рюкзак в панике, рывок следовал за рывком безостановочно.. Подавившись криком, Андрей потерял равновесие и упал в воду. Точно – по грудь - пронеслось в голове не к месту… Медведь отряхнулся совершенно по собачьи, пытаясь стряхнуть с себя муху, вцепившуюся в шерсть. В неопрен через верх начала заливаться вода. Стало сразу понятно, что до другого берега не доплыть.. Нож тоже в рюкзаке, рядом с фальшфеерами… Харакири сделать не получится ни себе, ни медведю… Руки в панике нащупали на берегу ствол упавшей берёзы. Медведь рявкнул и удвоил усилия. Рюкзак затрещал и полез по швам..  
Андрей судорожно пытался вывернуть берёзу из берега, не спуская глаз с медведя. Медведь заревел в голос, пугая, на секунду даже выпустив рюкзак.. Андрей напрягся до треска в позвоночнике и вывернул корневище берёзы из подмытого берега…  
Краем сознания Андрей уловил какое то назойливое блямканье сверху по течению… Медведь закосил колючими глазами туда же и рванул рюкзак остервенело, с животной яростью.. Рюкзак как будто взорвался, разбрасывая барахло по кочкарнику. Добившись своего, медведь споро попятился в кусты жопой вперёд. Удилище с треском попрыгало за ним… Андрей с дубиной наперевес привстал на цыпочках в воде, пытаясь хоть что то разглядеть:
- Эээ..
- ЭЙ!
- СТОЯТЬ Мла!!!
- СТОЙ ССУКААА!!! УРОЮ НАХРЕН!! 
Выскочить из воды свечкой помешали дубина и неопреновые штаны, залитые водой. Пришлось выползать на четвереньках, опираясь на дубину. Как только Андрею удалось встать на ноги и расстегнуть лямки, вода вывернула штаны наизнанку до самых колен..

Через кусты на поляну уверенно пробивался красной мордой вперёд давешний мужик. В руке у него было старое оцинкованное ведро без ручки, по которому он нещадно колотил ржавым гаечным ключом на 36. Окинув орлиным взором место действия, он сообщил заговорщицким тоном: - Тут медведь где то пошаливает… - О!!! Я так вижу, вы уже поручкались! Не переставая колотить в ведро, мужик суетливо пробежался по кустам, собирая оставшееся после медведя барахло прямо в ведро. Через пяток минут он стоял перед Андреем сияя всеми цветами, как купола Василия Блаженного, с бутылкой водки в руке: - Вот! НЕ РАЗБИЛАСЬ!!! А мясо Миша прибрал….
Больше всего на свете Андрею сейчас хотелось проснуться… Его трясло от адреналина и пережитого. Он ничего не мог сказать и только дышал как загнанная лошадь, озираясь по сторонам.. Едва содрав штаны, он босиком пошел к удилищу. Катушка застряла между камней, шнур весь смотан, кончик удилища сломан.. Смачно сплюнув, Андрей поплёлся выжимать одежду. На поляне мужичок уже банковал водку по пластиковым стаканчикам. Потирая руки, ковбой внезапно перешел на ,,вы,,: - Я вот стесняюсь спросить… Это же у вас нахлыст? Неудобно конечно… - Вы меня не научите?
Андрей утёрся мокрыми дрожащими руками: - Т-т-тебя как звать т-т-то? Мужик протянул Андрею пластиковый стаканчик: - Так Коляном можете…. Андрей взял стаканчик левой рукой и протянул Коляну мокрую правую: - БЕЗ ПРОБЛЕМ К-КОЛЯН.

КОНЕЦ.

 

[блеснюк 39 789]

Не самая северная проза, но...

 

Деревенька, как деревенька. Живет себе помаленьку. Кто работает, кто пьет, а кто и пьет, и работает. Только Гошка с Генкой не пьют и не работают, а балду пинают, рыбу ловят, по лесу шастают за грибами и ягодами, лошадям хвосты крутят. Не положено им работать – каникулы у них, и лет им обоим по 11.

А сегодня их Василь Федорович с пруда погнал. Идите, говорит, отсюда, я тут со вчерашнего дня прикормил, это теперь мое место. Куркуль - одним словом. Его так вся деревня и зовет. Дом громадный, крашеным тесом обшит, крыша шиферная, корова одна, телок две, свиньи, овец четыре десятка с курами если считать. Куркуль, точно. И не прикормил он на пруду: верша у него там стоит. И не одна.

Куркуль он и есть куркуль. Обидно, что погнали до чертиков. Рыбу-то можно и на верхнем пруду половить. В деревне прудов три штуки каскадом. Деревенские мужики рыли при барине еще. Верхний, средний и нижний. Нижний - без барина загадили за ненадобностью металлоломом: керосинки там старые, примусы, ведра тазики, колеса и прочая рухлядь. Холодильник даже один есть. Вода прозрачная - все видно. Средний пруд - самый большой. И купаются там, и рыбу ловят, и белье полощут. А верхний - зарос по берегам. Репейник с крапивой в два человеческих роста, прям до самой воды. Рыбу ловить можно, но все равно обидно, что с насиженного места погнали. Среди зарослей лопуха и крапивы, кривая тропинка спускалась к пруду. Возле самой воды лежала куча подгнившего старого картофеля. До пруда кому-то было ближе чем до помойной ямы.

- Надо бы ему яблоки оборвать, куркулю этакому, - Генка был зол и непримирим, - и клубнику тоже потырить и потоптать.

- Можно и оборвать, но собака у него очень злая, - Гошка ткнул острым концом орехового удилища в кучу картошки, как копьем, - в прошлый раз еле удрали. Ты же полштанины на заборе оставил, а Ванька прям в крапиву с забора сиганул. Надо чего-нибудь еще придумать, – Гошка потряс удочкой, пытаясь стряхнуть, наткнувшуюся на нее, крупную картофелину.

Картофелина сидела крепко и не отцеплялась.

- Вот зараза, прицепилась, - Гошка с силой взмахнул удилищем, как спинингом при забросе. Двухметровый ореховый прут свистнул, рассекая воздух, картофелина сорвалась с конца и унеслась в синее небо.

- Нифига себе, - офигел Генка, следя за полетом картошки, - на два километра небось летит, или метров на пятьсот точно. Ты где научился так картошку удочкой кидать?

- Это я в книжке прочел, - тут же соврал Гошка, у которого все получилось совершенно случайно, но возможность задвинуть приятелю байку неупускавший никогда, - один немец, по фамилии Шульц, в книжке писал, что таким образом северо-американские индейцы конкистадоров Кромвеля потатом закидывали. Потат – картошка такая американская, для кидания в конкистадоров.

- Врешь? – спросил Генка, отвязав леску с удочки и пытая найти подходящую, по его мнению, картофелину.

- Честное пионерское, - Гошка скрестил пальцы в кармане, - давай Куркулю двор картошкой закидаем?

- Давай, - согласился Генка и взмахнул своей удочкой, - смотри, точно ведь метров на пятьсот летит. А может и дальше. Только потренироваться надо, а то точность маленькая. Вон липу видишь? Спорим, не попадешь?

- Я не попаду?! – обиделся Гошка, - это ты не попадешь, а я запросто. Ну, вот видишь, почти ж попал, - добавил он, когда пущенная им картофелина просвистела в метре от верхушки пятнадцатиметровой липы, - но потренироваться не помешает.

А в это время.

Навстречу, не попавшей в липу, картофелине ехал из леспромхоза домой на мотоцикле Генкин старший брат Вовка. Вовка был сильно пьян, мучим предчувствиями скандала и похмельного синдрома. Он не обратил никакого внимания на шлепнувшую его по каске картошку, а просто съехал на мотоцикле в кусты, где и заснул.

А вот тракторист Петр Николаевич, ремонтировавший свой трактор возле самой большой деревенской лужи, следующую картофелину очень даже заметил, но не узнал. Пущенный неизвестной силой предмет вошел в лужу с сильным бульком и без брызг, всего в паре метров от трактора. Петр Николаич оглянулся по сторонам и посмотрел в небо. В небе высоко летали стрижи.

- Не, это точно не они, - мелькнуло в голове у тракториста, - стрижи так не могут. Метеорит это. Денег в музее дадут, если сдать. Он снял сапоги, закатал штаны повыше и вошел в лужу.

Тетя Катя застукала своего кота Павлика за охотой. Зловредный кот, распластавшись, как японский ниндзя на потолке додзё, заходил к петуху в хвост. Его исконный враг, а теть Катин петух, ковырял навоз шпорой и хорохорился, сзывая кур на червяка и продолжение. Петуха было жалко, Катерина подхватила изрядный кусок доски, чтоб огреть несчастного охотника по загривку, но и замахнуться не успела, как неведомая сила вышибла доску из рук.

Совхозный бугай-производитель Борька был ведом зоотехником Федором на очередную случку. Он уже совсем было дошел до места, он уже видел чей-то призывно задранный хвост, как получил картофелиной между глаз. Удар не причинил быку телесных повреждений. Он просто воспринял его, как попытку соперничества со стороны зоотехника. Шустро загнав Федора на ближайшее дерево, он победно замычал и отправился по своим бычьим делам.

Тетка Марья у колодца мирно обсуждала с теткой Ариной статью из техники молодежи об НЛО и инопланетянах. И только успела ей рассказать о кругах, вытоптанных в американской кукурузе зелеными человечками, как что-то темное, упавшее прямо с пролетевшего самолета (обе тетки клялись и божились, что именно с самолета, а не из какой-нибудь летающей тарелки) мелькнуло у ней перед глазами, сбило, стоявшее на парапете, ведро обратно в колодец и пропало.

А Генка и Гошка пришли к выводу, что с такой точностью бросков, закидать двор Куркуля картошкой им не удастся, потому что картошка у пруда кончилась.

Вечером того же дня почти все жители деревеньки, собрались возле завалинки председателя сельсовета. Мужики курили Беломорканал и Приму, а тетки бездымно обсуждали события и рассматривали метеоритный камень, вытащенный трактористом из лужи. Метеорит был ужасно похож на кусок шлака.

А в это время.

Генка и Гошка опять ловили рыбу. Не клевало и Гошка пересказывал приятелю, книгу Шульца «Моя жизнь среди индейцев». Врал Гошка безбожно, но Генке нравилось.

[larosh 6 031]

Кэп

Муравейник

 

 

Есть такие человеческие муравейники на флоте – авианесущие крейсеры называются.
Давайте встанем рядом и ощутим все великолепие этой громады. Ощутили?
Посмотрите вверх, умилитесь отточенности форм, торжеству народного зодчества и всеобщей колоссальности сотворенного. 
Рот открыли от восторга? Закройте. Сверху могут запросто плюнуть.
Давайте разрежем его вдоль… Нет, лучше не будем, нас могут побить.
Давайте представим его разрезанным, что мы видим? Ходы. Тысячи ходов выходящих ни откуда и уходящих в никуда. По ним озабочено бегают люди-муравьишки, что-то друг другу докладывающие, приказывающие и посылающие нафиг…
Если вас по недоразумению пропустили внутрь, запомните – передвигаться в лабиринтах можно только в сопровождении опытного следопыта или, вооружившись мелком, которым вы будете отмечать свой путь. Но имейте ввиду, что мелок сотрут на первой же приборке, и вы заполучите неплохой шанец остаться в этих немыслимых лабиринтах навсегда… и одичать.
Когда я приблизился к нему первый раз, он еще назывался «Баку». 
Я стоял на палубе подходящего к этой громаде катера, и восхищался…
Предстояла рутинная работа – обеспечение точного местоопределения, при выполнении учений.
Аппаратура была установлена, матросы размещены, потянулись часы ожидания.
Меня поселили в каюту к командиру ЭНГе. Гостеприимный каплей проводил до койко-места, показал, где устраиваться и напоследок предостерег:
«Не выходи ни куда, заблудишься, перед обедом я за тобой зайду, если что – звони, вот телефон»
Для начала, по старой флотской традиции, я поспал часик. Потом подумал, и поспал еще полчасика. Проснулся я внезапно. От банального желания пописать.
Высунулся в коридор, обозрел прилегающее пространство. Ни чего похожего на гальюн не было.
Помня о наставлениях, позвонил каплею.
«Нет его, вышел куда-то»
Зашибись. Ладно, делать нефиг, не пацан какой, сам найду.
Вышел я, и довольно смело пошел вправо. Думаю – главное повороты считать.
Останавливаю матроса:
«Где тут гальюн?»
«А, это прямо, второй коридор налево, еще через коридор справа будет трап вверх, там спросите»
«А на этой палубе, что нет?» - изумляюсь я.
«Есть, но… объяснить тяжело… заблудитесь»
«Ладно… давай еще раз…»
Топаю куда-то, где-то поворачиваю… ни каких трапов вверх… А хочется уже нестерпимо! Вокруг люди военные бегают озабочено. Останавливаю еще одного:
«Где гальюн?!!!»
Матросик смущенно пожимает плечами:
«Я тут всего полгода… Вот возле нашего кубрика знаю…»
Бегу дальше…
«Где…?»
«Направо… налево…вниз…»
Мля, думаю, вот развернусь фронтом к стенке и обоссу тут все! Путешественник хренов! Сидел бы сейчас в теплой каюте, названивал потихоньку.
«Где…?!!!»
«Это вам в другую сторону…»
ААА! НЕ МОГУ! ЩА ЛОПНУ!!! Взорвусь тут эдакой бомбой, обрызгаю им все! 
В ошалевшей голове бьется - «НУ КТО ТАК СТРОИТ!!!»
Через некоторое время со мной уже начали здороваться.
«Здравия желаю…!»
Мне? Вот ведь примелькался. Бегаю тут уже пол часа. Совсем свой стал. Узнавать начали.
«Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться, матрос Худайбердыев! Где каюта ….мнадцать?»
Машу рукой: «Прямо… налево… - разворачиваюсь бегу, на ходу бурчу, – направо… там автобусная остановка…у бабушек спросите…»
Уже ни чего не хочется, хочется обратно в каюту… но как её теперь найти?
Озарение – может у них тут вообще гальюнов нет, а все их ответы – заговор молчания. Брежу.
Вроде пробегал здесь уже, знакомые шероховатости на стене…
Интересно, а меня найдут когда-нибудь?…
«Товарищ старший лейтенант, а где найти мичмана Кренделева?»
«Гальюн!!!…»
«Что гальюн?»
«Гальюн где?!!!»
«Ааа… прямо… направо… вверх…»
«Зачем вы мне врете?!!! Нет там ни какого вверх!…Вперед! Ведите меня!»
«Ну тащ старший лейтенант… мне надо…»
«Вперед мамувашу!»
Куда-то идем, где-то поворачиваем. Матрос встает и задумчиво озирается.
«Ага! – ору восторженно, - нету здесь ни хрена! Ну где, где покажите! – поворачиваюсь кругом, - здесь нет! И здесь нет! Его вообще ни где нет!»
Пока я возмущался, матрос смылся. Сука. Найду – убью.
Бреду в никуда…
«Тащ старший лейтенант! Разрешите доложить! Ваше задание выполнено! Приборка в гальюне произведена!»
Смотрю недоверчиво. Боюсь спугнуть призрачную надежду. Хриплю, пучеглазя:
«Гальюн… ведите…»
ОН все-таки был. И совсем не далеко. Милый… как я скучал по тебе…
Я долго не кончался… какой же это оргазм ребята…
Вальяжно выхожу в коридор. Люблю всех. Останавливаю матроса.
«Любезный, где тут каюта номер ….цать?»
«Это вам надо направо… налево….»
Начинается…

[larosh 6 031]

Может и не северная, но прикольненько.

 

 

Окна без штор

В Чехии учится огромное количество иностранных студентов. Что-то около 45 000 человек. И всем им надо где-то жить. Большинство, конечно же, выбирает общежития. Но бывает, у института общежития нет. Или студент привередливый. Не любящий шумное соседство себе подобных.
В общем, очень много студентов снимают квартиры. У тех, у кого эти квартиры есть. Была одна такая квартирка и у меня. В новостройке. В Праге 5 недавно построили два высотных 22-этажных здания. Стоящие друг около друга, как две свечки. И покрасили их в красный цвет с белыми вставками. Или, наоборот, в белый цвет с красными вставками. Их так сразу и стали называть — свечки.



Моя однокомнатная квартира располагалась на десятом этаже. Окна выходили на стоящую рядом соседнюю свечку. На расстоянии каких-то 20-30 метров – ряд чужих окон. Поэтому-то и цена была за квартиру ниже, чем у остальных.

Итак, купил я квартиру. За месяц мне сделали в ней кухню и встроенный шкаф. Поставил кровать, стол и два стула. И тумбочку с тремя полками. Бюджетный вариант — икеевский.

Начал искать квартиросъёмщиков. Дал объявление.

Через день раздался звонок. Женский голос:
— Здравствуйте, вы квартиру сдаёте?
— Здравствуйте. Да, я.
— Когда можно посмотреть?
— Завтра вечером устроит?
— Устроит.

Дал адрес. Уточнил время. Заверил, что буду.

На следующий день ровно в 18.00 я уже был на месте, возле подъезда. Через минуту подошла и будущая жиличка.

Длинные-длинные ноги. Бело-пепельные волосы. Симпатичное личико. Грудь, как минимум, третьего размера. Элегантное платье от Дольче Габбана. Сумочка той же фирмы. Босоножки.

В общем, хоть сейчас на подиум.

Девушку звали Наталья. И она училась в Финансовом институте. Который располагался в этом же районе.

Поднялись в квартиру. Квартира Наташе понравилась. Спросила, можно ли будет сделать прописку. Заверил, что без проблем.

Уже выходя из комнаты, Наташа остановилась, ещё раз обвела взглядом все 30 квадратных метров.

— Очень мне нравится это гнёздышко, — сказала она, — Голландию напоминает.
— Чем напоминает? — спросил я.
— Окна большие и без штор, — ответила Наташа и пошла к выходу.

Я похолодел. Вроде, всё купил в новое жильё. А вот про шторы забыл. А окна у меня, и вправду, были во всю стену. Даже карнизы были приколочены к потолку. Но без штор.

— Если хотите, можете повесить свои, — пролепетал я, вползая за девушкой в лифт.
— Ну вот ещё, в чужую квартиру шторы покупать, — дёрнула плечиком Наташа, — в Европе же принято без штор жить. Вот и буду.
— Принято, — подтвердил я, забыв добавить, что чехи-то как раз и любят отгородиться от любопытных глаз жалюзи или портьерами.

В общем, подписали мы договор. Я передал симпатичной студентке ключи. Получил за первый месяц деньги и на эти самые деньги поехал в отпуск. К друзьям. В Испанию. Сентябрь — самое время для отпуска в Испании.

А Наташа осталась жить в моей скромной однокомнатной квартирке на 10 этаже в Праге. С твёрдой уверенностью, что в Чехии шторы на окнах редко кто вешает.

После учёбы Наталья приходила домой. Раздевалась. И в одних трусах готовила себе ужин. Она где-то прочитала, что тело должно дышать. Поэтому-то и ходила по квартире практически голой. Если ей надо было выйти на балкон, то она целомудренно набрасывала на себя халатик.

Первым обратил внимание на отсутствие штор и присутствие третьего размера бюста сосед с 11 этажа из дома напротив. С его балкона моя квартира с квартиранткой просматривалась просто на ура. Идеальный угол обзора.



Вышел как-то вечером сосед покурить. Так всю пачку и просмолил. Заполз домой продрогший и насквозь проникотиненный только тогда, когда студентка напротив легла спать.

На следующий день он поделился своими наблюдениями с другом, живущим в этом же доме. У того обзор был похуже, но при правильном угле наблюдения была видна кровать девицы. В свою очередь, друг рассказал об отсутствии верхней одежды и штор в квартире напротив их дома еще нескольким соседям. И вскоре вся сильная половина дома под номером 26Б была в курсе вечерних стриптизов моей жилички.

Мужики, живущие на другой стороне дома, с окнами не на соседнее здание А, жутко завидовали счастливчикам, у которых была возможность наблюдать за передвижениями обладательницы стройных ног и третьего размера бюста.

Невероятно, но факт: женская половина дома Б о полуголой соседке напротив узнала только спустя две недели. То ли женщины у нас такие невнимательные, то ли мужчины по вечерам стали резко опускать жалюзи, дабы дражайшие половины не могли увидеть то, что им не положено. Но две недели жёны ни о чём не знали, и даже не догадывались, чем на балконах занимаются их мужья. К которым вдруг зачастили соседи из квартир напротив.

Однако закон жизни гласит — все тайное станет явью. В этой истории правда принесла в каждый дом еще и трагедию.

На 12 этаже в блоке Б в двушке жила семья. Муж Пётр, жена Маркета и дочка Катенька. Дочери недавно исполнилось десять лет. А супругам было по 35.

Жили они поживали. И вдруг Петра как будто подменили. Стал уединяться с телефоном и газетой на балконе. Выйдет, дверь закроет и сидит там, глядя куда-то вдаль. Иногда звонит кому-то. При попытке супруги выйти на балкон, Пётр её туда не пускал. Говорил, что ему надо побыть одному.

Маркета почувствовала неладное. Женское сердце наполнилось подозрениями и ревностью. Да и секс с мужем вдруг стал редким и быстрым. А когда однажды Пётр заметил ей: что-то ты растолстела, Маркета поняла: у него кто-то есть.

Стала на весы: 93 кило. Но у неё в роду все женщины были дородные. Не то что муж — соплёй перешибёшь.

Всю ночь проплакала бедная женщина. А утром, пока муж плескался в ванне, залезла к нему в телефон. В поисках компромата.

Первым делом просмотрела, куда звонит благоверный. Дневные телефонные звонки в основном были по работе. Неизвестные номера Маркета аккуратно переписала. Позже позвонила по ним. Но ничего криминального в этих номерах не было. Почта, горгаз, звонок из школы.

Зато вечерние звонки мужа, сделанные с балкона, Маркету озадачили. Абоненты были обозначены номерами: 418, 420, 378.

Женщина ломала голову, что эти номера могут обозначать, пока не догадалась. Это номера квартир. В их же доме. Позвонила по одному из номеров. Ответил мужчина. Позвонила по другому. Вновь мужчина.

Но всё равно. Какое-то чувство, что её обманывают, не давало Маркете покоя.



Вечером, как обычно, Пётр пожаловался на духоту в комнате и выскользнул на балкон. Маркета взяла сумку и вышла из дома, якобы в магазин за хлебом. А сама спустилась вниз и из-за угла стала наблюдать за своим супругом, стоящим на балконе. Муж некоторое время слонялся по крохотному пятачку. Потом вдруг остановился, достал телефон и начал кому-то звонить. На соседних балконах стали появляться мужики. Кто с газетой, кто с сигаретой, кто с дымящейся чашкой кофе. Маркета не верила своим глазам: все балконы в доме заполнили представители сильного пола. Одновременно. Как по сигналу.

Маркета поднялась к себе в квартиру. Стараясь не шуметь, сняла обувь и прокралась в комнату. Проходя мимо кухонного стола, зачем-то прихватила с собой тефлоновую сковородку.

Муж стоял на балконе неподвижно, облокотившись на перила левой рукой. Правая рука у него была засунута в штаны. Телефон лежал на стуле.

Маркета осторожно приоткрыла дверь и вышла на балкон. Замок она ещё утром сломала так, что его невозможно было закрыть.

Пётр услышал шорох позади себя и обернулся. Глаза его сияли, на лице застыла блаженная улыбка.

— Ты? — глупо улыбаясь, спросил он.

Маркета ничего не ответила. Она оттеснила тщедушного супруга в сторону и бросила взгляд на дом напротив. Чуть ниже светились окна моей квартирки. Где на диване с ноутбуком на коленях сидела молодая блондинка и что-то печатала. Блондинка была голой.

Время застыло на несколько томительных мгновений. Улыбка с лица Петра стала медленно сползать. На балконе рядом сосед увидел Маркету, ойкнул и растворился в сумраке. Где-то громыхнуло. На Прагу надвигалась гроза. Стало душно.

— Я тебе всё объясню… — вдруг подал голос Пётр.

Маркета повернулась к мужу и практически без замаха врезала ему по физиономии сковородкой. Пётр от удара отлетел к стене и свалился как подкошенный. Из разбитого носа фонтаном полилась кровь. Маркета выдохнула после удара и набрала в лёгкие побольше воздуха.

— Скотина! — заорала она. — Свинья неблагодарная!

На горизонте полыхнула молния. Застучали балконные двери. Рёв Маркеты заставил ретироваться испуганных мужчин в свои семейные гнёзда.

— Кобель недоразвитый! — продолжала орать женщина. — Осёл безмозглый!

Пётр перевернулся на бок и попытался уползти с балкона. Но Маркета свободной рукой схватила мужа за штаны. Легко вернула залитое кровью тело на место и вновь ударила сковородкой. Но уже по спине. Что-то хрустнуло. В ответ на хруст где-то вдалеке громыхнул гром.

— Убивают! — вдруг истошно заорал Пётр, почувствовав, что у него отнимается левая рука. – Помогите! Убивают!
— Макака бессердечная, — рявкнула в ответ на крики мужа о помощи Маркета.



Но бить перестала. Лишь пнула лежащее перед ней тело, которое тут же поспешило отползти в комнату.

Маркета оглянулась. Двумя этажами ниже в доме напротив Наталья, услышав крики, отложила в сторону ноутбук и подошла к окну. Она предстала перед Маркетой в светлом квадрате окна в одних трусиках. Из освещённой квартиры ей было плохо видно, что творится за окном, поэтому она прильнула к стеклу, сложив ладони кружком вокруг глаз. Её третий размер расплющился о стекло.

— Корова сисястая! — крикнула Маркета и метнула в сторону молодой девушки сковородку.

Но отсутствие спортивных навыков и вес метательного снаряда сыграли злую шутку. Сковородка пролетела между двумя домами-свечками и разбила окно на 8 этаже, аккурат двумя этажами ниже моей квартиры. В такой же однокомнатной квартире, где в это время молодая парочка смотрела романтический фильм на DVD. Смотрела и целовалась. И в этот момент с дребезгом разлетелось окно и, сбив по пути телевизор, к их ногам упала тефлоновая сковородка. От испуга молодой человек внезапно сжал зубы и прокусил своей подруге язык. Та заорала благим матом и убежала в ванную смывать кровь.

Молодой человек, оправившись от испуга, вызвал скорую помощь. Потом подумал и позвонил ещё и в полицию.+

Наталья, ничего не разглядев в сгущающейся темноте, отошла от окна и продефилировала в туалет.

Маркета посмотрела на плоды своего броска, плюнула и пошла в комнату. Муж лежал на полу без сознания. Из носа тоненькой струйкой текла кровь. Женщина перепугалась и вызвала санитаров.

Первой приехала полиция. Вслед за ними на пятачок перед домом с воем сирен примчалась скорая помощь. Буквально бампер в бампер за ней приехала вторая скорая. К молодой паре.

Одновременно с их приездом с неба наконец-то что-то закапало. Капало минут пять. Мало и не очень мокро. А потом и вообще перестало. Капать. Гроза прошла стороной.

Минут через 20 на носилках вынесли Петра. Девушка с прокушенным языком осталась дома. Госпитализация ей не грозила. Но своего ухажёра она выгнала.

С Маркеты сняли показания. Изъяли сковородку у девушки с прокушенным языком. И уже за полночь оба дома угомонились. Народ уснул.

На следующий день ближе к вечеру опять стало накрапывать. Быстро стемнело. В моей квартире зажёгся свет. Наталья разделась и принялась готовить ужин.

Из дома напротив почти одновременно раздались телефонные звонки. В полицию. Взволнованные женские голоса сообщили дежурному о творящемся безобразии.

Дежурный посоветовался с коллегами и ответил всем звонившим, что не может ничего сделать. Чужая квартира — частная территория, и что там делается, никого не должно волновать. Но на всякий случай послал в нехорошую квартирку патруль.

Двое молодых полицейских, Гонза и Мартин, приехали за рекордно короткое время. Поднялись на 10 этаж. Позвонили. Наталья открыла им дверь. Естественно, на ней была надета маечка и халат.

Полицейские проверили документы моей жилички, визу, договор аренды. Козырнули и уехали обратно в участок. Рассказывать сослуживцам о красивой русской девушке, у которой все документы в порядке.

Слабая половина дома напротив собралась на первом этаже и посовещалась. Собралось аж 12 человек. Было выяснено, кому принадлежит квартира. На следующий день женскому комитету удалось раздобыть мой телефонный номер.

Звонок застал меня в шезлонге на берегу моря. Я поднял трубку. На другом конце провода взволнованный голос рассказал, что у меня в квартире живёт аморальная девка, из-за которой происходят тяжкие телесные повреждения и причиняется материальный ущерб в виде разбитых стёкол. В конце разговора женщина попросила меня купить и повесить шторы в квартире.

Я обалдел от вылившейся на меня информации и пообещал разобраться.

Позвонил Наталье. Спросил про здоровье, про погоду в Праге. Как ей живётся?

Наталья ответила, что всё хорошо, даже замечательно. Квартира ей нравится. Магазин и учёба рядом. До метро рукой подать. И что приходила полиция. Проверила документы.

Я пожелал девушке успехов в учёбе и отключился.

Через час раздался новый звонок. На экране высветился номер моего знакомого. Живущего напротив. На втором этаже.

— Привет, Семён, — сказал я, — что там у вас происходит?
— Нормально всё у нас, — жизнерадостно ответил Семён, — жизнь бьет ключом.

И рассказал версию происходящих событий с точки зрения мужской половины дома Б.
— От меня-то вы чего хотите? — спросил я.
— Не покупай шторы, — раздалось на другом конце провода, — не надо. Зачем тебе лишние траты?
— Я подумаю, — ответил я и повесил трубку.

Оставшиеся дни отдыха прошли скомкано. Периодически раздавались телефонные звонки. Меня обвиняли в разрушении семей. Говорили, что я классный мужик и звали выпить пивка по приезду. Утверждали, что я нищеброд, не имеющий денег даже на шторы. Спрашивали, есть ли у меня ещё квартиры на сдачу внаем. Предлагали мне очень хорошие немецкие шторы за бесплатно…

В общем, в Прагу я прилетел загорелый и слегка встревоженный.

Сходил на стихийное собрание женского комитета. Посидел с мужиками в местной пивной Чёртов Млын. Навестил свою прелестную арендаторшу.

И вынес вердикт: клиент всегда прав. А в чужие окна подглядывать — это аморально. И, кстати, незаконно. Нравится ей голой по квартире ходить — пусть ходит. Это никого не касается.

Но оказалось, что я был не прав. А прав человек, сказавший, что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества.

Не прошло и пары дней, как случилось следующее. Маленькая чернявая женщина с 13 этажа купила в строительном магазине мощный прожектор. Установила его на обеденном столе, который пододвинула вплотную к подоконнику. И направила мощный луч в окна моей квартиры. Муж, пытавшийся пресечь действия жены, был блокирован сочувствующими соседками. Операция носила грозное название «Штурм Берлина».

Однако Наталья не растерялась. Она позвонила в полицию и сообщила о световой атаке.

Два уже знакомых нам полицейских, Гонза и Мартин, приехали через 10 минут. Поднялись на 13 этаж. Изъяли орудие преступления и очень доходчиво объяснили, что светить в окна прожекторами нельзя. Это хулиганство. И процитировали соответствующую статью.

Потом бравые полицейские поднялись к Наталье и извинились за соседку. Наталья была в розовом халате. Он у неё висел в прихожей, чтобы встречать гостей.

Наташа поблагодарила полицейских за работу. После чего младший из них, Мартин, смущаясь и краснея, попросил у девушки телефон и разрешение сфотографироваться с ней. Наталья подумала и разрешила. Продиктовала телефон, сделали релфи. И разошлись. Девушка спать. Полицейские в участок — хвастаться фоткой и рассказывать о новом витке противостояния между домами А и Б.



Два дня было тихо. Пока не разгорелся очередной скандал. В доме Б на 15 этаже снимал квартиру студент из Казахстана. Очень предприимчивый студент, как выяснилось. Он рассказал своим однокурсникам о соседке из дома напротив и стал по вечерам устраивать просмотр эротических сцен. Брал он недорого: 100 крон с человека плюс пиво и закуска.

Продолжались эти просмотры 4 дня. Пока одна из мамаш постоянных посетителей студенческой квартиры не заподозрила неладное. Она залезла в телефон сынка и обнаружила там сделанные телефоном нечёткие снимки освещённого окна с голой девушкой. На первом же допросе сынок раскололся и рассказал всё родителям. Те сообщили в полицию.

Мартин и Гонза приехали к предприимчивому студенту. Оформили протокол. Популярно рассказали о незаконном предпринимательстве и о неприкосновенности частной жизни.

— Пиво и закуски я ещё могу понять, — задумчиво сказал Мартин, — но зачем ты деньги с товарищей брал?
— Бинокль купить хотел, — покраснел неудавшийся предприниматель, — чтобы лучше видно было.
— Далеко пойдёшь, — сурово сказал Гонза.

Студент заверил, что он даже не взглянет в сторону дома напротив и что гостей у него больше не будет. Он приехал в Чехию учиться и намерен заниматься этим и в дальнейшем.

Полицейские ещё раз напомнили ему о том, что нельзя нарушать закон, и зашли к Наталье рассказать о закрытии подпольного стрип шоу. Девушка поблагодарила их и пригласила на чай. Ребята от чая отказались, но Мартин, всё так же краснея и волнуясь, пригласил Наталью на свидание. Естественно, не во время службы.

Наталья подумала и согласилась

В этот же день ко мне обратился знакомый с просьбой. Он купил в новостройке двушку и хотел так же, как и я, сдавать её студентам. Но не знал как.+

Я договорился со знакомым, что в обмен на помощь получу от него комиссионные в размере пяти тысяч крон. Затем позвонил жиличке и договорился о встрече.

Пришёл к ней вечером. Попил чаю. И попросил повесить на одно из окон небольшой плакатик. Квартира всё-таки моя, почему бы мне на окно что-нибудь и не повесить. Наташа согласилась.

На плакате было написано: «Сдаю квартиру. Телефон 776667666».

Квартиру моего приятеля мы сдали через два дня.

Я уже было хотел снять плакатик, так как звонки не прекращались. Но в это время ко мне обратился другой человек с просьбой сдать в аренду его квартиру. В другом районе, в панельном доме. За всё те же пять тысяч.

Я согласился. Сдал. На это мне понадобилось три дня.

И тут посыпались заказы. Я целыми днями мотался по всей Праге, устраивая просмотры, подписывая договоры и отвечая на телефонные звонки.

До меня иногда доходили сведения о непрекращающихся стычках моей жилички с женской половиной дома Б. Но война приняла затяжной характер, была вялой и уже не настолько интересной.

А через год Наташа вышла замуж за Мартина и съехала.

А я стал риэлтором.

Автор: Вадим Федоров

[larosh 6 031]

Трогательно...

 

 

 

 

Мой отец чеченец и мама чеченка. Отец прожил 106 лет и женился 11 раз. Вторым браком он женился на еврейке, одесситке Софье Михайловне. Её и только её я всегда называю мамой. Она звала меня Мойше. 

- Мойше, - говорила она, - я в ссылку поехала только из-за тебя. Мне тебя жалко.

Это когда всех чеченцев переселили В Среднюю Азию. Мы жили во Фрунзе. Я проводил все дни с мальчишками во дворе. 

- Мойше! - кричала она. - Иди сюда.

- Что, мама?

- Иди сюда, я тебе скажу, почему ты такой худой. Потому что ты никогда не видишь дно тарелки. Иди скушай суп до конца. И потом пойдёшь. 

- Хорошая смесь у Мойши, - говорили во дворе, - мама - жидовка, отец - гитлеровец.

Ссыльных чеченцев там считали фашистами. Мама сама не ела, а все отдавала мне. Она ходила в гости к своим знакомым одесситам, Фире Марковне, Майе Исаaковне - они жили побогаче, чем мы, - и приносила мне кусочек струделя или еще что- нибудь.

- Мойше, это тебе.

- Мама, а ты ела?

- Я не хочу.

Я стал вести на мясокомбинате кружок, учил танцевать бальные и западные танцы. За это я получал мешок лошадиных костей. Мама сдирала с них кусочки мяса и делала котлеты напополам с хлебом, а кости шли на бульoн. Ночью я выбрасывал кости подальше от дома, чтобы не знали, что это наши. Она умела из ничего приготовить вкусный обед. Когда я стал много зарабатывать, она готовила куриные шейки, цимес, она приготовляла селёдку так, что можно было сойти с ума. Мои друзья по Киргизскому театру оперы и балета до сих пор вспоминают: «Миша! Как ваша мама кормила нас всех!»

Но сначала мы жили очень бедно. Мама говорила: «Завтра мы идём на свадьбу к Меломедам. Там мы покушаем гефилте фиш, гусиные шкварки. У нас дома этого нет. Только не стесняйся, кушай побольше».

Я уже хорошо танцевал и пел «Варнечкес». Это была любимая песня мамы. Она слушала ее, как Гимн Советского Союза. И Тамару Ханум любила за то, что та пела «Варнечкес».

Мама говорила: «На свадьбе тебя попросят станцевать. Станцуй, потом отдохни, потом спой. Когда будешь петь, не верти шеей. Ты не жираф. Не смотри на всех. Стань против меня и пой для своей мамочки, остальные будут слушать».

Я видел на свадьбе ребе, жениха и невесту под хупой. Потом все садились за стол. Играла музыка и начинались танцы-шманцы. Мамочка говорила: «Сейчас Мойше будет танцевать». Я танцевал раз пять-шесть. Потом она говорила: «Мойше, а теперь пой». Я становился против неё и начинал: «Вы немт мен, ву немт мен, ву немт мен?..» Мама говорила: «Видите, какой это талант!» А ей говорили: «Спасибо вам, Софья Михайловна, что вы правильно воспитали одного еврейского мальчика. Другие ведь как русские - ничего не знают по-еврейски».

Была моей мачехой и цыганка. Она научила меня гадать, воровать на базаре. Я очень хорошо умел воровать. Она говорила: «Жиденок, иди сюда, петь будем».

Меня приняли в труппу Киргизского театра оперы и балета. Мама посещала все мои спектакли. Мама спросила меня: 

- Мойше, скажи мне: русские - это народ? 

- Да, мама.

- А испанцы тоже народ? - Народ, мама.

- А индусы?

- Да.

- А евреи - не народ?

- Почему, мама, тоже народ.

- А если это народ, то почему ты не танцуешь еврейский танец? В «Евгении Онегине» ты танцуешь русский танец, в «Лакме» - индусский.

- Мама, кто мне покажет еврейский танец?

- Я тебе покажу.

Она была очень грузная, весила, наверно, 150 килограммов.

- Как ты покажешь?

- Руками.

- А ногами?

- Сам придумаешь.

Она напевала и показывала мне «Фрейлехс», его ещё называют «Семь сорок». В 7.40 отходил поезд из Одессы на Кишинёв. И на вокзале все плясали. Я почитал Шолом-Алейхема и сделал себе танец «А юнгер шнайдер». Костюм был сделан как бы из обрезков материала, которые остаются у портного. Брюки короткие, зад - из другого материала. Я всё это обыграл в танце. Этот танец стал у меня бисовкой. На «бис» я повторял его по три-четыре раза.

Мама говорила: «Деточка, ты думаешь, я хочу, чтоб ты танцевал еврейский танец, потому что я еврейка? Нет. Евреи будут говорить о тебе: вы видели, как он танцует бразильский танец? Или испанский танец? О еврейском они не скажут. Но любить тебя они будут за еврейский танец».

В белорусских городах в те годы, когда не очень поощрялось еврейское искусство, зрители-евреи спрашивали меня: «Как вам разрешили еврейский танец?». Я отвечал: «Я сам себе разрешил».

У мамы было своё место в театре. Там говорили: «Здесь сидит Мишина мама». Мама спрашивает меня:

- Мойше, ты танцуешь лучше всех, тебе больше всех хлопают, а почему всем носят цветы, а тебе не носят?

- Мама, - говорю, - у нас нет родственников.

- А разве это не народ носит?

- Нет. Родственники.

Потом я прихожу домой. У нас была одна комнатка, железная кровать стояла против двери. Вижу, мама с головой под кроватью и что-то там шурует. Я говорю:

- Мама, вылезай немедленно, я достану, что тебе надо.

- Мойше, - говорит она из под кровати. - Я вижу твои ноги, так вот, сделай так, чтоб я их не видела. Выйди.

Я отошел, но все видел. Она вытянула мешок, из него вынула заштопанный старый валенок, из него - тряпку, в тряпке была пачка денег, перевязанная бечевкой.

- Мама, - говорю, - откуда у нас такие деньги?

- Сыночек, я собрала, чтоб тебе не пришлось бегать и искать, на что похоронить мамочку. Ладно похоронят и так.

Вечером я танцую в «Раймонде» Абдурахмана. В первом акте я влетаю на сцену в шикарной накидке, в золоте, в чалме. Раймонда играет на лютне. Мы встречаемся глазами. Зачарованно смотрим друг на друга. Идёт занавес. Я фактически ещё не танцевал, только выскочил на сцену. После первого акта администратор подает мне роскошный букет. Цветы передавали администратору и говорили, кому вручить. После второго акта мне опять дают букет. После третьего - тоже. Я уже понял, что все это- мамочка. Спектакль шёл в четырёх актах. Значит и после четвёртого будут цветы. Я отдал администратору все три букета и попросил в финале подать мне сразу четыре. Он так и сделал. В театре говорили: подумайте, Эсамбаева забросали цветами.

На другой день мамочка убрала увядшие цветы, получилось три букета, потом два, потом один. Потом она снова покупала цветы.

Как- то мама заболела и лежала. А мне дают цветы. Я приношу цветы домой и говорю:

- Мама, зачем ты вставала? Тебе надо лежать.

- Мойше, - говорит она. - Я не вставала. Я не могу встать.

- Откуда же цветы?

- Люди поняли, что ты заслуживаешь цветы. Теперь они тебе носят сами.

Я стал ведущим артистом театра Киргизии, получил там все награды. Я люблю Киргизию, как свою Родину. Ко мне там отнеслись, как к родному человеку.

Незадолго до смерти Сталина мама от своей подруги Эсфирь Марковны узнала, что готовится выселение всех евреев. Она пришла домой и говорит мне:

- Ну, Мойше, как чеченцев нас выслали сюда, как евреев нас выселяют ещё дальше. Там уже строят бараки.

- Мама, - говорю, - мы с тобой уже научились ездить. Куда вышлют, туда поедем, главное - нам быть вместе. Я тебя не оставлю.

Когда умер Сталин, она сказала: «Теперь будет лучше». Она хотела, чтобы я женился на еврейке, дочке одессита Пахмана. А я ухаживал за армянкой. Мама говорила: «Скажи, Мойше, она тебя кормит?» (Это было ещё в годы войны).

- Нет, - говорю, - не кормит. - А вот если бы ты ухаживал за дочкой Пахмана…

- Мамa, у неё худые ноги.

- А лицо какое красивое, а волосы… Подумаешь, ноги ему нужны.

Когда я женился на Нине, то не могу сказать, что между ней и мамой возникла дружба.

Я начал преподавать танцы в училище МВД, появились деньги. Я купил маме золотые часики с цепочкой, а Нине купил белые металлические часы. Жена говорит:

- Маме ты купил с золотой цепочкой вместо того, чтоб купить их мне, я молодая, а мама могла бы и простые носить. 

- Нина, - говорю, - как тебе не стыдно. Что хорошего мама видела в этой жизни? Пусть хоть порадуется, что у неё есть такие часы. 

Они перестали разговаривать, но никогда друг с другом не ругались. Один раз только, когда Нина, подметя пол, вышла с мусором, мама сказала: «Между прочим, Мойше, ты мог бы жениться лучше». Это единственное, что она сказала в её адрес. У меня родилась дочь. Мама брала её на руки, клала между своих больших грудей, ласкала. Дочь очень любила бабушку. Потом Нина с мамой сами разобрались. И мама мне говорит: «Мойше, я вот смотрю за Ниной, она таки неплохая. И то, что ты не женился на дочке Пахмана, тоже хорошо, она избалованная. Она бы за тобой не смогла все так делать». Они с Ниной стали жить дружно.

Отец за это время уже сменил нескольких жён. Жил он недалеко от нас. Мама говорит: «Мойше, твой отец привёл новую никэйву. Пойди посмотри.» Я шёл.

- Мама, - говорю, - она такая страшная! - Так ему и надо.

Умерла она, когда ей был 91 год. Случилось это так. У неё была сестра Мира. Жила она в Вильнюсе. Приехала к нам во Фрунзе. Стала приглашать маму погостить у неё: «Софа, приезжай. Миша уже семейный человек. Он не пропадёт. месяц-другой без тебя». Как я её отговаривал: «Там же другой климат. В твоём возрасте нельзя!» Она говорит: «Мойше, я погощу немного и вернусь». Она поехала и больше уже не приехала.

Она была очень добрым человеком. Мы с ней прожили прекрасную жизнь. Никогда не нуждались в моем отце. Она заменила мне родную мать. Будь они сейчас обе живы, я бы не знал, к кому первой подойти и обнять.

Литературная запись Ефима Захарова "О Махмуде Эсамбаеве"

 

[larosh 6 031]

Дорога в рай.


- Вы - кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.

- А стучаться не пробовали? - грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.

- Стучаться? Хм... Не пробовала, - ответил голос.

Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.

- Вы не могли бы выправить мне косу? - женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.

- Всё, да? Конец? - отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.

- Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, - ответила Смерть.

- Логично, - согласился Василий, - не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?

- Выправить косу, - терпеливо повторила Смерть.

- А потом?

- А потом наточить, если это возможно.

Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.

- Это понятно, - кивнул он, - а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать...

- А-а-а... Вы об этом, - плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, - нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?

- Так я не умер? - незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.

- Вам виднее. Как вы себя чувствуете?

- Да вроде нормально.

- Нет тошноты, головокружения, болей?

- Н-н-нет, - прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.

- В таком случае, вам не о чем беспокоиться, - ответила Смерть и протянула ему косу.

Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.

Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.

- Вы это... Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! - вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.

Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.


***

Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.

- Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.

Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.

- Что вы сказали? - тихо произнесла она.

- Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое...

- Оружие? Вы сказали оружие?

- Может я не так выразился, просто...

Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.

- Как ты думаешь, сколько человек я убила? - прошипела она сквозь зубы.

- Я... Я не знаю, - опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.

- Отвечай! - Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, - сколько?

- Н-не знаю...

- Сколько? - выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.

- Да откуда я знаю сколько их было? - пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.

Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.

- Значит ты не знаешь, сколько их было? - тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, - а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?

- Но... А как же?...

- Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, - она ненадолго замолчала, - ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно... Посмотри, что со мной стало!

Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.


Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.

- Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? - она сделала шаг в сторону Василия.

- Нет, - сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.

- Конечно не знаешь, - ухмыльнулась она, - это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса...

Глаза Смерти заблестели.

- Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто... - она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, - я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей... Отдай мне мою косу, дурак!


Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.

- Можно один вопрос? - послышалось сзади.

- Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? - остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.

- Да.

- Дорога в рай... Она уже давно заросла травой.

Чашки кофе


Группа выпускников престижного вуза, успешных, сделавших замечательную карьеру, пришли в гости к своему старому профессору. Во время визита разговор зашёл о работе: выпускники жаловались на многочисленные трудности и жизненные проблемы.

Предложив своим гостям кофе, профессор пошёл на кухню и вернулся с кофейником и подносом, уставленным самыми разными чашками: фарфоровыми, стеклянными, пластиковыми, хрустальными. Одни были простые, другие дорогие.

Когда выпускники разобрали чашки, профессор сказал:

— Обратите внимание, что все красивые чашки разобрали, тогда как простые и дешёвые остались. И хотя это нормально для вас — хотеть только лучшее для себя, но это и есть источник ваших проблем и стрессов. Поймите, что чашка сама по себе не делает кофе лучше. Чаще всего она просто дороже, но иногда даже скрывает то, что мы пьём. В действительности, всё, что вы хотели, было просто кофе, а не чашка. Но вы сознательно выбрали лучшие чашки, а затем разглядывали, кому какая чашка досталась.

А теперь подумайте: жизнь — это кофе, а работа, деньги, положение, общество — это чашки. Это всего лишь инструменты для поддержания и содержания жизни. То, какую чашку мы имеем, не определяет и не меняет качества нашей жизни. Иногда, концентрируясь только на чашке, мы забываем насладиться вкусом самого кофе.

Наиболее счастливые люди — это не те, которые имеют всё лучшее, но те, которые извлекают всё лучшее из того, что имеют.

[larosh 6 031]

 

Олег Васильевич...

Горькая судьба русского оппозиционера
(рассказ-размышление  )

 

Он родился обычным ребёнком в самой обычной советской семье.
Родители были такими же как и все вокруг. Так же желали своим детям лучшей доли и счастья. Из кожи вон лезли что б дать образование, обеспечить нормальную жизнь. Но всё время твердили что надо быть лучше других, успешнее, богаче, чем жили они.
Но он и так жил неплохо. Было у него всё как у всех и не знал он особых проблем, до того времени, пока не начал что-то понимать и задумываться. А вот тут ему что-то подсказать оказалось и некому. Родители только твердили - учись, старайся, добивайся! Ты должен быть умнее, жить лучше чем мы. В общем-то всё правильно, понять их можно. Работали они тяжело, зарплаты были хоть и стабильными, но весьма не большими. А хотелось жить лучше, беззаботнее, веселее. Самим не удалось, так хоть дети пусть поживут всласть.
А у него это их постоянное капанье на мозги вызывало только дикое раздражение. Учиться особо-то и не хотелось. Он был далеко не дурак, предметы, ну почти все, давались легко и до очень плохих оценок он никогда не скатывался. Даже не особо парясь домашними заданиями и зубрёжкой. Зато оставалось много свободного времени, которое можно было проводить с друзьями на улице, в юношеских путешествиях по округе и рыбалках. И он с откровенным презрением смотрел на зубрил однокласников, которые света белого не видели из-за всяких там кружков и секций, постоянной зубрёжкой и всяких олимпиад да конкурсов.
Но школа закончилась как-то неожиданно быстро. Более шустрые зубрилы ещё задолго до последних экзаменов наметили куда будут поступать. А ему было всё некогда.
Кто-то из однокласников подался в институты да военные училища, кто-то ещё раньше свалил в ПТУ или другие училища, что теперь зовутся красивым забугорным словом - колледж. А ему всё было не до того.
А тут ещё родители постоянно капают на мозги - не поступишь в ВУЗ заберут к чёрту в армию. Там из тебя либо человека сделают, либо грохнут насовсем. Да и среди братвы во дворе ходили слухи о жутких порядках и дедовщине в армии. Бррр! Чего-то совсем не хочется. Надо что-то думать!
Особо никуда не хотелось, но лучше поступать туда, где есть военная кафедра. Так от армии точно можно будет отмазаться раз и навсегда. А уж какая там будет специальность в общем-то и не важно. Люди везде живут и работают.
Но и идти в какой ни будь Пед или Мед - увольте. Это что ж потом всю жизнь вкалывать за мизерную зарплату? В какое ни будь военное или ментовское училище? Это что б всю молодость свою вольную загубить и потом служить сутками напролёт чёрти-где, с небольшой зарплатой и далеко от дома? Не, не вариант вообще.
На финансиста или юриста? Блин, но там экзамены такие, что надо было в школе все зубы себе об гранит науки стереть.
И выбрал он институт недалеко от дома, с военной кафедрой и какими-то специальностями, которые его особо-то и не волновали. Зато недалеко от родителей, не напряжно и много свободного времени. Да и обязательств после обучения никаких. Зато потом он будет с Вышкой, Специалист! А уж чего, так и не особо важно. Умные и предприимчивые себе всегда найдут лучшую долю и работу!
Учёба в институте особых проблем не представляла. Он всё так же быстро схватывал общие понятия и принципы. Мало уделял времени самообразованию и зубрёжке, но зато вполне счастливо проводил время между сессиями. Принимал участие во всех студенческих тусовках, а по выходным предавался любимым увлечениям и прекрасному полу. И лишь в сессии приходилось слегка напрягаться. Ну чтоб окончательно не зарасти хвостами и, не дай Бог, не отчислиться.
И именно в институте начало нарастать чувство дикой неудовлетворённости, какой-то вселенской несправедливости. Ну почему у кого-то есть что-то лучше, чем у него?
Нельзя сказать что он не испытывал этого чувства раньше. Но раньше оно было не так выражено. А тут просто бесить стало.
Ну почему спортсмен из соседней группы, зная не больше чем он, запросто сдаёт все экзамены? И преподы к нему относятся с понимающими улыбками? Нет, он конечно не хотел бы, как этот придурок, сутками корячиться в спортзале готовясь на соревнованиях не деньги зарабатывать, а защищать честь института. Но это ж не повод так по разному относиться к студентам!
А троечник из его группы - купил себе к зиме обалденные лыжи! Такие дорогущие, что обычному студенту, даже обанкротив стариков родителей, таких себе ни в жисть не купить! И плевать на то, что троечник этот вечерами и в выходные подрабатывал, не тратил деньги на пирушки и гулянки. Ему то они зачем? Он ведь и отдыхать-то толком не умеет! Несправедливо как-то.
А тут ещё из их потока выбрали несколько студентов для обучения за границей, по обмену опытом. Ну почему другим везёт, а ему нет?
И уж запредельно Чувство увеличилось когда через полгода - год эти счастливчики стали возвращаться. От их рассказов про забугорное житьё-бытьё просто срывало крышу. Он переводил в отечественную валюту их стипендии и зарплаты, и просто бесился нот злобы бессильной! Конечно, так можно жить! Так можно работать и создавать семью! А у нас что? Нищета беспросветная.
И плевать что больше он ничего не знал. Ни о ценах, ни о стоимости жилья и налогах. Суммы то какие! На эти деньги всё можно!
И росло бы это недовольство дальше и дальше, если б время обучения неожиданно не закончилось.
Получив на руки диплом он было ринулся работать по специальности, но быстро понял что это не его. Специальность то конечно пригодится, но вот ползти по карьерной лестнице, бр...р, увольте.
И он рванул во вновь зарождающийся бизнес.
Нет непосредственно самим бизнесменом он не стал, да и желания такого не было особо. И дело не в отсутствии стартового капитала. Просто посмотрев на бизнесменов он понял что такое богатство ему и нафиг не нужно.
Это ж постоянные переживания и напряги, безумное количество звонков и проблем, и практически полное отсутствие свободного времени. А жить то когда? Да и потом - а вдруг не пойдёт? Вдруг не хватит расторопности и ума? Или просто изменится положение на рынке страны?
Лучше уж быть на вторых ролях, но не в госконторах. И заработок вроде приличный, и ответственности минимум. Да и время заниматься собой есть.
Так и жил он тихонько. Особо в начальство не рвался, но и от премий в конвертике никогда не отказывался. Посмеиваясь в кулачок над бывшими одноклассниками.
Те то, безумцы всё куда-то стремились и с чем-то отчаянно боролись. Кто-то ушёл на заводы, на низшие должности, поднимать отечественное производство. Девчонки позаканчивали пед и мединституты и работали простыми училками, да врачами, кто-то из парней ушёл в армию, да так там и завис.
А у него всё было стабильно и не очень напряжно. Да и заработки их вызывали у него лишь лёгкий смешок.
И в семейном плане всё у него было спокойно и нормально. Никаких диких чувств и прочего безумства. Просто пришло время, выбрал приличную девушку и женился. Плодить нищету и обзаводиться огромной семьёй никогда не стремился, а потому жили спокойно и не спеша воспитывали одного ребёнка. В общем всё было нормально и размеренно.
Только волновало положение в стране - то нефть в цене упадёт, то санкции Запад объявит. Основная масса народа вроде особо и не замечала таких катаклизмов, а его это ощутимо било по карману. Бизнес работодателей начинал страдать и его "премии в конвертике" значительно снижались. А жизнь уже приучила к стабильности и относительной роскоши. В такие времена досада просто переполняла всё его существование.
Но времена как-то постепенно изменились. Он стал замечать что что-то стало меняться. Постепенно и вроде незаметно, но очень ощутимо временами.
Ребёнок быстро вырос и стал независимым, купленная квартира и построенная дача ветшали и становились на глазах всё менее и менее престижными, да и люди вокруг как-то сильно изменились.
Вдруг стал замечать что бывшие одноклассники и сокурсники смотрят на него уже без былого восторга и зависти. А кое кто уже и с откровенной снисходительностью.
Как-то совершенно незаметно все вокруг встало с ног на голову. Соседка по парте, зубрилка-ботаничка, работавшая простой училкой в школе вдруг оказалась её директором. Выступает на каких-то совещаниях в администрации города. Другая чуть ли не главврач республики. Все такие важные и серьёзные. Лучший друг и напарник по юношеским забавам вдруг оказался директором завода. С личным автомобилем и водителем. И теперь уже так запросто к нему в цех не зайдёшь как раньше. А тут ещё из армии начали возвращаться отслужившие своё офицеры и контрактники. С пенсией немногим, меньше его зарплаты, и свободой полной.
И все они были какие-то довольные и уверенные в себе. Их вполне устраивало всё, что происходило в стране и в мире в целом. Хоть и продолжали они работать без перерыва практически всегда.
А вот его всё это бесило и раздражало! Ну почему такая несправедливость? За что?
А тут ещё снова санкции! И бизнес рушится у работодателя, в конверте вообще приходят крохи, а официальная зарплата на уровне прожиточного минимума. Да и от единственного ребёнка помощи ждать не приходится, сам едва справляется.
Как жить в таком несправедливом и подлом мире? 
А тут ещё вдруг вспомнилось что здоровье уже не как в восемнадцать лет, что скоро придётся задумываться о пенсии. И пусть ещё до этого далеко, но ведь он то знает что пенсии у него не будет в принципе! Вернее она будет, но размер её будет просто издевательским по его мнению! За что такая несправедливость! Он же пахал всю жизнь как проклятый! А тут ещё и в интернет сообществе вдруг стали говорить что все не счесть нашей страны от того, что руководство совершенно не заботится о своих гражданах!
Конечно не заботится! Это ж совершенно несправедливо! Долой правительство! Надо что-то менять! Жить так больше невозможно!
 

[larosh 6 031]

О чем жалеют старики на пороге вечности. 

 

(Записки волонтёра из Дома престарелых)

 

Они родили слишком мало детей. 

“Знаете, Анечка, я сейчас так жалею, что мы тогда не родили дочке братика или сестричку. Жили мы в коммуналке, впятером в одной комнате с моими родителями. И я думала – ну куда еще одного ребенка, куда? И эта спит в углу на сундучке, потому что даже кроватку поставить негде. А потом мужу по служебной линии выделили квартиру. А потом – другую, побольше. Но возраст был уже не тот, чтобы рожать”.

“Сейчас думаю: ну вот почему я не родила даже пятерых? Ведь все было: муж хороший, надежный, добытчик, “каменная стена”. Работа была, детский сад, школа, кружки… Всех бы вырастили, подняли на ноги, в жизни устроили. А мы просто жили как все: у всех ребенок один, и у нас пусть будет один”.

“Видела, как мой муж нянчится со щенком, и подумала – а ведь это в нем нерастраченные отцовские чувства. Его любви на десятерых бы хватило, а я ему родила только одного…” 
 

Они слишком много работали в ущерб семье. 

“Работала я кладовщицей. Все время на нервах – вдруг недостачу обнаружат, на меня запишут, тогда – суд, тюрьма. А сейчас подумаю: и зачем работала? У мужа-то хороший оклад был. А просто все работали, и я тоже”.

“Тридцать лет я проработала в химической лаборатории. Уже к пятидесяти годам никакого здоровья не осталось – потеряла зубы, желудок больной, гинекология. И зачем, спрашивается? Сегодня моя пенсия – три тысячи рублей, даже на лекарства не хватит”.

В старости, оглядывая прожитую жизнь, многие просто ума не могут приложить, зачем за эту работу держались – часто неквалифицированную, непрестижную, скучную, тяжелую, низкооплачиваемую. 
 

Они слишком мало путешествовали. 

В числе лучших своих воспоминаний большинство пожилых людей называет путешествия, походы, поездки.

“Помню, как мы еще студентками поехали на Байкал. Какая же там неземная красота!”

“Мы на целый месяц отправились в круиз на теплоходе по Волге до Астрахани. Какое же это было счастье! Мы были на экскурсиях в разных исторических городах, загорали, купались. Посмотрите, я до сих пор храню фотографии!”

“Помню, как мы приехали к друзьям в Грузию. Каким же мясом нас угощали грузины! У них было совсем не такое мясо, как у нас, из магазина, замороженное. Это было парное мясо! А еще нас угощали домашним вином, хачапури, фруктами из своего сада”.

“На выходные мы решили поехать в Ленинград. У нас тогда машина была еще двадцать первая ”Волга”. Семь часов за рулем. Утром сели завтракать в Петродворце на берегу Финского залива. А потом заработали фонтаны!” 
 

Они покупали слишком много ненужных вещей. 

“Видите, у нас в буфете стоит немецкий фарфоровый сервиз на двенадцать персон. А мы даже никогда в жизни из него не ели-не пили. О! Давайте возьмем оттуда по чашке с блюдцем и выпьем из них чаю, наконец. И для варенья розетки выберите самые красивые”.

“Мы с ума сходили по этом вещам, покупали, доставали, старались… А ведь они даже не делают жизнь комфортнее – наоборот, они мешают. Ну зачем мы купили эту полированную “стенку”? Все детство детям испортили – “не трожь”, “не поцарапай”. А лучше бы стоял тут самый простой шкаф, из досок сколоченный, зато детям можно было бы играть, рисовать, лазать!”

“Купила на всю зарплату финские сапоги. Мы потом целый месяц питались одной картошкой, которую бабушка из деревни привезла. И зачем? Разве кто-то когда-то стал меня больше уважать, лучше ко мне относиться из-за того, что у меня сапоги финские, а у других – нет?” 
 

Они слишком мало общались с друзьями, детьми, родителями. 

“Как бы я хотела сейчас увидеть свою мамочку, поцеловать ее, поговорить с ней! А мамы уже двадцать лет нет с нами. Я знаю, что когда не будет меня, моя дочка будет точно так же тосковать, ей будет точно так же меня не хватать. Но как ей это объяснить сейчас? Она так редко приезжает!”

“Родила я Сашеньку и в два месяца отдала в ясли. Потом – детский сад, школа с продленкой… Летом – пионерский лагерь. Однажды вечером прихожу домой и понимаю – там живет чужой, совершенно мне не знакомый пятнадцатилетний человек”. 
 

Они слишком мало учились. 

“Ну почему я не стала поступать в институт, ограничилась только техникумом? Ведь могла бы запросто получить высшее образование. А все говорили: куда тебе, уже двадцать пять лет, давай, работай, завязывай со школярством”.

“И что мне помешало выучить немецкий язык хорошо? Ведь сколько лет прожила в Германии с мужем-военным, а помню только ”auf Wiedersehen”.

“Как мало я читала книг! Все дела да дела. Видите, какая у нас огромная библиотека, а большинство этих книг я даже никогда не открывала. Не знаю, что там, под обложками”.
 

Они не интересовались духовными вопросами и не искали веру. 

“Знаете, я всю жизнь верующих людей как-то побаивалась. Особенно всегда боялась, что они тайком от меня научат своей вере моих детей, расскажут им, что Бог есть. Дети-то у меня крещеные, но о Боге я с ними не говорила никогда – сами понимаете, тогда всякое могло быть. А теперь понимаю – у верующих была жизнь, у них было что-то важное, что для меня тогда прошло мимо”.

Автор: Анна Аникина
 

Две конфеты.

....Его мама безучастно смотрела в окно, не реагировала. А он дергал и дергал ее за рукав.

За окном проплывали деревья, дождик моросил, серо было, ну, Ленинград!
Ребенок что-то требовал, или что-то утверждал. И тут вдруг она как развернется от окна к нему, как дернет его за руку на себя, и как прошипит:
— Что ты хочешь от меня?!
Он запнулся.
– Что ты хочешь, я тебя спрашиваю?! Да ты вообще знаешь, кто ты такой?! Ты никто! Понял?! Ты никто-о! – она это выдохнула ему в лицо, просто выплеснула.
Мальчик смотрел на нее и мне показалось, у него дрожит голова. Или это я дрожал. Почувствовал, как потеет спина.
Помню первую мысль: «Неужели это она ему говорит?! О ком она думает в этот момент?!»
— Видеть тебя не могу, — прошептала она.
«Ты же убиваешь его!», — сказал я, но никто меня не услышал.
В маршрутке, как ни в чем не бывало, продолжали дремать люди.
Я сидел, не шевелясь.
А мальчик не плакал. Она отбросила его руку и снова развернулась к окну.
Он уже не бушевал, притих как-то сразу. Смотрел в разорванную спинку сиденья напротив и молчал.
А у меня было желание встать и при всех, вот сейчас, просто разорвать ее на части! Сказать ей: «Это ты никчемная мать! Это ты никто! Ты же убиваешь его!»
Клянусь, я бы сделал это! Только мальчик сдерживал меня.
Я закрыл глаза, стал глубоко дышать, чтобы успокоиться как-то.
А когда открыл их, увидел конфету.
Молодой парень, похоже, студент, такой светлый, кучерявый, в джинсовом костюме, протягивал конфету мальчику.
Он еще встряхнул рукой, сказал:
— Бери, это тебе.
Тот взял. И тут же парень протянул ему вторую конфету. Мальчик помедлил и взял вторую.

Мальчик не стал есть, он коснулся маминой руки.
Она не сразу повернула к нему лицо. Но все-таки повернула. И видно хотела добить его.
Но он протягивал ей конфету.
Она посмотрела на него, на конфету, я видел, она недоумевает.
Тогда он вложил ей конфету в руку. Она, как обожглась — быстро вернула ему.
«— Я не хочу», — сказала.
Две конфеты лежали у него на ладони.
Руку он не опускал.
«— Ешь сам», — сказала она и тихо добавила, — Я не хочу… Честное слово.
Тогда он положил конфету к ней на колени.
Никогда не забуду эту паузу. И эту взрослость. Передо мной за несколько минут этих мальчик стал мужчиной, а она из злой, раздраженной стервы стала красивой молодой женщиной. Во всяком случае, это я так почувствовал.
Она молчала. Долго-долго молчала. Смотрела на него так, словно только увидела.
Потом обняла.
И он ее обнял.
Потом он развернул конфету и дал ей. И пока она не положила ее в рот, сам не ел.
Вы представляете такое?!
Это был еще один шок, но уже другой.
Я тогда подумал о себе. Я подумал: «Вот ты сидишь, такой праведник, ты хотел встать, обвинить, ты хотел ее «разорвать», переделать. И ты бы ничего не добился, кроме скандала и брани. А этот мальчик, посмотри, насколько он мудр, как он велик, этот мальчик, он взял другим. И пронял до самых печенок, до сердца, до слез.
А еще этот молодой парень, который дал ему две конфеты, — подумал я, — он ведь не просто так дал две».
Я огляделся…
В заднем стекле маршрутки увидел этого молодого парня, он уходил вдаль по «моросящей» улице.
А мама и сын сидели, склонив головы, друг к другу. Как молодые влюбленные!
Тут водитель объявил мою остановку. Я, выходя, дотронулся до руки мальчика. Я этим сказал ему «спасибо».
Не думаю, что он понял, но это и не важно.
Я навсегда запомнил этот урок.
Запомнил-то, запомнил, но должны были пройти годы, чтобы я его осознал.
Что это и есть настоящее воспитание. О котором не все взрослые знают.
Что только примером и воспитывают. Не криком, не обвинениями, не битьем, нет. Только пример работает, больше ничто.
И мальчик этот показал пример. И ей, и мне. И он изменил нас.